По версии США, соглашение о сокращении наступательных вооружений больше не может оставаться двусторонним, однако ни Китай, на участии которого настаивают американцы, ни Франция и Великобритания, о ядерном статусе которых напоминает российский МИД, не намерены подключаться к разоружению. Несмотря на призывы к продлению договора СНВ-III, к которым 24 ноября присоединился даже Папа Римский Франциск, официальные лица Вашингтона и России скептически настроены в отношении такой перспективы. Причины, мешающие сторонам найти общий язык, а также возможные сценарии развития ситуации в сфере ядерной безопасности с истечением срока действующего договора проанализировал независимый военный обозреватель Артем Мальцев.

Когда вопрос «Кто виноват?» опережает «Что делать?»

Прекращение действия Договора о РСМД 2 августа 2019 г. погрузило публичную дискуссию о контроле над ядерными вооружениями в состояние депрессии и разочарования. В то время как одно из ключевых соглашений по ядерному разоружению неотвратимо приближалось к своей гибели, заинтересованные стороны активно занимались «рупорной дипломатией», обменом взаимными обвинениями и поиском виноватых в очередной вехе деградации российско-американских отношений.

Неудивительно, что как высокопоставленные лица, так и эксперты не верят в перспективы продления договора СНВ-III, истекающего в феврале 2021 г. Скептически о будущем договора высказались министр обороны РФ Сергей Шойгу, заместитель директора департамента по вопросам нераспространения и контроля над вооружениями МИД РФ Владимир Леонтьев, директор Службы внешней разведки России Сергей Нарышкин.

Официальные лица в США также не полны оптимизма: командующий стратегическими силами США генерал Джон Хайтен, госсекретарь США Майкл Помпео и бывший советник по национальной безопасности Джон Болтон отметили маловероятность продления договора.

Со стороны экспертного сообщества повсеместен скепсис как относительно пролонгирования СНВ-III на следующие пять лет, так и относительно перспектив заключения нового многостороннего договора, включающего новые типы вооружений. Среди причин называются сжатые сроки, отсутствие необходимых формально-правовых механизмов и вообще дипломатического опыта в области многостороннего контроля ядерных вооружений (за исключением ДВЗЯИ). Сказывается также и общее превалирование негативных ожиданий, особенно в американском экспертном сообществе – с призывами к отказу от возможных переговоров по продлению СНВ-III по причине отсутствия доверия к «враждебной» («belligerent») российской стороне.

Акцент на контексте

Историческая практика показывает, что дипломатические усилия по контролю над ядерными вооружениями прямо зависят от двух ключевых переменных: объективного состояния двухстороннего стратегического баланса и ситуативной повестки в публичной политике России и США, создающей стимулы для активизации политических усилий.

Когда в 2010 г. был подписан договор СНВ-III, сложившиеся условия оказались выгодными для обеих сторон – в конце нулевых Россия столкнулась с проблемой масштабного устаревания существующих носителей ядерного оружия при сохранявшейся задаче повышения общего уровня боеготовности Стратегических ядерных сил (далее – СЯС). В то же время для США на первом плане стояла значительная бюджетная нагрузка поддержания ядерного арсенала в условиях острой необходимости в сокращении или хотя бы оптимизации оборонных расходов.

Таким образом, благодаря принятию соглашения США получили возможность продолжить сокращение ядерных вооружений без рисков нарушения баланса сдерживания, а Россия обеспечила себе отсрочку для проведения модернизации СЯС.

Наконец, подписание договора соответствовало текущим политическим интересам высшего руководства обеих стран: СНВ-III стал, пожалуй, главным результатом «перезагрузки» российско-американских отношений, которую настойчиво пытались провести президенты Барак Обама и Дмитрий Медведев.

Десять лет спустя, несмотря на разворот двухсторонних отношений от неуверенного потепления к неуклонному обострению, динамика стратегического баланса демонстрирует значительно меньшие изменения, чем может показаться, исходя из официальной риторики обеих стран.

Старая песня на новый лад

Американские стратегические ядерные силы, в целом выполнив основные требования СНВ-III по выходу на пороговые значения по числу ядерных зарядов и их носителей, все последнее десятилетие провели в состоянии продолжающейся неопределенности относительно будущих программ модернизации. Хотя количество носителей/зарядов сократилось, совокупные расходы на поддержание триады только выросли (как минимум, в абсолютных цифрах без учета инфляции).

При этом даже предварительная оценка стоимости потенциальных программ перевооружения СЯС на новые системы носителей ядерного оружия предсказывали двукратный рост затрат к середине 2020‑х гг.

Источник: CSBA, The Cost of US Nuclear Forces, 2016[1]

Источник: NTI, U.S. Nuclear Weapons Budget: An Overview

Неудивительно, что в таких условиях программы разработки перспективных носителей триады, в частности МБР шахтного базирования – GBSD (Ground Based Strategic Deterrent) – и перспективной крылатой ракеты большой дальности с ядерным оснащением – LRSO (Long Range Stand Off Weapon) – откладывались в «долгий ящик».

Де-факто отказ американцев от утилизации боеголовок МБР и БРПЛ W76‑1, W‑78 и W‑87 с активным продлением сроков их эксплуатации, принимая во внимание наличие существенного возвратного потенциала боеголовок (никак не регулируемого СНВ-III), по сути, дает США необходимую гибкость в поддержании боеготовности арсенала[2]. Переоснащение существующих МБР Minuteman III и БРПЛ Trident II D5 под большее число РГЧ (разделяющихся головных частей) позволяет сохранить совокупное число развернутых зарядов даже при различных сценариях возможного сокращения числа носителей.

С другой стороны, именно масштабная программа перевооружения ракетных СЯС России зачастую называется – особенно среди западного экспертного сообщества – главным вызовом сложившейся системе стратегической стабильности. Более глубокий взгляд на перевооружение российских СЯС дает понять, что такое утверждение не соответствует действительности.

На практике, основу программы перевооружения РВСН в 2010‑х гг. составила закупка комплексов РС‑24 «Ярс» шахтного и подвижного грунтового базирования. При этом цель была не в увеличении количественного состава носителей, а в замене комплексов УР‑100Н и РТ-2ПМ «Тополь» с истекающими сроками эксплуатации.

Аналогичным образом происходило перевооружение морского компонента СЯС со списанием большинства АПЛ проекта 667БДР «Кальмар», модернизацией БРПЛ Р‑29РМУ2 на АПЛ проекта 667БДРМ «Дельфин» и введение в строй АПЛ проекта 955 «Борей» с БРПЛ Р‑30 «Булава». Для всех перечисленных программ характерен единый тренд – примерное сохранение абсолютного и пропорционального числа носителей с расширением возможностей по потенциальному развертыванию дополнительных боеголовок путем размещения дополнительных РГЧ на МБР и БРПЛ.

При этом неуклонный рост «возвратного потенциала» российских СЯС, принимая во внимание аналогичные возможности США, следует расценивать именно как сокращение разрыва и таким образом укрепление стратегического паритета.

Несовпадение парадигм

Несмотря на то, что с объективной точки зрения значительных угроз стратегическому балансу между Россией и США к началу 2020‑х гг. нет, в официальной риторике с обеих сторон все чаще звучит формулировка «гонка вооружений». Стратегическая нестабильность начинается с кризиса взаимопонимания, который затем оказывает негативное влияние на процесс принятия решений о программах перевооружения стратегических ядерных сил[3].

Критический анализ нарративов относительно ядерного контроля в России и США, представленный как чисто западными[4], так и совместными исследованиями[5], позволяет с уверенностью говорить о некорректных оценках стратегической политики каждой стороны.

Наибольшее напряжение создалось вокруг новых систем стратегического вооружения, продемонстрированных в ходе послания Владимира Путина Федеральному Собранию в феврале 2018 г. Важно отметить, что ракетные комплексы с планирующим гиперзвуковым боевым блоком «Авангард», беспилотный подводный аппарат «Посейдон», крылатая ракета с ядерной силовой установкой – экзотические носители ядерного оружия, формально не описывающиеся СНВ-III.

Отсутствие ясного позиционирования относительно стратегической роли новых вооружений в логике «постСНВ‑III» параллельно с кризисом ДРСМД создало у американских официальных лиц впечатление, что гонка вооружений уже началась, и США вступают в нее в положении отстающих.

С другой стороны, США традиционно игнорируют проблематику ПРО, которая является ключевой для российской программы модернизации СЯС[6]. Акцент на преодолении или полном обходе американских средств ПРО – единственная черта, объединяющая гиперзвуковой «глайдер», беспилотную ядерную торпеду и крылатую ракету «неограниченной дальности». Развертывание гиперзвуковых блоков «Авангард» на МБР УР‑100Н и замена стандартных блоков РГЧ, а также «заморозка» разработки БЖРК (Боевого железнодорожного ракетного комплекса) «Баргузин» и РС‑26 «Рубеж» в ГПВ‑2027 в пользу развертывания «Авангарда» должны дать четкий сигнал: Россия воспринимает угрозу со стороны средств ПРО гораздо острее других потенциальных угроз, будь то выживаемость СЯС для ответно-встречного удара или нарушение стратегического паритета из-за «возвратного потенциала» американских СЯС.

Однако традиционный акцент западных экспертов на взаимосвязи стратегических потенциалов отдельных систем вооружения с их с тактико-техническими характеристиками подводит их к неизменному выводу – существующие и разрабатываемые элементы американской системы ПРО (GMD, Aegis Ashore/SM‑3, THAAD) не представляют сколь-либо значимой угрозы российским СЯС. В западной экспертной логике отсутствие объективных оснований для развития программ противодействия американской ПРО лишает российскую стратегию рациональных аргументов. Это неизбежно подталкивает Запад к подозрениям о наличии у России скрытых мотивов, трактующихся как «враждебные». К сожалению, лишь недавно западная экспертная мысль (в лице Майкла Кофмана) зафиксировала собственное расхождение с российской – в фокусе у которой находятся не столько технические возможности, сколько стратегические намерения сторон.

В итоге двухсторонний стратегический диалог требует, прежде всего, способности перешагнуть через существующие представления и иллюзии относительно проецируемой противоположной стороне намерений. Увольнение Болтона, главного «ненавистника контроля вооружений», с поста советника президента США по национальной безопасности в начале сентября 2019 г. может трактоваться как позитивный сигнал. Но в остальном тенденции к восстановлению взаимопонимания оставляют желать лучшего.

Затаившийся дракон

Обсуждение текущей политической повестки и конъюнктуры перспективного диалога о будущем после СНВ-III неизбежно поднимает вопрос участия в нем Китая. Роль «китайской угрозы» в инициативе Дональда Трампа по денонсированию ДРСМД сегодня уже общеизвестна. Апрельские комментарии Помпео относительно «будущей сделки» также подчеркивают обязательную необходимость участия в ней Пекина.

Точный размер китайского ядерного арсенала остается неизвестным, однако даже наиболее осторожные независимые эксперты говорят о его постепенном увеличении. Так, например, по оценке Ханса Кристенсена, на вооружении НОАК находятся до 290 боеголовок, что на 20% больше аналогичных оценок в конце нулевых годов (240 зарядов)[7]. В то же время директор Разведывательного управления Министерства обороны США Роберт Эшли в мае 2019 г. заявил, что ожидает двукратный прирост ядерного арсенала Китая в ближайшее десятилетие.

С конца нулевых программа перевооружения СЯС позволила Китаю развернуть до 50 подвижных грунтовых комплексов (ПГК) МБР DF‑31A с дальностью более 11000 км с возможностью оснащения несколькими РГЧ. На подходе тяжелая МБР DF‑41, впервые публично продемонстрированная на параде 1 октября 2019 г. По ряду оценок, этот комплекс, выполненный и в мобильной версии, способен нести около 10 блоков РГЧ. Вызывают беспокойство у США заявленные на середину 2020‑х гг. программы развертывания перспективных ПЛАРБ Type‑096 с БРПЛ JL‑3 и стратегических бомбардировщиков H-20.

Ключевая проблема стратегии КНР в области ядерных вооружений состоит в том, что тотальная непрозрачность в комбинации с противоречивыми дипломатическими сигналами перестает быть дешевым и эффективным решением задач стратегического сдерживания.

На протяжении последних десятилетий Китай придерживался официальной доктрины «неприменения первыми», подкрепляя ее политикой раздельного хранения боеголовок с отказом от их постоянного развертывания на носителях. В сочетании с акцентом на скрытности и гарантированном выживании достаточного числа носителей это помогало избегать излишних противоречий и внимания со стороны США.

Активизация программ перевооружения СЯС с начала 2010‑х гг. свидетельствует о том, что наличие исключительно «гарантированного минимума» ответного удара уже не соответствует внешнеполитическим амбициям Китая, по-видимому, стремящегося к обладанию полноценной ядерной триадой. Развертывание многочисленных баллистических ракет различных классов малой, средней и промежуточной дальности, а также серии из шести АПЛ Type‑074 поднимает множество вопросов относительно китайской стратегии. При этом ядерные амбиции сверхдержавы явно плохо соответствуют установленному еще Дэном Сяопином принципу «сидеть в тени и не показываться на свет», который предполагает отказ от прямой конфронтации с США. Сейчас возможности китайских СЯС все еще остаются ограниченными: для качественного рывка им не хватает опыта, технологий и, что еще важнее – времени.

Треугольник стратегической нестабильности

2019 г. стал знаковым для ядерной стратегии КНР в области двустороннего сотрудничества с Россией. В конце июля российские и китайские стратегические бомбардировщики провели первое совместное патрулирование над акваториями Японского и Восточно-Китайского морей, а в начале октября президент Путин заявил о том, что Россия оказывает помощь китайской стороне в создании системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН).

Эта новость может радикально изменить представления о политике КНР в области ядерных вооружений – создание собственной системы СПРН означает возможное развертывание Китаем собственных ядерных сил и готовность к осуществлению ракетно-встречного удара. Из этого, в свою очередь, следуют отказ от раздельного хранения боеголовок и носителей и резкое повышение боеготовности Ракетных сил НОАК, сравнительно недавно сформированных из бывшего «2-го артиллерийского корпуса». Таким образом, складываются условия, при которых США вынуждены воспринимать стратегические силы Китая как непосредственную угрозу, аналогично России, и развертывать собственные СЯС и СПРН.

Ситуация значительно осложняется тем фактом, что траектории полета МБР в случае обмена ударами между США и Китаем неизбежно проходят над российскими территориями, что, во-первых, усложняет оперативную работу американской СПРН, а во-вторых, создает непосредственную угрозу провоцирования российского ответно-встречного удара[8].

В результате США встают перед тяжелым выбором: рассматривать Россию и Китай как единого противника, где конфликт с одной державой предполагает неизбежное втягивание второй, или принимать на вооружение альтернативные средства сдерживания. К последним относится ускоренная разработка нового поколения МБР радикально повышенной досягаемости, а также непростая адаптация морского компонента сдерживания к альтернативным районам патрулирования.

Причем, поскольку перечисленные меры оказываются крайне затратными и по времени, и по средствам, гораздо более привлекательным для США может оказаться оперативное развертывание баллистических и крылатых ракет средней дальности в ядерном оснащении в непосредственной близости к территории Китая – в первую очередь на острове Гуам или, возможно, даже на территории союзников США – Южной Кореи и Японии.

Сквозь тернии к многосторонней стабильности

Понятно, что такой сценарий крайне нежелателен сразу для всех заинтересованных сторон. Это создает почву для многосторонних переговоров, включающих меньшие ядерные державы в новую международную систему стратегической стабильности. России это позволит вновь поднять острый вопрос учета ядерных потенциалов членов НАТО в формальной системе стратегического потенциала – в частности, ядерного потенциала Великобритании, полностью интегрированного в структуру СЯС Соединенных Штатов, но формально не учитывающегося в СНВ-III.

В перспективе Россия могла бы сыграть роль медиатора в потенциальных переговорах между США и Китаем в обмен на кооперацию США относительно включения в новый договор своих союзников.

Проблема состоит в том, что потенциальные многосторонние переговоры о контроле ядерных вооружений потребуют активной готовности к ним со стороны беспрецедентного числа участников.

Китай пока заявляет, что не намерен участвовать ни в каких переговорах по трехсторонней ядерной сделке с США и Россией, что явно свидетельствует о нежелании отказываться от выгодного статуса-кво, где Китай дистанцируется от существующей системы формального контроля над вооружениями. Схожую позицию могут занять Великобритания и Франция. Наконец, сохраняющееся взаимное недоверие в двухсторонних отношениях России и США никак не способствует решению задачи построения принципиально нового многостороннего соглашения.

***

Подводя общие итоги, можно отметить, что, хотя объективные обстоятельства в целом создают стимулы к возобновлению переговоров по стратегическому контролю над вооружениями, пока каждая из сторон по разным причинам не желает становится их инициатором. В силу остроты и сложности сохраняющихся противоречий старт подобных переговоров может потребовать демонстративной готовности идти на компромисс.

В результате ядерные державы занимают, скорее, выжидательную позицию, по возможности укрепляя свое положение перед возможными переговорами в будущем. Москва активно заканчивает перевооружение, намереваясь поставить последнюю точку в споре о ПРО, Вашингтон готовится воспользоваться снятием ограничений ДРСМД для создания инструментов давления в первую очередь на Китай. В то же время сам Пекин размышляет о потенциальных рисках собственных ядерных амбиций, параллельно возлагая последние надежды на то, что старые соперники самостоятельно решат свои двухсторонние проблемы на выгодных для него условиях.

Артем Мальцев, независимый военный обозреватель

[1] Harrison T., Montgomery E. B. The cost of US nuclear forces: from BCA to bow wave and beyond. – Washington, DC : Center for Strategic and Budgetary Assessments, 2015.

[3] Burlinova N. et al. Russian-Western Blind Spots: From Dialogue on Contested Narratives to Improved Understanding. – ETH Zurich, 2019.J

Rotaru V. Instrumentalizing the recent past? The new Cold War narrative in Russian public space after 2014 //Post-Soviet Affairs. – 2019. – Т. 35. – №. 1. – С. 25-40.

[6] Götz E. Strategic imperatives, status aspirations, or domestic interests? Explaining Russia’s nuclear weapons policy //International Politics. – 2019. – Т. 56. – №. 6. – С. 810-827.

[8] Каберник В. В. Подходы к построению системы стратегического сдерживания после 2021 г //Вестник МГИМО Университета. – 2016. – №. 4 (49).