«Закат атлантизма» является красивой формулой для описания сегодняшних процессов в западном мире. Их связывают с переходом к открытой полемике между ключевыми западными странами о принципах, на которых можно выстраивать общую политику и экономическое взаимодействие на обозримую перспективу. Являются ли эти споры отражением стратегических тенденций раскола Запада? Или представляют лишь тактическую «торговлю» между частями одной коалиции? Обоснованный ответ на эти вопросы невозможно дать вне исторического контекста и без понимания экономической подоплеки происходящего.

Кризис в отношениях Европы и США дал новый толчок обсуждениям судеб трансатлантических отношений. Говорят о распаде «коллективного Запада». Или о том, что после полутора десятилетий европейской «вольницы» американская элита, используя Дональда Трампа как «таран», восстанавливает «нормальность» – геополитическую монополию США в западном мире. Попутно Вашингтон пытается сократить бремя расходов на поддержание союзнических отношений, которое оказалось неподъемным даже для США.

Что такое атлантизм?

Политический атлантизм создавал организационные рамки консолидации «западного мира», на основе которых затем создавались форматы политического и экономического взаимодействия. С начала XXI в. в условиях опасного идеологического вакуума атлантизм стал быстро превращаться в идеологический инструмент глобальной идентификации и самоидентификации. Идеологическим символом присоединения к атлантизму стало членство в НАТО.

Классический атлантизм, в отличие от политического, – это процесс достижение согласия между крупнейшими игроками западного мира по ключевым вопросам развития. Этот консенсус транслируется второстепенным странам в определенных заранее оговоренных политических и идеологических рамках посредством диалога и «политического арбитража» при ведущей роли США. Последняя, однако, балансировалась влиянием других государств через определенные институты, структура которых постоянно усложнялась.

Система атлантизма была построена изначально на простой формуле: США создают для Европы ситуацию безусловной военной безопасности, в обмен получая экономические бонусы, но также и право «толкования» того, что соответствует «ценностям атлантизма», а что нет.

Для США изначально «идеологическая» функция была крайне важна. Однако они ее постепенно утрачивали, особенно после принятия администрацией Билла Клинтона в начале 1990-х гг. в качестве основы внешней политики стратегии «вовлечения расширения» (Engagement and Enlargement).

Победа Хиллари Клинтон в 2016 г. окончательно закрепила бы доминирование проевропейского подхода, который, по сути, заключался в постоянном расширении «зоны атлантизма». США же, не имеющие в этих рамках «права на гегемонию», получали включение новых пространств в контролируемую ими глобальную финансовую систему и глобализацию «атлантических ценностей». Но этого не произошло, а в США началась интенсивная смена экономической если не модели, то парадигмы развития.

Как результат – идеологическая составляющая атлантизма усилилась, но повисла в воздухе в воздухе без релевантной экономической базы.

Кризис системы

В условиях обостряющейся геоэкономической конкуренции атлантизм стал структурно слишком сложным, чтобы оставаться конкурентоспособной моделью. Особенно учитывая стремление Европы к диверсификации политических и экономических векторов развития, например, через выстраивание отношений с Китаем.

К тому же, внутри атлантического сообщества обозначилась идеологическая борьба. Идеологический кризис атлантизма проявился, например, в «казусе Польши». Появилась страна «внутри системы» с ярко выраженной ультраконсервативной доминантой в поведении, осложненной национализмом. Это выходит далеко за рамки нормы в Евросоюзе.

Отчасти поведение Польши создало базовые предпосылки для пересмотра США политики атлантизма. Появилась возможность иметь «якорного» союзника в Европе, который действует вне идеологического мейнстрима. Это вызвало к жизни вопрос об адекватности встроенных в систему идеологических «скреп».

Нынешняя дискуссия, если вывести за скобки конкуренцию Германии и Франции за право «первого голоса» во взаимоотношениях с США и общее недовольство грубым давлением со стороны Вашингтона, идет по вопросу об адекватности современных институтов атлантизма в новой глобальной ситуации.

Речь идет уже не только о недовольстве распределением влияния внутри «атлантического мира», но и о размывании фундаментальных основ единства коллективного Запада. Вопросы институциональной трансформации политического «атлантизма» становятся важнейшим вызовом.

Первыми шагами Дональда Трампа во взаимоотношениях с Европой были попытки изменить формат взаимодействия в рамках «западного мира». Прежде всего, разорвав, как ему и стоящей за ним части американской элиты казалось, экономически невыгодные обязательства между США и Европой. Признавая «между делом», что главный институт политического атлантизма – НАТО – выполнил свою задачу и функционально уже не является критическим, несмотря на раздувание «русской угрозы».

Показательно и то, как ведущие европейские страны ответили на «вызов Трампа». Проект «европейской армии» и попытки сформировать «лидерское ядро» ЕС во главе с Германией (равно как и конкуренция со стороны Франции) также являются шагами прежде всего в организационной области, а не в политической.

Европа исходит, вероятно, из понимания невозможности сохранения прежнего сверхкомфортного для нее формата «политического атлантизма», дававшего возможность извлекать широкие экономические дивиденды. Вместе с тем, Европа стремится минимизировать возможные военно-политические риски, прежде всего риск оказаться для США разменной монетой в какой-то более широкой геополитической конфронтации. О чем США напомнили европейцам, проведя на территории Восточной Европы и прибалтийских лимитрофов серию учений НАТО с провокационными в отношении России характеристиками.

В результате сегодня мы имеем дело с самым глубоким, институциональным по сути кризисом атлантизма со времен выхода Франции из военной организации НАТО.

Но насколько политический атлантизм в принципе может существовать в каких-то новых рамках, и особенно – как эффективная и объективно привлекательная идеология? Вспомним, каким вызовом стало расширение НАТО на Восток и необходимость через некоторое время после первоначальных восторгов согласиться с выделением «новым атлантистам», прежде всего Польше и прибалтийским лимитрофам, доли политического влияния. «Атлантическая политическая архитектура» стала слишком громоздкой, чтобы изменение форматов прошло безболезненно.

Атлантизм как инструмент борьбы за лидерство США

Логика США базируется на твердом мнении о неспособности европейцев к неизбежно болезненной трансформации европейского сегмента «атлантического пространства» и готовности идти на почти любые уступки, чтобы сохранить экономическую и политическую стабильность. Последнюю, несмотря на все издержки, атлантизм пока обеспечивает. В США в целом правильно оценивают современные европейские элиты, в том числе и общеевропейские, как слабые и склонные к коалиционному принятию решений, которое лишает их возможности оперативно реагировать на вызовы.

Основой наблюдаемых нами политических процессов является утрата Европой в целом стратегической конкурентоспособности на системном уровне, хотя часть стран-членов ЕС могут считаться вполне экономически успешными.

Феномен сочетания страновой успешности (Германия, Нидерланды, страны Скандинавии), растворенный в групповой неконкурентоспособности Европы, является основной геоэкономической уязвимостью Европы в трансатлантических отношениях. Но одновременно – основой для управляющего влияния со стороны США. Вашингтон, естественно, не заинтересован в том, чтобы Европа в трансатлантических отношениях выступала в качестве консолидированного геоэкономического игрока глобального масштаба.

Ключевым моментом для США становится блокирования иных, нежели «атлантический», векторов экономического маневра ЕС, в частности, «южного» на партнерство с Ираном, Индией и рядом арабских государств, и «восточного» на выстраивание стратегических отношений с Россией и Китаем. Для этого «политический атлантизм» становится почти идеальным инструментом, особенно учитывая высокую степень агрессивности современной западной пропаганды.

В целом мы видим явно небезуспешную попытку США вернуть себе монополию на интерпретацию атлантизма. Это свидетельствует о том, что даже Дональд Трамп, которого справедливо можно отнести к одним из наиболее циничных и деидеологизированных американских лидеров всех времен, рассматривает атлантизм как идеологический инструмент. За счет этого инструмента можно достигать политических и экономических целей. Примером такого подхода является попытка США изменить структуру европейского энергетического баланса, используя преимущественно идеологические аргументы.

Важно другое: все маневры и конкуренция имеют место внутри одной системы, которая может и не сохраниться в случае выпадения из нее одной из ключевых составных частей.

Вопрос в том, насколько европейские и американские элиты считают угрозу распада системы реальной. Судя по действиям Трампа, такая вероятность американской частью атлантического сообщества отрицается, поскольку европейцы рассматриваются как неспособные к решительным политическим действиям.

Этот подход имеет под собой веские основания и пока подтверждается практическими результатами. Хотя кризис «монополии НАТО» на обеспечение безопасности Европы говорит о том, что нерешительность европейцев нельзя переоценивать. Важно, впрочем, то, что европейские элиты пока даже и не пытаются подступиться к экономическим основаниям атлантизма, пытаясь изменить ситуацию только в военно-политической сфере и частично в идеологии. Европа стремится не дать Вашингтону восстановить монополю на идеологическую интерпретацию атлантизма, которая может иметь, например, форму «нового маккартизма», неприемлемого для Европы.

Но наряду с национальными элитами и наднациональными институтами в трансатлантических отношениях присутствуют и крупные корпоративные структуры. Крупные европейские компании, обеспокоенные хаотизацией «правил игры» и сокращением горизонта инвестиционного планирования, стремятся найти надежные модели развития на ближайшие 10-12 лет.

Не исключено, что кризис атлантизма, начавшийся с идеологической составляющей, вполне может найти свое проявление в корпоративных экономических решениях. И это может оказаться гораздо чувствительнее политической полемики. Экономика на «длинных дистанциях» всегда пересиливает политику. Вопрос в том, кто в нынешней Европе и на Западе в целом станет носителем долгосрочных экономических интересов.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ