В начале мая в западную прессу просочилась информация о «секретном плане» Германии по созданию армии Евросоюза с единым штабом и системой планирования. Проект планируется обнародовать к июлю 2016 г. Дмитрий Евстафьев анализирует, почему вопрос «о бремени обороны» был поставлен в ЕС именно сейчас и стоит ли ждать появления общеевропейской армии?

В постсоветское время было, по крайней мере, две попытки сформировать в рамках европейских политических структур некий оборонный потенциал:

• Вторая половина 1990-х годов, когда впервые реально стала обсуждаться возможность создания некоей «общеевропейской оборонной идентичности» (European Defense Identity) на базе полузабытого к тому времени Западноевропейского Союза.  
• Первая половина «нулевых», когда в 2004 г. было создано Европейское оборонное агентство, а 1 августа 2006 г. НАТО приняло у США командование международной коалицией в Афганистане и начало осуществлять самостоятельно разработанную операцию по установлению контроля над южными регионами страны.

Оба этих «пика» закончились ничем. И главной причиной было то, что европейцы – и на уровне элит, и на уровне общественного мнения – не ощущали тех угроз и тех задач, под которые нужно было создавать институты, отличные от НАТО. 

Конечно, «кризис беженцев» и нарастание террористической активности создали для европейских элит, особенно в «старой Европе», где уже более 25 лет наслаждаются тем, что перестали быть «прифронтовыми государствами», новое чувство уязвимости. Пришло понимание, что Европа не может политически изолировать себя от силовых процессов во вроде бы удаленных регионах. Но является ли это достаточным условием для того, чтобы преодолеть традиционно существующие «ограничители» для развития собственного силового потенциала ЕС? Такие как: 

• Противоречие между национальными и общеевропейскими интересами. Национальные правительства стран ЕС и в лучшие годы «еврооптимизма» не были готовы отдать под контроль евробюрократии вопросы обороны. Поэтому Европейская оборонная организация была и остается «структурой второго уровня», в которой может годами не быть назначенного координатора; 
• Ограниченность доступных военных ресурсов. Только Франция и Великобритания (никогда не проявлявшая энтузиазма в развитии общей оборонной идентичности с ЕС) могут похвастаться наличием существенного реального военного потенциала и опыта его боевого применения в последние три десятилетия; 
• Боязнь изменения баланса сил в ЕС. В случае возникновения общеевропейской армии или, по крайней мере, штабных структур, Германия уже не могла бы столь откровенно доминировать над другими странами; ей пришлось бы «договариваться», причем не только с Францией, но и, например, с Польшей;
  

Конечно, было и противодействие со стороны США, но и без него шансы на возникновение полноценной оборонной идентичности ЕС были весьма скромными. 

В реальности «коридор потребностей» для развития общей оборонной стратегии для Европы весьма узкий: от противодействия угрозам «низкой интенсивности», таким как «очаговый терроризм», «миграция» и «трансграничная системная преступность» и до локальных интервенций в страны, которые лежат за пределами «зоны ответственности» НАТО в тех случаях, где и когда не удается привлечь к делу США. 

Объективно говоря, основной спектр угроз для ЕС не требует создания какой-то специальной военно-штабной инфраструктуры. 

Даже такие относительно масштабные задачи, как интервенция в Ливии в поддержку дружественных групп в гражданской войне, могут быть решены имеющимися военными силами и имеющимися координационными возможностями. Что, собственно, сейчас и происходит. 

Ресурсов, чтобы осуществлять действительно реальную силовую геополитику у Европы, - нет, как нет и достаточной политической воли. Зато есть колоссальная забюрократизированность, которая может выхолостить любой, даже самый нужный проект. 

Однако же считать, что вновь начавшиеся разговоры о возможности создания европейского оборонного потенциала сводятся только к блефу, было бы неправильно. Возобновление или, как минимум, попытка возобновления дискуссии об «Общеевропейской армии», в действительности, отражает вполне реальные политические процессы, происходящие в Европе. В частности: 

• Понимание европейскими элитами необходимости как-то реагировать на нарастание у европейских обывателей ощущения угрозы собственной безопасности, которое начинает трансформироваться во вполне понятные политические процессы. Тут требуется хоть как-то обозначить наличие «плана». Главный вопрос: насколько Берлин решится в качестве мотива для создания общеевропейской армии размахивать жупелом «российской военной угрозы» или ограничится вопросами борьбы с терроризмом. С точки зрения внутригерманской политики, первый вариант весьма привлекателен для Меркель. 
• Необходимость компенсировать чем-то политически «звучным» опасения европейского общественного мнения относительно утраты ЕС экономической самостоятельности на переговорах с США по Трансатлантическому партнерству. Ведь новые «оборонные» идеи были вброшены не в ходе «кризиса беженцев» или не сразу после терактов в Брюсселе, а на фоне скандалов о кабальных условиях, на которых это соглашение будет – в этом мало кто сомневается – подписано. Европейскому обывателю предлагают некую «моральную компенсацию». 
• Явным желанием немцев несколько подкрепить начавшее было увядать лидерство Берлина в общеевропейских процессах. Вероятно, в Германии исходят из того, что в сложившейся в Европе политической ситуации будирование вопроса о единой оборонной системе неизбежно и было бы, вероятно, недальновидно отдавать вопрос на откуп конкурентам за европейское лидерство. Например, пост-олландовской Франции.
  

Поэтому к вопросам усиления оборонного потенциала ЕС новые – и, вероятно, последующие – «военные» инициативы, выдвигаемые странами-членами, отношения не имеют, и иметь не будут. 

Вопрос, скорее, следует рассматривать в плоскости проявления внутренних противоречий в Евросоюзе. Тем не менее, сама дискуссия вокруг предложений Берлина, вероятно, будет представлять некоторый интерес. В особенности с точки зрения понимания, насколько европейские элиты в принципе готовы к обсуждению вопроса «о бремени обороны». Анализ этих дебатов, в действительности, поможет нам дать ответ на важный вопрос: сможет ли Европа сохранить хотя бы минимальную глобальную военно-политическую конкурентоспособность? Гораздо более интересными кажутся процессы, которые в обозримой перспективе будут происходить в координации ЕС по вопросам безопасности и борьбы с терроризмом и угрозами низкой интенсивности. Ситуация в этих сферах действительно складывается в пользу принятия серьезных политических решений.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ «Высшая школа экономики»