По мнению профессора НИУ ВШЭ Дмитрия Евстафьева, вовсе не национализм или ультралиберализм, а «левый поворот» представляет собой наиболее серьезный вызов для государств  постсоветского пространства. Особенно на фоне нарастающего кризиса партийных структур в странах Новой Евразии. Сравнительно дешевым способом купировать риски «левого крена» для евразийских государств выступает «новая индустриализация».

Выборы в российскую Государственную Думу, помимо непосредственного эффекта для расстановки политических сил, поставили в повестку дня вопрос о тех тенденциях, которые они обозначили, и о том, насколько обозначенные тенденции являются общими для всего постсоветского пространства. Едва ли стоит спорить о том, оказывает ли развитие ситуации в России влияние на состояние дел в других государствах постсоветского пространства.

Грядущий кризис партий

Конечно, на выборах в Думу голосование проходило не за партию, а за Владимира Путина и, в существенно меньшей степени, за те фигуры, которые хорошо известны обществу. Но очевидно и то, что фактор организации партийной структуры вокруг одного лидера и его репутации присутствует во всех странах постсоветского пространства, причем в условиях откровенного кризиса партийных проектов в большинстве таких стран, он начинает играть системообразующую роль.

Вероятно, и Россия, и другие государства постсоветского пространства в самое ближайшее время начнут входить по абсолютно объективным причинам в стадию кризиса лидерских партийных структур.

Ни в одной стране Новой Евразии партийные структуры не стали выразителем базовых экономических интересов. Партийные структуры «флюидны» даже в России, где партийную систему при всех издержках пытались развивать, «как положено», вокруг соответствующих социально-классовых интересов.

Косвенным признанием этого может служить возвращение – практически через 20 лет – к выборам половины депутатов Государственной Думы по мажоритарным округам. В других государствах постсоветского пространства партийные структуры еще менее устойчивы.

Не следует забывать и то обстоятельство, что на выборах 2016 г. «Единая Россия» как партия получила почти на 4 млн меньше голосов, нежели на считавшихся крайне неудачными выборах 2011 г.

И это тоже показатель кризиса партийных систем, вероятно, общего для всего постсоветского пространства, за исключением, наверное, Украины, где устойчивая партийная система в принципе не возникла.

Левый поворот

Однако помимо общей констатации кризиса партийных структур, вероятно, общего для всего постсоветского пространства, необходимо обратить внимание на другой важный аспект.

Несмотря на бесспорный успех «партии власти», важно отметить и факт сохранения влияния «левого» фланга общественного мнения в России. Не стоит обманываться относительной неудачей КПРФ, которая уже много лет пребывает в прогрессирующем упадке.

Партии «левого направления» на прошедших выборах в России получили в совокупности практически 30% голосов.

Даже с учетом резкого усиления «партии власти» общие потери «левых» по сравнению с «протестными» по сути и форме выборами 2011 г. составили менее 3% процентов. С учетом характера нынешней предвыборной кампании в России и низкой явки, это падение электоральной поддержки можно считать несущественным.

В целом на «левом фланге» играли все, участвовавшие в выборном процессе политические силы, за исключением радикал-либералов: «Яблока» (и то, - с оговорками), а также ПАРНАСа. И, конечно, на позициях акцентированного антикоммунизма оставалась ЛДПР. Но даже у «Партии Роста» порой обнаруживается вполне социалистическая риторика.

Либерализм стал в российской политике почти маргинальным явлением. Да и сама «Единая Россия» в ходе выборов фактически утратила свое «праволиберальное крыло».

«Партия власти», стала как минимум с точки зрения озвучиваемых лозунгов, хотя и не практической политики левоцентристской партией.

Последнее очень важно и показательно: даже в «партии власти», которая подверглась в России имплантации людей и структур, более связанных с общественным мнением, нежели традиционная единороссовская бюрократия, «левые» настроения оказались востребованными. В Думе прошлого созыва партия была классической правоцентристской силой, которая помимо выполнения «наказов» власти была сориентирована преимущественно на интересы крупного бизнеса.

Едва ли данная тенденция - уникальное российское явление, не отражающее общих трендов на постсоветском пространстве. А главное, было бы крайне наивно отождествлять левые настроения с остатками «советской ментальности» и надеяться на дальнейшее ослабевание этих настроений за счет демографических факторов.

Проблема новой индустриализации

Нельзя исключать, что именно левый, а не националистический тренд представляет собой ключевой долгосрочный вызов стабильности систем власти в Евразии. Влияние националистических сил сильно зависит от стимуляции внешними процессами и факторами, а в современных условиях националисты имеют тенденцию сращиваться с религиозными радикалами вплоть до утраты собственной идентичности. Это, конечно, вызов, но источники этого вызова теперь находятся все больше вне Евразии. И это, вероятно, важнейшее достижение прошедших десятилетий.

«Левый разворот» вырастает из внутренних факторов, прежде всего нерешенности и неразрешаемости в имеющихся моделях развития ключевых социально-экономических диспропорций, главным образом, нарастания разрыва между «богатыми» и «новыми бедными». То есть из аспектов развития, определяющих постсоветское пространство.

Наиболее важный фактор заключается именно в отложенности вопроса о новой индустриализации постсоветского пространства.

Отсюда неизбежно вытекает процесс деградации социальных отношений, во многом и правда унаследованных от советского периода.

Вопрос, таким образом, состоит в том, чтобы найти левому крену относительно безопасную для государства форму проявления. В конечном счете, частью левого движения были и троцкизм, и идея укрепления государственности, и стремление к промышленному развитию.

Актуальность «неотроцкизма»

«Левые», по своей природе, - это конгломерат интересов и настроений, который почти никогда не может создать единый фронт, но который почти всегда опирается на общественные настроения. Даже современный «неотроцкизм» имеет свою социальную основу: радикальные слои «рассерженных горожан», которые по тем или иным причинам выпали не столько из экономического, сколько из социального мейнстрима.

«Неотроцкизм» как реакция на «урбанистическую социальную революцию», «революцию хипстеров» может стать весьма актуальным.

Особенно учитывая, что попытки превратить российские мегаполисы в классические постиндустриальные «центры прибыли», прежде всего - финансовые, в целом не удались. Надо быть наивным, чтобы не приложить эту ситуацию и к другим постсоветским странам.

Проблема в том, что управление «левым разворотом» вне практической политики только на уровне политических технологий или информационного воздействия невозможно.

Управление такого рода настроениями, - предмет практической политики по выстраиванию новых социальных отношений, что невозможно без новых экономических отношений.

Никакой предопределенности в развитии «левого тренда» ни для России, ни, тем более, для стран постсоветского пространства нет. Его темпы и направленность зависят от массы факторов, в том числе и от состояния мировой экономики и политики. Однако в той или иной степени всем государствам постсоветского пространства придется искать варианты управления левыми настроениями.

И «новая индустриализация», на базе которой возможно будет осуществить реструктуризацию социальных структур и социальных интересов (ибо не бывает революции промышленной без революции в социальных отношениях), представляет собой не самый плохой и далеко не самый дорогой вариант управления этими настроениями.

Хотя и требует многого от правящих элит прежде всего нового качества управления и нового отношения к промышленности. Которая должна стать уже не только источником потребляемой «ренты», но и источником новых социальных и политических отношений.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ