«Евразия.Эксперт» публикует продолжение интервью с президентом Института национальной стратегии, председателем президиума Экспертного совета при коллегии Военно-промышленной комиссии РФ Михаилом Ремизовым. В первой части политолог проанализировал различия между глобальными проектами Запада и Китая. Во второй части интервью мы более подробно затронули тему идеологического наполнения Евразийского экономического союза и общей исторической памяти.

- Михаил Витальевич, Евразийский экономический союз преподносится сегодня как чисто экономический проект. Может ли ЕАЭС развиваться без идеологического наполнения? Не лишает ли его отсутствие идеологии долгосрочного горизонта планирования?

- Я думаю, что принцип «только экономика и ничего больше» – это лукавство, потому что такой уровень интеграции создает серьезную взаимозависимость. Государства и люди готовы зависеть только от тех, с кем у них добрые отношения. А это не экономическая категория, а категория, отсылающая к историческому самосознанию.

Не думаю, что идеология в узком смысле (все, что оканчивается на -изм) является хорошим способом создания этого единства. На мой взгляд, гораздо важнее и реалистичнее продвигать единые подходы в сфере политики памяти.

Если мы разойдемся по линии политики памяти слишком далеко, то ни экономического, ни военного союза в долгосрочной перспективе тоже не будет. Это касается в особенности России и Беларуси. Мы должны активнее продвигать общие проекты и подходы в сфере политики памяти.

В отношении к Великой Отечественной войне противоречий нет, и многое на этом держится. Но, если брать предшествующие периоды, то там политика памяти нас все больше разделяет.

С этой точки зрения, в отличие от Великой Отечественной, первая «отечественная война» – война 1812 г. – для белорусского школьника, вроде бы, уже чужая. А представление о том, что присоединение западнорусских земель к России в ходе разделов Польши представляло собой национальное воссоединение, воссоединение некогда единого русского пространства, в этой картине отсутствует или считается не политкорректным.

В случае с Казахстаном общность истории носит не такой глубокий характер, поэтому и расхождения не так болезненны. Но, скажем, все более проявляющаяся склонность прочитывать совместную часть истории как колониальный период, игнорируя или отрицая огромные модернизационные усилия Москвы в Средней Азии. Это, безусловно, подрывает почву для какого-то совместного будущего.

Если сильные расхождения в сфере политики памяти зацементируются и закоснеют, то мы разойдемся и в экономической, и в военной сферах.

- Латинизация казахского языка, по Вашему мнению, относится в этом смысле к исторической памяти?

- Относится, но конкретно это я не стал бы расценивать как болезненный вызов. Безусловно, Казахстан дает понять, что считает себя частью тюркского мира, а не русского. Почти все тюркские государства используют латиницу. Но есть русский Казахстан. Его представители могут и должны заявлять о себе как о части русского культурного пространства. Поэтому мы можем спокойно смотреть на латинизацию казахского языка, но должны очень принципиально относиться к статусу русского языка и русской культуры в соседних республиках. Это должно быть одним из наших безусловных и постоянных приоритетов в отношениях с соседями.

- В одной из статей Вы писали, что у России больше нет и не может быть имперского проекта. Вместо этого России следует обратить внимание на пример Турции, последовавшей по пути укрепления национальной идеи. Как идею русского национализма можно реализовать в многонациональном государстве?

- Турция не менее многосоставная – если не по количеству этнических единиц, дорожащих своей инаковостью, то по их доле в населении страны. Это не помешало Кемалю, после распада Османской империи, опереться на тюркские элементы и построить на этой основе достаточно успешный проект.

Но давайте возьмем более близкий пример. Не Турции, а Татарстана. В республике официально, на уровне разных законодательных актов, обозначены обязательства государства перед татарским народом внутри и вне своих границ. Является ли Татарстан многосоставным образованием? Безусловно. «Титульного» населения в республике – немногим более половины. В России русских – более 80%. Причем если считать по критерию родного языка, что, на мой взгляд, было бы правильно, – то сильно более. Будет ли справедливо, если Российская Федерация ассоциирует себя с русским народом хотя бы в той же степени, в какой Татарстан ассоциирует себя с татарским? По-моему, вполне.

Причем не только справедливо, но и жизненно важно. У России должно быть сильное русское ядро, и только в этом случае будет создаваться необходимая культурно-цивилизационная гравитация для сохранения единства страны. Границы в нашей истории менялись довольно часто и сильно, идеологии и формы правления – тоже. Поэтому наши константы – это русская культура, русский язык и историческая память.

Даже если взять нерусские народы России, то они настолько разнообразны, что между собой их связывает именно этот русский элемент. Если русские теряют собственную идентичность и жизнеспособность, то «гравитация» на российском пространстве выключается, и оно идет к распаду.

Иными словами, мы должны найти такую формулу интеграции, которая не будет требовать от русских того, чтобы они перестали быть собой и растворились в какой-то наднациональной сущности. То же самое касается и других народов.

Русские смогут выполнять роль интегратора только в том случае, если будут осознавать себя, воспроизводить себя в поколениях – и уже на этой основе договариваться с другими народами о правилах игры в едином государственном или интеграционном пространстве.

- А как быть с тем, что статусы субъектов в России разные?

- Этнотерриториальное деление – это действительно мина, заложенная под Россию. Культурные автономии, на мой взгляд, – куда более удачный способ реализации этнических прав, чем территориальные. Особенно там, где преобладает дисперсное, а не компактное расселение. Национальные республики занимают почти 1/3 территории РФ – так много получается, конечно, из-за огромной Якутии. При этом «титульные» национальности в соответствующих республиках составляют лишь порядка 7% российских граждан. Это явная и нездоровая диспропорция.

С другой стороны, мины не стоит разминировать посредством самоподрыва. Здесь нужно проявлять осторожность, и постепенно выравнивать статусы субъектов. Причем выравнивать на основе реального федерализма. Думаю, мы должны стремиться к тому, чтобы регионы имели больше самостоятельности и инициативы в управлении, чем они имеют сейчас. Большой вопрос – возможно ли это при нынешней территориальной «нарезке» страны, где потенциалы регионов очень неравновесны, и это компенсируется через жесткий бюджетный централизм.

- Россия сейчас в условиях санкций и ухудшения отношений с Западом больше ориентирована на концепцию внутреннего развития или внешнего?

- Что такое «внешняя концепция» в данном случае? Если создание какой-то глобальной сферы влияния по образцу «соцлагеря», то это ненужно и непосильно. Если же речь пойдет о создании той самой инфраструктуры независимости на международном уровне, то здесь никакого противоречия с национальными задачами не возникает.

Сегодня США и крупные западные ТНК обладают своего рода инфраструктурными монополиями. Биржевая торговля – доллар. Система расчетов – SWIFT. Рейтинговые агентства – узкий пул западных компаний. Аудит и консалтинг – то же самое. Технологии, на которые завязаны системы жизнеобеспечения – энергетика, транспорт и так далее, – поставляются по принципу «черного ящика». Потребитель не знает, что внутри, и они могут быть дистанционно отключены в любой момент.

Для того чтобы устранить эту зависимость подчас недостаточно национальных решений и национальных рынков, необходима международная кооперация и инфраструктура, но построенная на других принципах. Партнерами по ее формированию могут быть государства БРИКС и развивающиеся страны на всех континентах, заинтересованные в своей независимости. Такой внешний проект является не альтернативой национальному развитию, а необходимой для него рамкой.

- Движемся ли мы уже в этом направлении?

- Мы перешли Рубикон в противостоянии с глобальной империей (Крым стал таким Рубиконом), но пока не сделали выводов. Наша заявка на военно-политический суверенитет находится в разительном противоречии с экономикой зависимости, экономикой Вашингтонского консенсуса, которую мы в основных чертах сохраняем.

Понятно, что империя гипнотизирует наши элиты своей силой. Но для того, чтобы отстоять свою самостоятельность, не нужно быть сильнее ее. Глобальные империи нередко отступали перед лицом менее сильных противников, если те были достаточно упрямыми и умело использовали свои преимущества.

Беседовала Юлия Рулева