16 сентября на саммите Евросоюза в Братиславе канцлер ФРГ Ангела Меркель завила, что ЕС находится в «критической ситуации» и необходимо доказать делами, что объединение способно ответить на вызовы. На саммите Франция и Германия объявили о планах по созданию «совместной военной силы» в ЕС. Великобритания уже заявила, что будет блокировать любые попытки создать «соперника НАТО». Что стоит за инициативами Парижа и Берлина, и есть ли шанс на успех?

Предложения министров обороны Франции и Германии Жан-Ив Ле Дриана и Урсулы Гертруды фон дер Ляйен по укреплению оборонного взаимодействия стран Евросоюза, поддержанные, фактически, председателем Еврокомиссии Жан Клод Юнкером, привлекли большое внимание экспертов и политиков. В том числе и потому, что предложения логично отражают состояние ожидания перемен в сфере обороны и безопасности, сложившееся и в европейских политических кругах, и в европейском обществе. 

Поднятая министрами тема не нова и относиться к ней надо, учитывая историю вопроса. В постсоветское время, когда угроза, пусть и гипотетической, но войны отступила, было, по крайней мере, две попытки подойти к созданию общеевропейского оборонного потенциала.

Первый всплеск произошел во второй половине 1990-х гг., когда впервые реально стала обсуждаться возможность создания некоей «европейской оборонной идентичности» (European Defense Identity) на базе полузабытого к тому времени Западноевропейского Союза, который, даже будучи в упадке, обладал необходимой для создания системы «общей обороны» политической и организационной инфраструктурой.

Второй и куда более значимый всплеск наблюдался в середине «нулевых». В 2004 г. было создано Европейское оборонное агентство. Пик этого «цикла» был достигнут, вероятно, 1 августа 2006 г., когда НАТО приняло у США командование международной коалицией в Афганистане и начало осуществлять самостоятельно разработанную операцию по установлению контроля над южными регионами страны.

Но к сегодняшнему дню интегрированный оборонный потенциал ЕС был практически незаметен. А главное, – с организационной, логистической и управленческой точки зрения он был полностью интегрирован в систему институтов НАТО, т.е. находился под контролем США.

Главной причиной такого исхода всех предыдущих попыток создать объединенный оборонный потенциал в рамках ЕС стало то, что европейцы – и на уровне элит, и на уровне общественного мнения – не ощущали тех угроз и тех задач, под которые нужно было создавать институты, отличные от НАТО.

Нынешние прожекты «единой европейской армии» стоит также оценивать сквозь призму того, насколько реальна потребность в таком самостоятельном оборонном потенциале по сравнению с теми сложностями и издержками (политическими и материальными), которые они могут повлечь.

Обозначим несколько «естественных ограничителей» в продвижении вопроса о «единой европейской армии», да и менее масштабных проектов. 

• Противоречие между национальными и общеевропейскими интересами. Национальные правительства даже в лучшие годы «еврооптимизма» были не готовы отдать под контроль общеевропейской бюрократии вопросы обороны. Поэтому Европейская оборонная организация остается «структурой второго уровня», в которой может годами не быть назначенного координатора, что немыслимо в других направлениях деятельности.
  
• Ограниченность доступных военных ресурсов. Только Франция и Великобритания (никогда не проявлявшая энтузиазма в развитии общей оборонной идентичности с ЕС) могут похвастаться наличием реального военного потенциала и опыта его боевого применения  в последние три десятилетия. Военный потенциал остальных стран, не исключая Германии, существенно им уступает.
  
• Конкуренция между ключевыми странами на уровне ВПК. Это удается периодически преодолевать за счет общих военных программ, но примеров конкуренции куда больше. Но главное, – в новую военную технику изначально закладываются параметры, которые призваны удовлетворить взыскательный вкус богатого восточно-азиатского или ближневосточного покупателя, но никак не общие потребности «европейской обороны».
  

Интересно, что почти все предыдущие всплески активности по вопросам «общей европейской обороны» были серьезно подготовлены с экспертной точки зрения и лишь затем, – транслировались на политический уровень и там дебатировались.

Сейчас инициатива явно первично исходит от политических кругов, которые, вероятно, действительно заинтересованы в нахождении некоего нового modus operandi в условиях обострения реальных проблем безопасности и нагнетания военной истерии вокруг отношений с Россией.

Ключевой аспект новой концепции – разноуровневость участия и, как следствие, разный уровень безопасности, который будет предоставлен европейским странам в рамках нового проекта.

Показательно, что это особо подчеркивается авторами концепции, которые говорят о некоей «свободе выбора» проектов в области безопасности. Это является принципиальным изменением всех прежних подходов, которые основывались на принципе равной безопасности для всех стран, включенных в «европейскую семью».

Внешне это, конечно, выглядит как проявление демократичности подхода и некоей альтернативой системе, принятой в НАТО и подразумевающей, де-факто, ответственность всех стран альянса за действия любого из своих членов. Но, думается, на деле вопрос несколько глубже.

Крупные страны ЕС, обладающие политическим и военным потенциалом, стремятся создать дополнительные фильтры, препятствующие втягиванию своих стран в военно-силовые процессы, в которых у них нет коренных интересов.

Проще говоря, крупные страны ЕС хотят управляемой диверсификации оборонных интересов и обязательств, сохранив НАТО в качестве источника американских гарантий в случае «большой» войны. Такой подход вполне логичен.

«Старые» европейцы основывали политику последних 30 лет на том, что они хотят перестать быть «прифронтовыми» государствами и не хотят возникновения новых силовых рисков. Они недовольны тем, что страны Восточной Европы (так называемая «новая» Европа), начинает создавать для них новые риски, которые они слабо контролируют.

Именно это недовольство и прорвалось в комментариях главы МИД Германии Ф.-В. Штанмайера об учениях НАТО вблизи границ с Россией, которые были названы «бряцанием оружием».

Но насколько такой «разделительный» подход может быть реализован в современных политических условиях, – большой вопрос. «Новая» Европа, в том числе и благодаря поддержке США, набрала чрезмерный политический вес – совершенно не соответствующий ресурсам и возможностям. Поэтому ограничивать их влияние внутри европейских институтов только за счет бюрократических маневров будет крайне сложно.

Для России и стран СНГ развитие ситуации в этом направлении также создаст новую ситуацию: они станут соседствовать и взаимодействовать в силовой сфере (в той или иной форме) с группами государств, имеющих не только разный уровень гарантий безопасности, но и вовлеченных в различные управленческие «контуры».

Такая ситуация потенциально может создать определенные, если не вызовы, то сложности. Вопрос, насколько сфера совместной обороны действительно становится для европейских элит приоритетной, остается пока открытым.

Показательным было слабо замеченное назначение еврокомиссаром по безопасности британца Джулиана Кинга.

Назначение это, в действительности, знаковое: если не руководить, то координировать сферу обороны будет представитель страны, завершающей свое членство в ЕС. И крайне сложно представить, чтобы в такой конфигурации (конечно, евробюрократия, это – «система», но все же….), можно будет продвигать реальные программы создания «европейской армии».

Скорее, речь идет об обозначении некоего вектора движения и зондировании, насколько сильно будет сопротивление движению по этому вектору.

Ведь, вопрос о создании «европейской оборонной идентичности», – это, в конечном, счете, вопрос о возникновении у ЕС самостоятельных военно-силовых задач за пределами зоны ответственности НАТО, то есть, Европейского ТВД и его окрестностей. Пока этот вопрос лежит в сугубо теоретической плоскости и, вероятно, еще долго будет там находиться.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ