Два года назад Россия начала Специальную военную операцию на Украине. На Западе пообещали поддерживать Киев «сколько потребуется», изолировать Россию и разрушить ее экономику. Однако сегодня западным аналитикам приходится констатировать провал санкций и попыток изоляции, а выделение очередного пакета военной «помощи» Украине США забуксовало. В этих условиях Вашингтон и его союзники рассматривают другие страны в качестве нового антироссийского плацдарма. Одной из них стала Молдова, власти которой упорно ведут страну по украинскому сценарию разрыва связей с Россией, милитаризации и отказа от нейтралитета. Как отмечают в Минске, втянуть в НАТО ради противостояния с Москвой будут пытаться и Грузию, Сербию, Боснию и Герцеговину. Подробнее о геополитических сдвигах в Евразии на фоне СВО читайте в статье профессора НИУ ВШЭ Дмитрия Евстафьева для «Евразия.Эксперт».

Начало Россией 24 февраля 2022 года Специальной военной операции стало фактором, определяющим глобальное развитие на следующее десятилетие, а возможно, и на более далекую перспективу. Как это обычно случается с такими поворотными моментами, изначально событие в качестве такового не воспринималось. Оно рассматривалось как относительно ограниченное по задачам, времени и пространству действие, без кардинального изменения глобальной геополитической и, тем более, геоэкономической архитектуры. Даже в Евразии изменения мыслились как относительно ограниченные, что и было зафиксировано в пресловутом «стамбульском меморандуме».

Меморандум был неприемлем для российского общественного мнения, но вполне вписывался в целеполагание российской власти и элиты. Не было до конца осознано то обстоятельство, что Специальная военная операция была начата не просто в момент кардинальной перестройки системы мирохозяйственных связей и институционализации «новой экономической географии», а в период, когда социо-идеологический вакуум в обществах стран коллективного Запада еще не был преодолен. Не было завершено их насыщение новыми агрессивными – в том числе, агрессивно антироссийскими – идеологическими конструкциями. Решение Москвы начать СВО застало Запад в процессе геополитической и геоэкономической перегруппировки.

Теперь, когда тектонические сдвиги становятся очевидными, можно поговорить о действительно долгосрочных последствиях первичного силового импульса, связанного с началом Россией СВО.

Отправные точки

Ни одна из сторон, участвовавших первоначально в «Большой игре» на стыке Западной Евразии, Восточной Европы и Северного Причерноморья, не была готова к «длинному конфликту». Сейчас уже можно с высокой долей уверенности говорить, что именно Россия выиграла первый, адаптационный раунд этого конфликта. Начинается конкуренция за контроль форматов институционализации новой экономической и политической многополярности. Это потребует не просто серьезных организационных и интеллектуальных ресурсов, но и осмысления процессов, сделавших силовое вскрытие «украинского нарыва» в формате СВО неизбежным.

Специальная военная операция стала закономерным результатом стратегического тупика в развития международных отношений, сформировавшегося к началу 2020-х годов. Он не сводился к противостоянию России и стран «коллективного Запада», хотя именно оно было наиболее ярким элементом этого «тупика». Имела место не просто полная недоговороспособность Запада и нарастание в нем прямой гегемонии наиболее радикальных сил в американской элите, но и готовность использовать методы гибридной войны. Причем в максимально жестком формате, на грани, а в ряде случаев, – за гранью сценария прямого военного столкновения. Политически рубежными были события в Беларуси в августе-ноябре 2020 года, когда Запад вышел на пред-финальную фазу прямой силовой интервенции, хотя бы и в формате военизированных «добровольческих» группировок.

Едва ли «ультиматум» России декабря 2021 года о «стратегической стабильности» стоит рассматривать как последнюю попытку выйти в режим «договорной многополярности». Шансы на это были упущены после полного обнуления американской стороной положительных результатов встречи между президентом России В.В. Путиным и президентом США Дж. Байденом 16 июня 2021 года в Женеве, позволявших начать выход из тупика однополярности. Начало СВО стало способом окончательной фиксации стратегической недоговороспособности США и их нежелания идти на диалог в имевшейся геополитической конфигурации в Западной Евразии, создававшей прямые риски для России.

СВО изначально была призвана улучшить переговорные позиции России на одном, но наиболее опасном на тот момент стратегическом направлении. Отвержение коллективным Западом «стамбульского меморандума» не просто изменило логику действий России на Украине. Так был запущен механизм изменения не только экономико-географической, но и политико-географической карты Евразии. Эти последствия совершенно не осознавались «коллективным Западом», в отличие от российского руководства. Несмотря на крайне сложную обстановку, российская сторона организовала в сентябре 2022 года референдумы о включении четырех регионов бывшей УССР в состав России, что сформировало долгосрочные рамки дальнейших трансформаций.

Но и в России на тот момент не до конца осознавали глубину изменения логики конфликта. В полной мере понимание масштабности начавшегося территориально-политического переформатирования Евразии начало формироваться только к осени 2023 года, когда Западом последовательно были отвергнуты все еще остававшиеся возможности возвращения ситуации в модель «ограниченного конфликта», и началось формирование контекста «большой европейской войны» с ведущей ролью европейских стран НАТО.

От договорной многополярности – к силовой полицентричности

Начало и успешное прохождение Россией первых двух лет СВО заставило США войти некомфортный для них сценарий ресурсного противоборства. Это связано с разрушением основных американоцентричных механизмов «мягкой силы», реализовывавшихся не столько через привлекательный образ США, сколько через доминирование в надпространственных системах. В частности, в информационном обществе, а также через контроль деятельности важнейших глобальных (ООН, МВФ, ВТО) и региональных институтов.

Уже на данном этапе развития «силовой полицентричности» заметно перенапряжение ресурсов США и неспособность их выполнять в полном объеме обязательства в сфере безопасности. И ключевым фактором в данном случае является СВО, создавшая ситуацию неспособности выхода США из конфликта вокруг Украины, объявленного Белым домом прямым столкновением с Россией, хотя фактически он таковым не является.

США продолжали вести противоборство с Россией в режиме «гибридной войны», не заметив перехода ситуации в фазу ресурсного противоборства. И допустив, во многом по причине быстрого сужения организационно-политического ресурса, размораживание опасных в перспективе военно-силовых ситуаций в зонах своих политических и военно-политических обязательств: в Восточном Средиземноморье, Аравийском море, Большом Белуджистане, а в перспективе – Латинской Америке.

СВО, особенно в той форме, которую она приобрела после референдумов по присоединению к России новых регионов, дала политически легализованный и юридически корректный механизм оформления ликвидации «серых зон» в геополитике и геоэкономике. Они возникали в связи с силовым переформатированием геоэкономического пространства. Как это, например, было в отношении ЛНР и ДНР в период 2014-2022 годов.

Это означает, что Москва сочла принципиально невозможным сохранение пространственного статус-кво в Западной Евразии, понимая и неизбежность разморозки застарелых пространственных конфликтов в Восточной Европе. Но есть и второй слой: использование Россией этого механизма отражает признание невозможности разделения политики и экономики. Это долгое время отрицалось, в том числе и в рамках проектов евразийской интеграции: экономическая интеграция и стабилизация невозможны без политического контроля.

Отметим следующее: мир не просто пространственного, но ресурсного противоборства, коим и является мир «силовой полицентричности», потребовал совершенно иных управленческо-организационных подходов и кадрового ресурса. На момент проявления контуров этого мира (период май – октябрь 2022 года) такого ресурса не было ни у одной страны мира. Этот фактор становится решающим в определении уровня стратегической конкурентоспособности ключевых игроков на мировой арене. И Россия явно опережает своих геополитических конкурентов в адаптации систем политического управления и кадров к задачам в рамках построения «силовой полицентричности», в выстраивании новой элиты, свободной от стереотипов уходящей исторической эпохи.

Пока возникающую геополитическую конфигурацию удается удерживать в развитии глобальных геоэкономических процессов в рамках «бинарного противостояния». Это противостояние по оси «коллективный Запад» против «Глобального Юга», что на деле является политическим суррогатом процессов геоэкономической регионализации, попыткой конструирования псевдо-биполярного мира.

В рамках этого концепта Россия получает сравнительно узкие возможности для реализации своего геоэкономического потенциала: роль «регионального Севера». Преодолеть эту в целом опасную для России секторальность можно только путем выхода на новый уровень евразийской интеграции, позволяющеий рассчитывать на формирование в пределах Евразии одного-двух регионально значимых центров экономического роста.

СВО и Евразия: диалектика геополитики и геоэкономики

Евразия, как уже говорилось, оказалась в центре запущенных импульсом СВО глобальных и региональных трансформаций в силу географии военно-силовых действий. Но также – и это нельзя игнорировать – в силу кризиса традиционного политического и геоэкономического устройства Евразии, построенного на разделении экономической и политической интеграции и деградации механизмов последней. Это обуславливает глубину влияния импульса СВО и масштабность изменений.

Ключевым фактором формирования новых геоэкономических пространств, как политических, так и экономических, становится защищенность, понимаемая относительно широко. Понятие включает в себя многое: от создания регионального защищенного информационного кластера до чисто военной безопасности, критичной для обеспечения функционирования трансрегиональных логистических маршрутов. Это обуславливается объективной ситуацией: ростом значимости неэкономических рисков как непосредственно для постсоветской Евразии, так и для соседних с ней регионов, рискующих стать «серыми зонами». Если не в сфере политического управления и суверенитета, то безопасности.

Пока реакция руководителей постсоветских государств на предложения масштабировать механизмы Союзного государства России и Беларуси выглядит откровенно скептической. По мере «накопления положительных результатов» СВО, особенно с осени 2023 года, скепсис будет сокращаться. Но необходимо продумать гибкие варианты обеспечения геополитической и геоэкономической защищенности.

Выделим еще три обстоятельства, связанные с влиянием СВО на ситуацию в Евразии:

● Замещение осью развития «Север-Юг» традиционного для постсоветского пространства геоэкономического вектора «Восток-Запад» превращает «Большой Прикаспий» в наиболее перспективный геоэкономический центр Евразии. Это требует не только пересмотра геоэкономической стратегии, что началось еще до СВО, но и переформатирования основных механизмов евразийский интеграции, особенно с точки зрения институционализации. Например, «Каспийская пятерка» – консультации глав пяти прикаспийских государств (России, Казахстана, Туркменистана, Ирана и Азербайджана) проходящие с 2002 года, остается неинституционализированным «клубом». Сейчас этого уже явно недостаточно.

● Новый геополитический статус Причерноморья, превратившегося из чисто экономического пространства в военно-политическое впервые с момента окончания Второй мировой войны. Это пространство, потенциально способное стать динамично развивающимся регионом с доминирующим влиянием России, с военно-силовой точки зрения становится все более конкурентным.

● Размораживание и относительно быстрая актуализация тенденций политического радикализма неорелигиозного типа в различных государствах Евразии. Эти тенденции отражают долгосрочную реальность и проявились бы и без СВО. Но в текущем контексте они будут иметь разной степени обостренности антироссийский вектор.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ