9 июля в Минске в художественной галерее Михаила Савицкого открывается новая выставка скульптур. На экспозиции представлены работы белорусского скульптора и члена Белорусского союза художников Юрия Анушко. В интервью «Евразия.Эксперт» Юрий Анушко поделился своим видением современной скульптуры и рассказал о роли памяти о Великой Отечественной войне в современной скульптуре России и Беларуси.  

– Юрий Геннадьевич, 9 июля в Художественной галерее Михаила Савицкого откроется ваша выставка скульптуры, живописи и графики. Чему посвящены новые работы, которые будут представлены впервые? 

– Это не последние работы, а пласт за весь период моей тридцатипятилетней творческой деятельности. Я собрал работы, чтобы показать, как я развивался. Мы все начинали с академической школы, на примерах Древней Греции, эпохи Возрождения. Потом я увидел, что возможны и другие стороны. Меня начала интересовать и архаика, и современное европейское искусство: сюрреализм и новые течения. 

Я окунался в это, вырабатывал тему и вдруг, даже какая-то, к примеру, деталь ассирийского рельефа, меня наталкивала на какую-то собственную работу, которую я стилизовал.

Например, рука или нога в ассирийском рельефе меня наталкивала на движение каких-то своих форм, стилизаций.  А также на то, чтобы уходить от реальности к более абстрактному. И вот то, что получилось, я хотел бы и показать именно в разрезе 80-х годов, это примерно с 1986 года и до сегодняшнего момента. Поэтому я и назвал выставку «Лента времени». Это то, что меня интересовало, куда я двигался, чем увлекался, чем вдохновлялся, о чем переживал.

– Какие ключевые проблемы современности Вы отражаете в творчестве?

– Я не думаю, что это проблемы современности. Проблемы современности отражает актуальное искусство, оно именно на злобу дня, бьет по каким-то моментам жизни, по неустроенности, по насилию, жестокости и так далее. У меня другое: я впитал в себя очень большой пласт исторической мировой культуры. Меня интересует именно история, архитектура, и мне интересно именно с этим работать. Я бы хотел, конечно, на современные и актуальные темы поработать, но у меня ничего с этим не получается. Не знаю, почему – то ли это мозг надо другой, то ли видение другое. Меня больше тянет к красоте архитектурных форм. Я очень люблю архитектуру, поэтому все мои работы в принципе можно увеличивать до бесконечности. Я больше смотрю на глобальные ценности, чем вот сегодня я буду бунтовать против чего-то, а завтра придется бунтовать против другого.

Скульптура Юрия Анушко «Памятник пожарному» в Минске. Источник: lookmytrips.com.

– Вы неоднократно являлись участником международных выставок, ваши работы хранятся в частных коллекциях в Польше, Германии, Чехии, Нидерландах. В чем заключается особенность именно белорусской скульптуры по отношению к европейской? 

– У меня нет такой привязанности сугубо к белорусскому в творчестве. Для меня белорусское – это то, что я здесь живу и чем занимаюсь, для меня это важнее. У меня есть темы, посвященные обрядам, но я это идет от истории. Мне интересна именно мифология и легенды, то есть, когда человек брал руками камень или брал топор и начинал рубить камень. Я не думаю, что если он в камне этом рубил бы цветочки и васильки, то ему обязательно была важна основа, ведь вырубить что-то из камня – тяжелейший труд. Поэтому, когда я смотрю на архаичную пластику, допустим, старый резчик начинал рубить большую голову и маленькое тело – значит, для чего-то это ему нужно было. И я хотел всегда понять, как он строил свое мировоззрение, чтобы показалось, что, допустим, лев лежит не просто, как обычное животное, а скрестив руки на груди, допустим, на рельефах Церкви Спаса на Нерли. Мне было интересно, как человек видит, как под другим углом посмотреть на обычную вещь. Вот это мне было важно. А то, что василек – не василек, белорусское – не белорусское – я не знаю. Не могу сказать, что тот же Пабло Пикассо – это французский скульптор или испанский, американский и так далее. Тут границы уже настолько размыты, что тебя будут ценить, если ты интересен кому-то, но будут знать, что ты отсюда, из Беларуси. Мы привыкли к тому, что вышиваночка белорусская, но актуальные темы – это же не только вышивание.

– Какие современные тенденции в скульптуре наиболее популярны в Беларуси? 

– Я живу в деревне и у меня психология крестьянина. Мои родители были крестьяне, и у меня точно такая же крестьянская психология. Мне больше нравится, допустим, Артур Климов, который работает с соломой. Моя крестьянская натура такая, что человечество не может сделать того, что не будет завтра разрушено, а мне жалко и больно. 

Я стараюсь все делать в таких тяжелых материалах, как бронза или камень, но это все от того, что я крестьянин. Я пытаюсь себя поломать и сделать то, что можно завтра смять и выкинуть, но мне уже жалко, все, я не могу просто взять и выкинуть.

Насчет тенденций в творчестве белорусских скульпторов – я пока не могу сказать, что это супер. Пока не вижу. Есть проблески, идут поиски, но то ли люди зажаты сами в себе, то ли нет широты такой, чтобы «шарахнуть», чтобы человек приходил и его все цепляло. 

Скульптура Юрия Анушко «Кругосветное путешествие». Источник: designtut.by.

– У вас есть работы, посвященные Великой Отечественной войне, например монументальная скульптура «Жителям сожженной деревни Тонеж». Какое место занимает Великая Отечественная война в работах скульпторов современной Беларуси и вашем творчестве?

– Для меня война – это особая тема, но я ею переболел и понял, что, когда сильно болеешь войной, она становится неинтересна. Она разжевана так, что уже начинает тошнить. Ведь война разнообразная, это не «Ура!», «вперед и на танки», я войну знаю по-другому. 

Мой дед на войне пропал без вести, когда после освобождения в 1944 году всю деревню отправили на фронт. Односельчане рассказывали, что когда форсировали реку Одер, он вытащил двоих, потому что он умел плавать, а другие нет, пошел за третьим, а затем пропал без вести. У меня вот такая война. Или война вот этого же деда, жене которого, моей бабушке, разрывная пуля оторвала ногу. Дед побежал в болото с отставшими, а бабушка с моей мамой и дядей осталась в деревне с оторванной ногой. Подъехали то ли румыны, то ли итальянцы, подняли ее на телегу, так как коней не было, потому что, как говорила моя бабушка, «партизаны все позабирали». Ее на руках потащили три километра до немецкого военного госпиталя, где хирург-немец ей пришил ногу. Она рассказывала, как она сидела, рядом с ней лежала ее нога на куске кожи, а возле нее сидели Толя и Мария, моя мать. У меня вот такая вот война. У меня нет такого, что «Ура, вперед!», это война в кино, а на самом деле она другая. Поэтому для меня тема войны очень тонкая, в ней нельзя переборщить и нельзя солгать, а если не знаешь, то лучше не делай, делай только то, что знаешь, потому что деревни казнили, сжигали тысячами, а за что и как – никто не рассказывает. Надо очень тонко и осторожно к этому относиться. Поэтому тему войны я развивал, зная, где были действительно зверства, а где была просто имитация, и людей просто подставляли, и вот это для меня самая большая боль, что на нашем кладбище лежат старушки, которых сожгли живьем в хате. Для меня это и есть война.

– Получается, ваша работа «Жителям сожженной деревни Тонеж» имеет историю именно личного опыта семьи? 

– Личного опыта семьи – да, но эта работа делалась, во-первых, не для этой деревни, а для другой, однако там сельсовет отказался ее принимать. Мы были тогда еще студентами и, слепив работу, сохранили формы. Это была студенческая работа, и за нее нас похвалили. Мы были молодые и задорные, легкие на подъем. И потом после этого к теме войны я в принципе очень мало обращался, я уже пошел чуть дальше, потому что нельзя тиражировать одну и ту же тему постоянно. Если кто-то так делает, то понятно, что он либо выгоду в этом нашёл, либо лукавит сильно. Я люблю развиваться, у меня творчество построено по таким десятилетним периодам. Получается так, что через десять лет то, что я наработал и придумал, мне уже не интересно. 

Монументальная скульптура Юрия Анушко «Жителям сожженной деревни Тонеж». Источник: livejournal.com

 – Какие архитектурные проекты целесообразно поддержать интеграционной структуре Союзного государства?

– Я очень много работаю в России: помогаю друзьям, потому что меня зовут полепить, помочь вытесать скульптуры. Это скульпторы из Якутии, Пензы, Брянска, Смоленска, Осетии, то есть там собирается целая компания людей, мы общаемся, лепим. Как я сам говорю, я уже чуть-чуть устал лепить что-то, связанное с войной: идет все время война, война и война, причем, как я вам говорил, в не очень хорошем понимании. Такое чувство, что идет чистая пропаганда, но она не цепляет душу. Стоит солдатик, держит каску и автомат, солдат, каска и автомат, а вот души там нет. Вот это меня больше всего цепляет, и я даже не знаю, какие проекты можно сделать, как подойти. 

Вот хороший проект сделали ребята, которые выиграли конкурс в Могилевской области: проект по деревне Барки, которую спалили, вот он цепляет. В этой работе люди скручены в пламени, там то ли волна, то ли пламень. Я помогал другу из Брянска, там тоже сожгли деревню, созвучную нашей, у нас Хатынь, а у них Хацунь. С ним было интересно работать, у него проект был интересный, там война. Там угол хаты рушится и скользящие фигуры деда, женщины и ребенка, которого они пытаются между собой спрятать. Вот это мне интересно, а солдаты с автоматами мне не интересны. Я им, конечно, помогаю, потому что мне надо зарабатывать, но, чтобы душу зацепило – никак. 

Можно что-то подумать, зацепиться за некую точку отсчета, где можно было бы действительно связь России и Беларуси показать. Мы понимаем, что Беларусь освобождали не только сами белорусы, так как они все были в оккупации, весь советский народ освобождал Беларусь. Вот за эту точку можно было бы зацепиться и что-то придумать, но не фальшивое, не с венками и касками.

Я пока не знаю, как. Может быть, это должна быть какая-то другая форма. Меня, как белоруса, волнует, например, как я сказал, история. Мы даже памятник на Немиге не поставили, то есть тому времени, откуда идет отсчет самого города Минска (да, это трагическая история, но тем не менее эта дата обозначена кровью). У меня есть эскиз, я предлагал мэрии, но пока не знаю. Вроде бы мэр согласился, но потом его сняли, и все это затихло и застопорилось, а битва на Немиге [река в Беларуси] – это же что такое? Это когда два славянских народа резали друг друга. Это трагедия, но для нас это дата основания Минска. Этот казус надо решить как-то интересно, поэтому я предложил ворота из двух фигур, которые друг напротив друга держат копья, это в архаичном стиле VIII – IX века. Именно подойти к этому не так, чтобы взять заказ и сделать, а проболеть им, чтобы было не просто так, что мы поставили князя, надо сделать так, чтобы люди гордились не только князем, а самой работой. Вот как стоит Медный Всадник, и это символ, а мне интересны именно символы. Тогда и людей тянет к этому памятнику, и тянет узнать, что это за личность, какая она была. 

В общем, отразить братские отношения может плакат: российский триколор, обвитый белорусским, но это не то, искусство – оно другое. 

У меня есть друзья великие, знакомством с которыми я горд – вот это вот и есть братские отношения, а если человек мелкий и мелочный, то какие тут братские отношения будут, даже если он и россиянин. Братские отношения будут скорее всего, если сам художник интересен, вот тогда будут действительно братские отношения, когда мне хочется ехать смотреть его работы, а ему хочется ехать и смотреть мои. 

Беседовала Мария Мамелькина