Сентябрьский саммит стран БРИКС в китайском Сямэне вызвал неоднозначную реакцию. С одной стороны, высказанные там идеи демонстрировали не просто реалистичное, но глубокое понимание процессов в глобальной политике и экономике. Особенно на фоне откровенной концептуальной пустоты последних крупных международных мероприятий. С другой стороны, в экспертной среде ощущалось разочарование. Саммит не продекларировал выход на мировую политическую и экономическую арену альтернативы «условному Западу». Несмотря на кризис нескольких участников, вокруг БРИКС происходит процесс формирования новой глобальной многополярности. Странам Евразийского союза следует пристальнее присмотреться к встраиванию в эти процессы. Реальная многополярность может не вписываться во вчерашние концепции.

Что может БРИКС?

Не следует слишком много ждать от БРИКС. Не забудем, что поначалу эта аббревиатура обозначала всего лишь несколько стран, которые показывали наибольший динамизм фондового и финансового рынка в определенный момент времени. Не более того. И тот институциональный прогресс, который совершили Китай, Россия, Бразилия, Индия и Южная Африка, придя к 2017 г. к некоему вялому, но объединению, в структуре которого имеются вполне рабочие институты, в действительности поразителен и поучителен. Он отражает наличие в мире «спроса» на новые формы взаимодействия государств вне традиционных и ставших откровенно закостенелыми структур, обеспечивавших еще 20 лет назад успешную глобализацию.

БРИКС, будучи продуктом глобального финансового капитализма (термин BRIC придуман инвестиционным аналитиком банка Goldman Sachs Дж. О’ Нилом для обозначения группы стран, привлекательных для спекуляций на финансовом и фондовом рынке), более того, – используя многие механизмы этой модели экономики, создает «капитализму «нулевых» зримую альтернативу. Фактически, это единственный глобальный проект, который успешно играет – хотя и в «своей», более скромной «лиге» – на поле глобальных финансово-инвестиционных институтов.

Не столь важно, насколько силен БРИКС, как институт. Тем более учитывая, что это не институт в полном смысле слова и даже не коалиция. Объединение включает в себя государства с различной направленностью внешней политики. Между странами БРИКС существуют экономические и даже военно-политические противоречия. Это объединение всегда будет институционально «вялым», почти неформальным. Экономические и политические связи «внутри» объединения всегда будут для стран-участниц менее приоритетными, нежели «внешние».

Главный вопрос в данном случае: что происходит «вокруг БРИКС». Какие экономические и политические связи выстраиваются, какие тенденции инициируются в связи с его развитием.

В пространстве экономического взаимодействия стран БРИКС не просто происходит переход от геополитических деклараций к практической экономической деятельности. Проекты, осуществляющиеся в рамках совместных инвестиционных возможностей стран БРИКС, не относятся к «мегапроектам», которые меняют геоэкономическую структуру мира. Но такие проекты, например, инвестиционные программы в сфере «малой энергетики» или важный для России проект очистки бассейна Волги, который осуществляется при участии структур Банка Развития БРИКС, являются той частью глобальной экономики, которая может быть востребована всеми социально-экономически активными субъектами.

Критический настрой к БРИКС не позволил оценить значение обсуждения на саммите в Сямэне перспектив выпуска совместных облигаций БРИКС и интеграции рынков капитала. Что в условиях «цифровизации» глобальных финансов и одновременного обострения борьбы в ключевых странах (в Китае, прежде всего, но также и в России) с цифровыми денежными суррогатами было постановкой стратегически значимого вопроса для всей глобальной экономики.

В ориентации на практическую экономику сегодняшнего дня – одно из ключевых преимуществ БРИКС.

Здесь же и лежит ответ на вопрос, зачем России БРИКС: этот та «дверь» в ключевой для нашей страны сегмент мировой экономики, – в реальный сектор, ключи от которой есть и у Москвы. И не беда, что формальным параметрам эта «дверца» невелика (товарооборот России со странами БРИКС не превышает $80 млрд в год). Важно, что закрыть ее невозможно. Значение этой «дверцы», к слову, доказала история с попытками антироссийских стран Запада лишить проект «Северный поток – 2» кредитного финансирования.

После того, как США ввели новый пакет санкций против РФ, встал вопрос о способности участников СП-2 привлекать кредиты в западных, в том числе, – европейских банках. Выбор оказался прост: либо использовать собственные средства, что ухудшает положение этих структур, либо привлекать кредиты в незападных банках и институтах развития. О готовности искать финансовую поддержку в банках на Востоке уже заявили европейские партнеры «Газпрома».

Параметры «модели БРИКС»

В целом БРИКС, несмотря на формальную слабость внутрисистемного экономического и инвестиционного потенциала, а также отсутствие общего военно-политического вектора, оказывается вполне востребован именно как модель. И если попытаться сформулировать ключевые параметры этой модели, то они окажутся крайне простыми, почти банальными:

• Ориентация на поиск решений для актуальных международных проблем. Да, стратегического «замаха» у БРИКС нет, но текущая, тактическая «повестка дня» отрабатывается и структурируется на этой платформе лучше, чем любой иной.   

• Ориентация в экономических вопросах на финансово-инвестиционные механизмы. Страны БРИКС, отстаивая принципы свободной торговли, выступают против политизации торговых отношений. При этом они не образовывают «зоны свободной торговли», хотя и исследуют эту перспективу. Ключевой вектор в экономике – формирование справедливого и деполитизированного инвестиционного режима.

• Консенсусный принцип принятия решений, постоянный диалог по относительно простым вопросам, который позволяет постоянно делать шаги вперед. Главное – что согласие по нескольким несложным вопросам создает вполне эффективное «операционное пространство», внутри которого можно обсуждать и более сложные проблемы.

• Полное отсутствие идеологии, даже в самой элементарной трактовке. Это важный сигнал сторонникам «конструирования смыслов» для нового образа глобальной политики. Возможно, мир пока еще не готов ни к новым идеологическим конструкциям, ни к слишком сложным «смыслам».

Но ведь, если разобраться, все, что предлагает миру «модель БРИКС», укладывается в понятие «здравый смысл» в приложении к современным геополитическим и геоэкономическим реалиям. БРИКС, если хотите, – зеркало, в котором отражаются и текущие потребности, и текущие возможности современного мира.

Заметим «на полях», что рост интереса к БРИКС как к площадке и модели начался далеко не тогда, когда это сообщество себя обозначило формально на мировой арене (2006 г.). И даже не тогда, когда сообщество приобрело современный формат, (2011 г., когда к BRIC присоединилась Южная Африка и аббревиатура получила букву S) а примерно в 2013-2014 гг.

Рост активности вокруг БРИКС и глобальной роли сообщества начался, вероятно, с саммита БРИКС в Дурбане и подписания Этеквинской декларации. После этого сообщество начало обретать полноценные экономические «мускулы». Немаловажным штрихом стало то, что лидеры стран БРИКС встретились на данном саммите и руководителями ряда ключевых стран Африки. Именно тогда, вероятно, в мире окончательно сформировался «спрос» на новые формы межгосударственного взаимодействия.

Если даже просто посмотреть на список приглашенных на саммит в китайском Сямэне государств, которые не являются «коренными» участниками группы БРИКС, то он впечатляет. В качестве «гостей», а с учетом того формата, в котором происходят саммиты группы, то почти полноценных участников, были приглашены ключевые в экономическом и политическом смысле развивающиеся страны: Египет, Гвинея, Таиланд, Мексика. А оспаривать ключевое значение Таджикистана, также участвовавшего в саммите, в обеспечении стабильности на Среднем Востоке с учетом развития событий в Сирии, будет оспаривать только самый неинформированный человек. И приглашенные лидеры, в отличие от, например, саммита в Уфе в 2015 г., не планировали участвовать ни в каком другом мероприятии.

То есть в Сямэне собрались лидеры государств, не исключая и находящуюся в глубоком кризисе Бразилию, которые имеют возможность влиять и на стратегические тенденции, и на тактическое развитие событий. Ибо на нынешнем историческом отрезке стратегия, конечно, важна, но без успешной тактики, которая зависит от стран «второго» и «третьего» эшелона глобальной политики и экономики, эта стратегия может и не получить шанса быть реализованной.

Новая глобальная многополярность

Развитие БРИКС отражает зарождающуюся практическую многополярность в политике и экономике, существенно отличающуюся от экспертных построений и политических заявлений конца 1990-х – начала 2000-х гг. и даже от более реалистичных концепций начала «десятых годов» XXI в.

Новая глобальная многополярность отражает не столько глобальный потенциал сильных государств («центров силы»), сколько институциональный. То есть, основывающийся на потенциале тех коалиций, союзов, объединений, в которые государства входят, и где они способны достигать не столько доминирования (как, например, США в НАТО), но консенсуса.

Пусть даже вопросы, по которым такой консенсус достигается, и не будут, на первый взгляд, судьбоносными. Если хотите, такая многополярность еще является «точечной» и «прикладной», то есть проявляется в практической политике и экономике в относительно «узких», но важных для последующего развития сферах.

Многие «новые» международные институты в регионах наиболее динамичного экономического роста: в Евразии, в Восточной и Южной Азии, на Среднем Востоке, выстраиваются, как минимум, с оглядкой на БРИКС. И Евразийский экономический союз (ЕАЭС) также в значительной степени ориентируется на модели и приоритеты, которые обкатываются в рамках БРИКС. В этом смысле очень показательно постепенное эволюционирование Шанхайской организации сотрудничества.

ШОС и ЕАЭС идут по стопам БРИКС

Развитие ШОС на данном этапе происходит по модели, которая была апробирована именно в рамках БРИКС (хотя формально ШОС старше БРИКС). С одной стороны, первичность экономического взаимодействия и заинтересованности, которые создают основу для политического диалога и сближения. С другой, – вторичность формального регионального разделения и приоритет логистических и инвестиционных цепочек. Хотя изначально ШОС был организацией, нацеленной, скорее, на обеспечение региональной стабильности.

Это отражает изменение приоритетов глобального развития: от обеспечения стабильности в своем ближайшем геополитическом окружении – к выстраиванию трансрегиональных экономических комплексов. На их основе можно будет всерьез бороться за изменение «правил игры» – как в политике, так и в экономике.

Собственно, именно это настроение уловил и выразил президент России Владимир Путин, отметив необходимость постановки перед БРИКС более амбициозных задач (что также не было услышано экспертным сообществом). Понятно, что, с учетом всех обстоятельств (политический кризис в Бразилии, неоднозначная ситуация в ЮАР, обострение военно-политических противоречий Индии и Китая), речь идет не столько об амбициозных задачах для собственно БРИКС. Скорее, о перспективах для того сообщества государств, которое сформировалось вокруг БРИКС. В том числе, и для ЕАЭС.

Для ЕАЭС возникающая ситуация – это, скорее, позитивное обстоятельство. Большая часть постсоветского пространства в той или иной степени втянута в процессы в рамках БРИКС по факту участия в этом сообществе России и Китая. Вопрос состоит в том, насколько эффективна интеграция этих стран в возникающие операционные (а не только экономические) цепочки только на национальном уровне? Или же стоит подумать об институциональном (коллективном) встраивании в возникающее большое экономическое пространство?

Итоги саммита в Сямэне хорошо демонстрируют, что индивидуальное взаимодействие уже не является для ключевых стран постсоветского пространства единственной моделью встраивания в перспективные модели глобального развития.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ