28-29 июня в Осаке, Япония, состоялся саммит «Большой двадцатки». По словам президента России Владимира Путина, в преддверии саммита у него и многих других лидеров был «определенный скепсис» в отношении его эффективности. Однако, несмотря на отсутствие «прорывных» решений, президент назвал состоявшийся форум «результативным». О том, чем отличился осакский саммит, решение каких вопросов было достигнуто и какие перспективы открыла дискуссия мировых лидеров, читайте в статье профессора НИУ ВШЭ Дмитрия Евстафьева.

Задолго до своего начала встреча «Группы двадцати», объединяющей крупнейшие экономики мира, обросла ожиданиями и опасениями. Саммит в Осаке воспринимался в СМИ и в экспертном сообществе как «последний рубеж» конструктивного взаимодействия перед скатыванием наиболее промышленно развитых государств мира в торговые войны, политическую конфронтацию и, вполне естественно, глобальную экономическую депрессию. Одновременно высказывались надежды, что на встрече произойдут многочисленные «прорывы», открывающие дорогу к новой волне глобализации. Радикальные прогнозы не оправдались, но саммит, возможно, будет впоследствии восприниматься, как «рубежный», превративший G20, ранее воспринимавшуюся, как вспомогательный институт по отношению к G7 и аффилированным с «семеркой» структурам типа МВФ и Всемирного банка организацию, в одну из ключевых глобальных площадок. В Осаке впервые за сравнительно длительный срок, – с начала 2010-х гг. – были обозначены содержательные контуры новой глобальной экономической системы, что говорит о серьезных подвижках в архитектуре глобальной политики и экономики.

«Двадцатка» как площадка для диалога

Основой привлекательности G20 видятся политическая нейтральность и комплексная репрезентативность. Последнее особенно важно: в заседаниях G20, хотя формально это встреча наиболее экономически развитых стран мира, присутствуют государства, баланс инструментов национальной мощи и влияния которых совершенно различен, представляющие существенно более широкий спектр геоэкономических ресурсов, нежели G7, где мы сталкиваемся, по сути, с однотипным набором постиндустриальных и пред-постиндустриальных стран. Причем, среди стран «семерки» комплексный потенциал влияния есть только у двух: у США и Франции, хотя в последнем случае он и деградирует. Политическая нейтральность, в свою очередь, дает возможность не просто организовывать диалог вне «заданных» идеологических рамок, но и до известной степени быть свободными от информационно-политических манипуляций. Не исключено, что G20 при условии сохранения формата станет площадкой для упорядочивания современной глобальной экономической конкуренции и инструментом выращивания отношений геоэкономической многополярности, в том числе и политической, конечно, в несколько ином формате.

Что показал саммит

Состояние стратегического перемирия, зафиксированное на «двадцатке», которое было связано с отказом США и КНР от перехода к прямой конфронтации в торговых отношениях, является, безусловно, главным результатом саммита в Осаке.

Конечно, это перемирие является изначально временным, достигнутым в не вполне ясном формате и на не вполне прозрачных условиях, что и выразилось в появлении буквально сразу после завершения встречи принципиально разных интерпретаций договоренностей. Важно и то, что различия в интерпретациях касались, прежде всего, отправных позиций для нового «торга» об условиях сворачивания торговой войны.

Однако, сам факт таких договоренностей показал, что ни США, ни Китай не готовы к дальнейшему обострению торговых отношений. Притом, Пекин заинтересован во временном перемирии больше Вашингтона, поскольку пока не смог найти эффективной контригры против лобового административного давления со стороны Вашингтона.

И все же, помимо этого центрального обстоятельства, необходимо отметить несколько принципиальных моментов:

Первое. Регионализация глобальной экономики, о чем говорил на Международном экономическом Форуме в Санкт-Петербурге президент России Владимир Путин, становится признанной реальностью. Ключевая дискуссия идет о структуре макрорегионов, их экономической основе и сохранении структурных ключевых компонентов глобализации, в чем особенно заинтересованы США, контролирующие глобальную финансовую систему и глобальные каналы коммуникации.

На среднесрочную перспективу ключевым вопросом становится состав экономических коалиций и способность малых, но экспортно ориентированных государств включить свои экономические интересы в структуру этих коалиций. Хотя очевидно, что институционализация новых тенденций пока является отдаленной перспективой, но политическое признание регионализации экономики открывает дорогу формированию регионализированной экономической полицентричности, способной в перспективе стать основой «практической многополярности».

Второе. США, вероятно, подошли к пределу своих возможностей в реализации монополярного подхода в мировой экономике и приближаются к этому рубежу в политике. Пересечение этого рубежа не будет означать для США поражения или кризиса, но создаст крайне чувствительные риски для важнейших системных связей и даже секторов экономики (например, сектора добычи и экспорта углеводородов). Вашингтон, сохраняя форму политического поведения, персонифицированную в Дональде Трампе, стремится избежать возникновения «конфронтации по всем азимутам».

Показательно, как в преддверии встречи в Осаке была свернута кампания по нагнетанию напряженности вокруг Ирана, поскольку это могло создать существенно более тяжелый фон для переговоров и с Председателем КНР Си Цзиньпинем, и с Президентом Путиным. Не исключено, что стратегия манипулятивной фрагментации «фронта конфронтации» станет для Вашингтона в обозримой перспективе базовой.

Третье. Тревожной тенденцией является бессодержательное участие во встрече «двадцатки» представителей ЕС, несмотря на внешнюю активность лидеров ключевых государств ЕС и наднациональных органов. Европейский союз впервые за много лет оказался вне содержательного контекста глобального развития, хотя имеет теоретически очень сильные шансы на формирование вокруг себя полноценного, а главное, – структурно и секторально сбалансированного макрорегиона. Это связано с отсутствием политической воли у европейских элит, ставших во многом «политическими рабами» стереотипов классической глобализации, основанной на либерализме, а также их неспособности выйти из состояния стратегической конфронтации с Россией, не обусловленной реальными экономическими приоритетами. И перспектив возвращения ЕС в «первый ряд» глобальной политики в целом очень немного: с учетом предстоящих кадровых трансформаций европейских элит, они, скорее, отрицательные.

Новая геоэкономика как вызов для Евразии

Ключевым итогом саммита G-20 в Осаке все же следует считать обозначение перспектив регионализации в рамках конкурирующих проектов новых макрорегионов. Понятно, что контуры потенциальных новых макрорегионов были обозначены ключевыми игроками мировой экономики в самой общей форме, однако уже можно говорить о том, что основой для формирования таких макрорегионов становится сочетание пространства, ресурсов, относительной самодостаточности рынка и способности защищать это операционное пространство. Важно и то, что основой формирования таких пространств будет взаимодействие государств, а не суб– или надгосударственных субъектов. Этим «пост-осакская модель», вероятно, и будет отличаться от классической глобализации, но главное, – такая основа для формирования новых макропространств экономического роста подразумевает более жесткие формы конкуренции по сравнению с моделью сетевизированной глобализации и не предполагает догоняющей социальной модернизации для стран, выпавших из статуса «индустриально-ресурсной полупериферии» в ресурсную «периферию».

При всей объективности данных процессов, о чем говорилось уже давно, как о, вероятно, стратегической модели постглобализационного развития, такое переконфигурирование глобального пространства будет иметь много серьезных и не всегда просчитываемых последствий, в том числе затрагивающих постсоветскую Евразию.

Главным из этих последствий является следующее стратегическое обстоятельство:

В условиях конкуренции различных моделей организации пространства новых глобально значимых макрорегионов сохранение экономической устойчивости и структуры политической организации Евразии неочевидно. Распад относительно интегрированного экономического пространства становится более чем реальным вариантом развития.

Евразия может утратить не только целостность как макрорегион, обладающий самостоятельным потенциалом экономического роста, что давало бы возможность встраиваться в процессы новой экономической интеграции на достойных условиях, – как региональная экономическая коалиция, обладающая потенциалом управления собственным экономическим ростом, но и на национальном уровне в силу втягивания отдельных регионов государств Евразии в разнонаправленные экономические процессы и использования ее государств в качестве инструмента конкурентной борьбы различных регионализированных коалиций. В особенности это касается региона Центральной Азии, но отчасти может затронуть и Беларусь, и отдельные регионы России, в частности, Дальний Восток.

Важнейшей проблемой Москвы, также выявившейся в контексте саммита, является узость сферы экономического влияния, потребность в ее расширении, преодолении диспропорциональности в потенциале влияния, особенно учитывая характер геополитических макропространств, в которые Россия может быть вовлечена. В целом это обусловит рост ценности партнерских отношений в постсоветской Евразии, включая и развитие институциональной базы этих отношений. Саммит G20 обозначил для России реальную потребность к возврату к геоэкономической и особенно геополитической многовекторности с опорой на процессы консолидации геополитического влияния в постсоветской Евразии.

России необходимо по-новому взглянуть на перспективы развития ЕАЭС, при всех издержках остающегося дееспособным институтом, потенциально масштабируемым секторально и географически.

ЕАЭС, конечно, не может претендовать на статус глобального или даже субглобального института. Но как институт консолидации регионального центра экономического роста и упорядочивания торгово-инвестиционных отношений в «расширенной Евразии», он вполне приемлем при наличии обновленной общеевразийской «повестки дня», связанной с инвестиционными вопросам и финансовой консолидацией, а главное – политической воли со стороны лидеров ключевых государств евразийского пространства.

Таким образом, вероятно, следует сформулировать ключевой «пост-осакский» вызов: и для России, и для других стран Евразии его можно было бы определить, как вызов новой институционализации, применительно к Евразии преломляющийся в вызов новой экономической интеграции и формирования самостоятельного евразийского центра экономического роста. Но для этого придется выходить на новый уровень стратегического мышления.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ