26-27 октября в Бишкеке встретятся главы государств ШОС и СНГ. На повестке – укрепление сотрудничества, в том числе между различными интеграционными форматами на евразийском пространстве. Накануне в Китае также состоялся форум инициативы «Один пояс – один путь». Роль региональных объединений растет в условиях формирования нового миропорядка. О том, как изменились подходы глобальных игроков, и что это означает для развития евразийской интеграции, читайте в статье профессора НИУ ВШЭ Дмитрия Евстафьева для «Евразия.Эксперт».

Проходивший 17-18 октября в Пекине Форум «Один пояс – один путь» обозначил важный разворот геоэкономической повестки дня: от формирования новых транспортных коридоров к комплексному освоению важнейших геоэкономических пространств. Последние ранее рассматривались как некая «великая пустошь», лежащая между крупнейшими мировыми «фабриками» и наиболее платежеспособными рынками. Именно на этой идее был построен первоначальный концепт «Великого шелкового пути», претерпевший за прошедшие годы фундаментальные изменения. Это возвращает нас к вопросу о геоэкономической регионализации как магистральному пути демонтажа однополярного мира, который представляет собой не столько политическое или военно-политическое явление, сколько экономическое.

Объективно позитивный процесс геоэкономической регионализации в последние несколько лет стагнировал и не смог предотвратить скатывание мировой экономики к кризису. От падения в него мир удерживает непредсказуемость последствий разрыва систем, сложившихся вокруг механизмов мировой торговли. Из этого возникает вопрос, могут ли восстановиться процессы регионализации мировой экономики. И если это возможно, то в какой форме, и в чем будут отличия от предыдущей версии геоэкономической регионализации.

Геоэкономическая регионализация: медленнее и с позиции силы

Главное концептуальное содержание нынешней исторической эпохи – апробация в условиях реального геоэкономического противоборства новых подходов к обеспечению принципов государственного суверенитета. При этом в ряде случаев процессы десуверенизации не просто не остановились, но существенно ускорились. Они перешли из сфер политики, экономики и социокультурного развития, где утрата суверенных моделей была характерна и для глобализации, в военно-политическую сферу. Этим и определяется трансформация геоэкономической регионализации как модели демонтажа однополярного мира.

Китайский проект «Один пояс – один путь» в период, когда регионализация рассматривалась в качестве флагманского механизма преодоления становившейся откровенно паразитической американоцентричности в геоэкономике, нес вполне понятную нагрузку. Это интеграция трех ключевых в геоэкономическом отношении макрорегионов: центра промышленного производства в Восточной Азии, ресурсного центра на Среднем Востоке с выходом на Восточное Средиземноморье, и центра потребления в странах Европейского союза. Евразия в рамках этого проекта была нужна только как логистическое пространство, обеспечивающее должный уровень безопасности. Отсюда – и длительное акцентирование тезиса о неизбежности экстерриториальности транспортных коридоров, хотя в Евразии уже 2010-х, и тем более, 2020-х гг. этот подход становился политически неприемлем.

Торможение и кризис глобализации, а затем начавшееся на рубеже 2020-х гг. полномасштабное геоэкономическое переформатирование ключевых регионов мира (Восточная Европа, Средний Восток) фактически разрушало важнейшую ее экономико-идеологическую основу: возможность неограниченного разделения производственных цепочек, мозаизации глобального производства. Возник политический в своей природе, но имевший геоэкономические последствия запрос на формирование системы защищенных от внешнего административно-политического давления и неэкономических (в том числе, военных) рисков экономических, технологических и логистических цепочек. А также – на защищенные в рамках специфических механизмов – от региональных технологических стандартов до механизмов коалиционного экономического суверенитета – рынков и источников ключевого сырья.

Это существенным образом меняло сущность процессов геоэкономической регионализации, ранее рассматривавшихся преимущественно в разрезе чисто экономической конкурентоспособности. Теперь это один из элементов и геополитической конкуренции, коим рано или поздно становится любая борьба за контроль над пространством.

Изменение форматов и механизмов геоэкономической регионализации, помимо существенного замедления этих процессов, изменило и состав претендентов на роль «ядра» подобных регионов. На первый план постепенно выходят игроки, способные обеспечить военно-силовую защищенность контролируемых пространств. Фактически, вместо того, чтобы играть роль интегратора новых геоэкономических регионов и предотвращения хаотизации, регионализация на данном этапе стала инструментом конкуренции, причем, управляемой извне. Не «мировые фабрики», а «доноры безопасности», имеющие потенциал проецирования силы и в сопредельные регионы, выходят на первый план в рамках актуальных тенденций.

Россия и Евразия в зеркале новых тенденций регионализации

Актуальные процессы, связанные с геоэкономической регионализацией, характерны и для постсоветской Евразии, хотя и в заметно скорректированном формате. Торможение интеграции связывают с началом СВО, что ошибочно. Стагнация процессов евразийской интеграции началась в конце 2010-х гг., когда выявилась неспособность по ряду объективных и субъективных причин трансформировать ЕАЭС из зоны свободной торговли с расширенным потенциалом в нечто большее – механизм синергичной реиндустриализации Евразии.

Постсоветская Евразия во второй половине 2010-х гг. имела одни из наиболее благоприятных в мире позиций для формирования полноценного геоэкономического макрорегиона, который бы опирался не только на «советскую» систему хозяйственных связей, в тот момент уже значительно деградировавшую, но, скорее, на потенциал относительной ресурсной и логистической самодостаточности. Однако этот выигрыш по времени был по разным причинам упущен, в том числе, благодаря политическим манипуляциям со стороны западных стран.

Дополнительно ситуацию ухудшил очевидный кризис институтов евразийской интеграции, который не удалось преодолеть, несмотря на серьезные усилия России в период 2019-2022 гг. В результате «макрорегион Евразия» в опережающем режиме не сложился, и сейчас формирование новых фокусов экономического роста будет происходить в пространстве жесткой конкуренции. Но справедливо и то, что большая часть геоэкономических проектов, конкурировавших в 2010-х и начале 2020-х гг. с российско-евразийскими, также оказалась в кризисе.

Это касается, прежде всего, проекта «Турецкого мира», продемонстрировавшего не только комплексный подход к политике влияния на цивилизационно близкие пространства и сообщества, но и успешную адаптацию концепции «мягкой силы» к актуальным геополитическим и геоэкономическом условиям. Но несмотря на заметное усиление влияния Турции на постсоветском пространстве, возникают сомнения в ее способности полноценно играть роль геоэкономического «ядра» евразийского макрорегиона в силу вовлеченности Анкары в многоуровневое геоэкономическое противоборство в Восточном Средиземноморье и на Среднем Востоке. Не говоря уже о внутренних политических и экономических сложностях.

Видоизменился и подход КНР к реализации проектов освоения евразийского пространства, ранее являвшихся интегральной частью логистического коридора «Великий шелковый путь». Наконец, Иран пока не смог реализовать свой геоэкономической потенциал, более того, вектор его интересов после возникновения очага военного конфликта в Восточном Средиземноморье будет направлен на юг (в зону Персидского залива) и на юго-запад (в зону арабо-израильского конфликта), а не на север.

Главным ограничителем для внешних сил становится невозможность – по многим причинам – концентрации в Евразии значимых организационных и политических ресурсов. Евразия, где многие элиты рассчитывали на геополитическую многовекторность как на средство не только краткосрочного, но и долгосрочного политического выживания, оказалась в новой геополитической ситуации. Парадокс в том, что за последний год значимость Евразии как логистического и ресурсного пространства в последний год существенно повысилась. И она будет только расти в дальнейшем в свете событий на Ближнем и Среднем Востоке, а особенно, – после успешного окончания Россией Специальной военной операции.

В настоящее время ситуация определяется четырьмя факторами:

● Существенным повышением значимости военно-силовых рисков, размораживанием военно-политической ситуации как в самой Евразии, так и, в значительно большей мере, вокруг нее. При этом со стороны подавляющей части евразийских элит сохраняется нежелание включать военно-политические вопросы в интеграционные механизмы. С высокой долей вероятности можно предположить, что по данному вопросу ситуация в ближайшее время не изменится. Вопросы, связанные с обеспечением защищенности государств и пространств, будут решаться на основе двусторонних соглашений, в том числе – со странами, не находящимися в пределах «Большой Евразии».

● Смещением наиболее перспективного фокуса экономического роста в Евразии в Прикаспий, где на сегодняшний день шансы на формирование макроэкономического региона – наибольшие. Особенностью этого региона, однако, является вовлеченность в его развитие стран, не относящихся к Евразии, – Ирана и государств, исторически слабо вовлеченных в евразийские интеграционные процессы (Азербайджана и Туркменистана). Это происходит на фоне очевидного превращения России, где также центр экономического роста смещается в Поволжье и Уральский регион, в безальтернативный центр геоэкономической интеграции Евразии. Россия смогла обеспечить высокую степень устойчивости и защищенности финансовой системы, что является главным условием для формирования макрорегиона. Также очевидно, что хотя время для реиндустриализации Евразии в целом было упущено, реиндустриализация России осуществляется.

● Гармонизацией проектов «Один пояс – один путь» и «Промышленно-логистический коридор Север-Юг», ранее рассматривавшихся как конкурирующие. Это, вероятно, следует считать важнейшим итогом Саммита «Один пояс – один путь», прошедшего в Китае в октябре 2023 г. Важно и то, что потенциал игры третьих стран на российско-китайских противоречиях в Евразии существенно сокращен, хотя и не снят пока полностью. Данное обстоятельство в полной мере еще не осознано ни западными игроками, ни элитами постсоветских государств.

● Кризисом существующих институтов евразийской интеграции, причем, как экономических (ЕАЭС), так и военно-политических (ОДКБ), в котором, безусловно, необходимо видеть и элемент внешнего воздействия. Но одновременно существованием дееспособного не только экономического, но и военно-политического интеграционного механизма Союзного государства России и Беларуси. Он может служить неким прообразом общеевразийского интеграционного объединения. Но велик потенциал и «Каспийской пятерки» (России, Казахстана, Туркменистана, Ирана и Азербайджана), с организационной точки зрения – во многом противоположности Союзному государству.

Иными словами, наиболее жизнеспособными форматами регионализации в Евразии выступают либо организации, опирающиеся на тесную взаимную интеграцию с политическими и военно-политическими компонентами, либо платформы чисто экономического, почти проектного типа, в которых политический компонент сознательно исключается. Евразия вступает в период многоплатформенности интеграционных процессов, не исключая и проектные организационные решения, в частности, приемлемые при интеграции евразийских проектов и проектов, реализуемых при лидерстве КНР в рамках инициативы «Один пояс – один путь».

Подводя итог, констатируем, что вполне вероятен вариант развития ситуации, когда в Евразии будет не один, а больше – вероятнее всего, 2 или 3 центра экономической консолидации, опирающиеся на различные механизмы экономического роста. Для России это, безусловно, будет определенным не только организационным, но и политическим вызовом. Но, вероятно, это наиболее эффективный путь вывода евразийской интеграции из состояния стагнации без значительных политических издержек.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ