Кризис архитектуры глобальной экономики выражается в разрушении считавшихся стабильными технологических и экономических цепочек и в перестройке принципов управления базовыми рынками: сырьевым, энергетическим, финансовым. Он обозначает начало периода «постэкономики». Новая модель развития была политически продекларирована на Всемирном экономическом форуме в Давосе в январе 2023 г. Постэкономика превращается во флагманскую геоэкономическую модель на период радикальных геоэкономических трансформаций. США, используя политические и идеологические инструменты, будут стремиться переформатировать мир в существенно более американоцентричный в экономике, подверстывая его под уже почти завершенную радикальную американоцентричность мира «Объединенного Запада».

Постэкономика как модель конкуренции переходного периода

Обозначим следующие базовые черты «постэкономики» в сегодняшней версии:

● Отказ от универсализации глобализации. Прежде всего, от принципов догоняющего социального развития для развивающегося мира, что в перспективе неизбежно приводит к возникновению глобального разделения. Это удивительно напоминает «модель Борреля»: противостояние ухоженного «сада» и «джунглей», выведенных из контура синергичного глобального развития.

● Обнуление большей части обязательств в сфере политики и экономики, ранее взятых на себя не только США как суверенным ядром системы, но связанными с США транснациональными акторами (корпоративными структурами и социально-политическими организациями). Это предполагает как минимум частичное разрушение, возможно, с сохранением «формы» для наполнения новым содержанием, большинства институтов глобального взаимодействия и развития.

● Активное внедрение в экономику неэкономических инструментов регулирования, которое не сводится только к антироссийской санкционной политике. Идет процесс внесения как в корпоративное, так и в личное потребление идеологических механизмов регулирования. Применительно к личному потреблению это означает уже на данном этапе создание инструментария управления частной жизнью человека. К корпоративному – формирование механизмов переформатирования ключевых рынков на неэкономической основе.

● Резкое повышение значимости защищенности критических узлов технологических цепочек и цепочек поставок. Это, с одной стороны, отражает объективную тенденцию увеличения значимости неэкономических рисков в экономике, а с другой – скрытые тенденции к суверенизации. Если не экономического развития, то, как минимум, технологического.

● Силовая геоэкономика, подразумевающая допустимость не только борьбы за влияние, но и переформатирования экономически значимых пространств с использованием политико-силовых методов. Пока силовая геоэкономика в основном лежит на стыке «полужесткой силы» и «гибридных войн». Но очевидно, что табу на использование более жестких силовых методов снимается.

Предположение состоит в следующем: «постэкономика» задумывается как относительно компактный по времени период для демонтажа сформировавшейся в период поздней глобализации экономической системы. Это происходит с использованием политических инструментов и идеологической мотивации. Однако «постэкономика» как политико-экономическая и даже в чем-то идеологическая система развивается опережающими темпами по сравнению с «посткапитализмом» – социально-экономической базой «постэкономики». Это подразумевает не только динамичность и политико-силовой характер важнейших процессов, но и их радикальность.

Имманентная нестабильность возникающей конструкции – не дефект, а важное свойство, позволяющее менять статус и роль входящих в нее элементов в процессе трансформаций без изменения самой системы за счет «векторного управления». Постэкономика – не цель «Объединенного Запада», а лишь средство переформатирования в еще более благоприятном направлении глобальной экономической архитектуры. Мир обновленной, но сохраняющей глобальность экономики проектируется существенно более американоцентричным, нежели мир поздней глобализации.

Новая экономика и Евразия

Важнейшим аспектом перехода, пусть и временного, к модели «постэкономики» – радикальной геоэкономической американоцентричности, но явно на меньшей операционно пригодной территории, – становится влияние на роль и место России в мире и на статус постсоветских государств Евразии. Зададим несколько принципиальных вопросов, развивая предположения, высказанные в статье «Четыре вопроса про посткапитализм на фоне Давоса», но с бо́льшим фокусом на последствия начавшихся трансформаций для Евразии.

Первое. Может ли суверенитет в актуальном мире быть только пространственным? Учитывая то, как США использовали свое доминирование в глобальных финансах и в глобальных системах коммуникаций, борьба за установление хотя бы частичного суверенитета над подобными системами в обозримом будущем станет важнейшим элементом борьбы за если не многополярный мир, который может быть только продуктом полноценно стабилизированного баланса сил, то полицентричный. Он может в той или иной степени сформироваться уже на данной стадии развития.

Для России и Евразии создание хотя бы базового инструментария надпространственного суверенитета является критичным. Без хотя бы частичной суверенизации надпространственных систем, прежде всего, цифровых коммуникаций, в принципе невозможно создание защищенного инвестиционного контура. А это критическое условие формирования полноценного геоэкономического макрорегиона. Важный момент: современные надпространственные системы являются естественным, хотя и не единственным пространством для формирования новых идентичностей и социо-информационного противоборства вокруг них.

Второе. Может ли основой новой версии капитализма, на базе которой будет создана новая общеглобальная экономика, стать торговый капитализм, стратегически проигравший финансово-инвестиционному только в конце XVIII века, а окончательно демонтированный только в первой половине XIX века? Трансфер к этой версии капитализма сулит наименьшие издержки «по пути», особенно по сравнению с альтернативой индустриального неомодерна, предусматривающей глубочайшее переформатирование не только экономического, но и социального пространства.

Но реализация модели «торгового капитализма» на пространствах Евразии будет означать возникновение элементов экстерриториальности. Это могло бы быть допустимым в относительно спокойной военно-политической ситуации, однако на фазе роста политико-силовых рисков это становится более чем опасно. Применительно к Евразии торговый капитализм будет однозначно действовать в логике десуверенизации значимых в экономическом плане пространств, что однозначно обнулит шансы Евразии на статус самостоятельного синергично развивающегося региона.

Третье. Будут ли национальные государства единственной основой нового геоэкономического миростроительства? Многоукладность экономическая – а, думается, это является одной из аксиом будущего мира – неизбежно будет выражаться в многоформатности политической. Союзником России, как технологического и инвестиционного ядра региона, а также донора безопасности», могут быть и сетевые структуры, если их деятельность соответствует ее интересам.

Стратегической целью России и других стран Евразии должно стать достижение состояния «коалиционного суверенитета», дающего возможность хотя бы частичного восстановления, где это еще возможно, сформированных в советское время технологических цепочек и цепочек поставок. Но на тактическом уровне приоритетом все же будет являться формирование вокруг Евразии или даже на ее окраинах зоны безопасности. Институционально ее можно обеспечить в различных форматах, включая и взаимодействие с не-евразийскими транснациональными компаниями, принимающими российские «правила игры». Сложившаяся в 2022 году ситуация в действительности «развязала» России руки. Модель коалиционного суверенитета должна, в свою очередь, серьезно прорабатываться на будущее на основе опыта Союзного государства России и Белоруссии.

Четвертое и, пожалуй, самое очевидное: и России, и Евразии нужна новая, адаптированная к региональным условиям система индикаторов развития (цифрометрическая экономика). И очень важно, чтобы она была общеевразийской. Существующие критерии экономического развития неадекватны не только перспективной экономической архитектуре, но тем более, периоду «постэкономики». В основе евразийской цифрометрической экономики должна лежать синергия экономического и социального развития, с упором на возможность оценивать качество развития производящего сектора. Способность действовать в рамках собственной, а не заимствованной методологии оценок макроэкономического развития становится важнейшим аспектом геоэкономического суверенитета. И именно это открывает дорогу к институционализации на новых принципах процессов евразийской интеграции.

Пятое. Проблема практического преломления политического колониализма «мира правил». Для «Объединенного Запада» десуверенизация геоэкономически важных пространств – естественный элемент «постэкономики». Для постсоветских элит реализация на пространстве Евразии элементов «нового колониализма», существенно отличающегося от классического неоколониализма, становится вопросом сохранения устойчивости политических систем и персонального выживания. Модель частичной десуверенизации в рамках «мира правил», агрессивно апробируемая Западом сейчас не только на Украине, предполагает введение в качестве операционной основы в политике и экономике элементов внешнего управления.

Ничего нового в этом нет: схожая модель, правда, существенно менее откровенная и основанная на уплате постсоветскими элитами «ренты лояльности» в западноцентричные структуры (от американских финансовых до британских политтехнологических и лоббистских институтов), работала со второй половины 2000‑х гг. Но в рамках конструируемой сейчас обновленной глобальной экономической архитектуры маловероятно, что страны Евразии будут включены в новую промышленно-ресурсную периферию «Объединенного Запада». Это фактически означает допустимость в отношении этих стран управляемой хаотизации с целью не дать другим игрокам, претендующим на статус ядер макрорегионов (Китаю, Ирану, Турции и России) превратить Евразию в часть собственного защищенного экономического пространства. Возникает реальная перспектива превращения как минимум части Евразии в «дикое поле».

Подводя итог, констатируем: главный источник рисков, возникающих как результат строительства американоцентричной «постэкономики» для Евразии, – в том, что за последние годы, за исключением Союзного государства России и Беларуси, не удалось запустить полноценные внутриевразийские драйверы экономического роста. Даже сохранявшиеся технологические цепочки продолжали деградировать. В итоге Евразия не стала «новой», оставшись «постсоветской», что стало очевидным минусом в нынешней ситуации.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ