Противоречие между правом народов на самоопределение и принципом территориальной целостности государств не раз приводило к межэтническим противостояниям: в качестве примеров можно привести молдавско-приднестровский, грузино-абхазский, карабахский конфликты и т.д. Однако сегодня в данном контексте политики чаще всего вспоминают именно проблему края Косово. Двадцатилетие вооруженной интервенции НАТО в Югославию (операция «Союзная сила») снова актуализировало споры о том, уникален ли «казус Косова» или, напротив, он может быть использован как прецедент при рассмотрении других самоопределений, прежде всего на постсоветском пространстве. Разобраться в этом вопросе «Евразия.Эксперт» помог ведущий научный сотрудник Центра евро-атлантической безопасности Института международных исследований МГИМО Сергей Маркедонов.

Закрытая или открытая страница?

Стоит заметить, что сегодня в дискуссиях о европейской безопасности проблема Косова как региональный этнополитический вызов практически не присутствует. США и их союзники по НАТО по факту считают этот кейс закрытым. Имея определенные расхождения по статусу бывшего автономного края Сербии (четыре страны Североатлантического Альянса и пять государств – членов ЕС по-прежнему не признают его односторонне провозглашенной независимости), они удовлетворены его внешнеполитическим выбором. Как, впрочем, и тем, что руководство Сербии, несмотря на стремление к выстраиванию взаимовыгодных отношений с Россией, принципиально не выступает против прозападного балканского мейнстрима. Особых сюрпризов со стороны Белграда в Вашингтоне и в Брюсселе не ждут. Если уж бывший сербский президент Томислав Николич, до вступления в должность имевший репутацию радикального националиста, активно вовлеченного в конфликты за раздел «югославского наследства», вел переговоры с представителями Приштины, то что же говорить о более умеренных политиках.

Однако трудно не согласиться с мнением Бенедикта Гарцля, известного австрийского правоведа, специалиста по проблемам сецессии, что «ситуация в Косове продолжает оставаться одной из наиболее интенсивно обсуждаемых и, безусловно, политизированных международно-правовых проблем. О ней непременно вспоминают, когда речь идет о проявлениях сепаратизма, как, например, в Каталонии, или об отделении части государственной территории, как в Нагорном Карабахе. Ситуация вокруг Косова будто бы призвана продемонстрировать, как можно преодолеть разрыв между политическими стремлениями и правовой действительностью»[1].

Чего стоит одна только пресловутая «уникальность» самоопределения бывшего сербского автономного края. Как бы то ни было, сегодня политические амбиции абхазских, карабахских, осетинских или приднестровских лидеров принято рассматривать в контексте развития косовской ситуации.

Естественно, Косово стало моделью внешнего вмешательства в процессы борьбы за самоопределение, конфликта центра и периферии за сохранение территориальной целостности или, напротив, ее разрушения. Россия, говоря о своей роли в изменении юрисдикции Крыма или признании независимости Абхазии и Южной Осетии, апеллирует к балканскому опыту, ссылается на то, что косовская независимость была результатом не компромисса конфликтующих сторон, а грамотного использования внешней силы одной из них.

В том же самом, в односторонности, Запад обвиняет Москву, эмоционально усиливая свои аргументы использованием призрака «ресоветизации». В итоге создается ощущение, что постсоветские де-факто государства строят свои планы, полагаясь исключительно на повторение «казуса Косова».

Самоопределение без оглядки на Балканы

Между тем жесткой и однозначной привязки к самоопределению бывшего автономного края Сербии на просторах бывшего Советского Союза никогда не было. Приднестровье провозгласило свою независимость от Молдовы в 1990 г., то же самое (и почти в то же время) сделала Южная Осетия.

Референдум по статусу Нагорно-Карабахской Республики, проведенный армянской общиной без участия этнических азербайджанцев, состоялся в декабре 1991 г. Таким образом, некоторые будущие де-факто республики заявили о своих претензиях на национальный суверенитет еще во времена СССР или в первые дни после его распада. И стоит заметить, что российское руководство, боровшееся тогда с союзным центром, было отнюдь не в восторге от этого, имея перед лицом «парад суверенитетов» собственных автономий.

Абхазия добилась де-факто суверенитета от Грузии после вооруженного конфликта с Тбилиси в 1992-1993 гг. В это время Косово никак не влияло на самоопределение. В начале 1990-х гг. ситуация там рассматривалась в общеюгославском или сербском контексте, в крайнем случае общебалканском, но не мировом.

«Интернационализация» проблемы Косова стала набирать обороты позже, когда отгремели конфликты на территориях Хорватии, Боснии и Герцеговины.

Более того, за годы своего де-факто суверенитета каждое из постсоветских образований провело по нескольку избирательных циклов, создало свои государственные (хотя и не признанные миром) структуры власти, пережило процесс смены руководства. При этом далеко не всегда эти образования играли роль «марионеток Москвы».

Достаточно вспомнить хотя бы споры между Абхазией и руководством России по поводу президентских выборов 2004 г. Аналогичные схемы применимы и к отношениям между Ереваном и Степанакертом. В то время как в Армении была официально запрещена партия «Дашнакцутюн», в непризнанной НКР она была ведущей политической силой.

Косово стало нужно Абхазии или Южной Осетии значительно позже, когда стало ясно, что политическая борьба с опорой на мощный внешний ресурс может дать не просто успех, но и повлечь за собой международную легитимацию.

Уникальность не уникальна

По словам профессора Джорджтаунского университета Чарльза Кинга, «есть много вещей, по которым казус Косова нельзя просто сравнить с Абхазией или с Южной Осетией. Разные размеры территорий – это первое отличие, присутствие миротворцев с мандатом ООН и постконфликтная реконструкция – другое. Отношение правительства Косова к возвращению беженцев – третье. И четвертое – широкая международная поддержка независимости Косова».

В аргументах американского ученого нельзя не заметить определенного лукавства. Разве миротворцы ООН способствовали военному успеху косовских сепаратистов? Представим себе ситуацию военного нейтралитета НАТО. Смогла бы собственными силами «Армия освобождения Косова» добиться вывода подразделений ЮНА с территории края? Риторический вопрос! Не исключено, что мы и сегодня наблюдали бы продолжение конфликта средней интенсивности в этой части Балкан. Однако ликвидации военно-полицейской инфраструктуры Сербии с последующей широкой международной поддержкой Приштины, скорее всего, не дождались бы.

Толерантность руководства Косова по отношению к беженцам и представителям этнических меньшинств, конечно, заслуживает всяческих похвал. Только после признания ответственности за эксцессы предшествовавших лет (события марта 2004 г., например), когда без особого сопротивления Запада национальный баланс менялся в сторону этнократии, а не полиэтнической многоцветности.

Что касается «реконструкции» Абхазии и Южной Осетии, то после 2008 г. это стало реальностью, нравится она кому-то или нет. Да, можно сколько угодно (и обоснованно) говорить о недостаточной ее эффективности, но она имеет место.

И последний (по порядку, но не по важности) аргумент о международном присутствии. Отождествлять его с американским (американо-европейским) вряд ли уместно. Как замечает китайский специалист по постсоветской геополитике Яо Чжан, «в предыдущие несколько веков Косово, Абхазия и Южная Осетия имели непростую историю, сложные этнические проблемы. У Китая есть свои проблемы в национальной политике. А потому, с точки зрения КНР, наша страна не заинтересована в иностранном вмешательстве в вопросы китайской национальной политики и территориальной целостности. Но в то же самое время и Китай не вмешивается в схожие проблемы, имеющиеся у других стран». Имей Пекин ресурсы для «арбитража» на Балканах или на Кавказе, итоги его сильно отличались бы от тех, что мы видим сегодня в обоих этих случаях.

Существовало бы Косово или бы его не было вовсе, борьба абхазских или осетинских лидеров за выход из состава Грузии продолжалась бы. Как продолжались бы попытки Приднестровья, НКР, а после 2014 г. и «народных республик» Донбасса добиться признания своего особого статуса. Для этого были и остаются региональные предпосылки, никак не связанные с самоопределением экс-сербской автономии.

Много лет назад в политологический оборот была введена формула «казус Косова уникален». Сегодня пришло время сказать: «казусы непризнанных и частично признанных республик бывшего СССР уникальны». Каждый по-своему. Они не могут быть сведены к единой формуле. В них по-разному выражен этнический фактор. И если в Абхазии он первичен, то в Приднестровье или на Юго-Востоке Украины он не играет определяющей роли. По-разному реагирует на политические конфликты и Россия: от включения спорной территории в свой состав до полного непризнания.

Сергей Маркедонов, ведущий научный сотрудник Центра евро-атлантической безопасности Института международных исследований МГИМО

[1] Гарцль Б. Открытие ящика Пандоры, или как право на самоопределение разжигает обманчивые страсти (некоторые международно-правовые аспекты независимости Косова) //Труды Института государства и права РАН. 2018. Том 13. № 5. С.92