Ирина Чуднова: «В последние годы в Китае много переводят русских поэтов Серебряного века»

Аналитический портал «Евразия.Эксперт» представляет цикл партнерских материалов журнала «Хан-Тенгри». Журнал «Хан-Тенгри» издается Институтом исследований и экспертизы ВЭБ с 2019 года. Его миссия – сохранение, осмысление и актуализация исторической и культурной общности России и стран Центральной Азии, а шире – всего евразийского пространства. Особенностью журнала выступает работа преимущественно в публицистическом жанре, который позволяет объемно продемонстрировать культурно-исторические связи народов наших стран.

Журнал «Хан-Тенгри» поговорил об особенностях китайской литературной кухни с русской поэтессой Ириной Чудновой, знающей её изнутри.

– Ирина, здравствуйте. Думаю, для начала нашим читателям будет интересно узнать, как вы оказались в Китае. Вы же туда не через литературу заходили, я правильно понимаю?

– Нет, не через литературу. Несмотря на то, что стихи я начала сочинять ещё до того, как писать научилась, то есть у меня, видимо, был какой-то природный склад к этому делу. А ещё у меня была другая заточенность, это уже со школьных лет. Была уверенность, что я буду учёным, я должна быть учёным. И, собственно говоря, именно как студентка геологического факультета Ростовского государственного университета я и приехала в Китай учиться.

– Вы по обмену приехали?

– Да, хотя по тем временам это был не такой обмен, как сейчас. Сейчас, мне кажется, уже почти не осталось такого. А тогда в Китай приезжали, если приезжали учиться, то либо на какие-то исключительно китайские специальности вроде китайской медицины, либо же по государственному обмену. То есть, такого обилия студентов, которое есть сейчас, людей, готовых платить за обучение и учиться в китайских вузах, тогда не было. Это были начальные, ранние девяностые, 1993 год. У меня был выбор из пяти стран: три европейские, Монголия и Китай.

Я выбрала Китай, исходя из того, что я изучаю геологию, а Китай – страна большая, самая большая из представленных к выбору, и там территория большая, геология интересная. Вот такой был критерий. А то, что Китай – это какая-то особенная культура, на тот момент меня волновало меньше. То есть, как бы «ввяжемся в бой, а там разберёмся», такая была примерно интенция. И я проучилась в Китайском геологическом университете довольно долго.

Занималась наукой, закончила аспирантуру в 2001 году. И тут получилось так, что мне пришлось из академической среды уйти. То есть это, в общем, такая была болезненная история. Я в этой истории была не виновата, но вот так получилось. И, собственно говоря, к тому моменту у меня уже был молодой человек, (мы потом поженились), он особо в Россию не рвался...

– Он китаец?

– Да, китаец. Мне хотелось сохранить набранный за 8 лет китайский опыт, знание китайского – и я занялась переводами, довольно долгое время занималась коммерческим переводом и какое-то время продолжала писать стихи. По тем временам я была автором очень-очень таким, как бы это сказать, не «писучим». То есть, у меня в год появлялось 15-20 стихотворений. Потом чуть больше, когда я уже залезла в интернет. И так до 2004 года.

А в 2004 году меня накрыла депрессия, частично связанная с уходом из академической среды. Она была липучая, вялотекущая, ну и, в общем, я в неё въехала основательно, и стихи пресеклись. На 12 лет. Писала страноведческие статьи, делала интервью с различными китайскими деятелями для журналов travel-направленности, в том числе журнала «Вокруг света»...

А в 2016 году как-то посветлело, что ли... Я разобралась с депрессией, и как следствие – вернулись стихи. Я вернулась в интернет, в окололитературные сайты, и обнаружила, что с начала нулевых образовалась довольно-таки развитая среда. И вот тогда, с 2016-го года, я стала делать какие-то другие вещи, и поэзия сразу с первого пришедшего стихотворения пошла другая. До этого я таких текстов не писала. Как мне кажется, произошло своеобразное попадание во время, какая-то синхронизация с ним... Ты ловишь волну и тебя несёт...

Очень важными оказались пандемийные годы, потому что я тогда выиграла китайскую премию, стала ездить, меня стали приглашать на китайские фестивали, и я даже начала писать на китайском языке. А до этого было чёткое представление о том, что писать на китайском не надо, потому что иначе это будет, ну, примерно, как стихи Рильке, написанные по-русски – мне не хотелось вот так.

Тем не менее, я попробовала и, в общем, очень внимательно слушала, что мне говорят китайские поэты, сверялась с их оценкой, когда они указывали на какие-то моменты, принимала к сведению, и со временем всё чаще стала слышать от них, что «да, это всё очень интересно». И сейчас я публикуюсь в китайских литературных журналах, причём не сама отправляю подборки в журналы, а редакторы обращаются ко мне, чтобы я им сделала подборку. Так что, надеюсь, это не тот случай, что с Рильке.

– И теперь вы работаете в китайском издательстве?

– Да, с 2016 года я работаю в китайском государственном издательстве «Sinolingua».

– Это большое издательство?

– «Sinolingua» – в общем, немаленькое издательство, мы много книг издаём: учебники китайского языка, книги по китайской культуре двуязычные либо ориентированные на иностранцев, плюс антологии по классической китайской поэзии для китайской школы. Издаём словари, в том числе английские словари. С прошлого года начали издавать учебники английского языка по новой парадигме. То есть, если раньше, коли мы изучаем, скажем, английский язык, мы должны были вести себя, как приезжий человек в стране изучаемого языка, то есть там всё про Лондон либо Америку, то теперь парадигма поменялась.

Теперь я – китаец, который говорит по-английски и должен рассказать о своей родной стране. И все тексты, соответственно, стали типа «Пекин – это столица Китая», и так далее в том же духе. У нас есть серьёзные методические наработки, издательство старейшее по этой тематике, оно основано в 1986 году, и соответственно, по своим наработкам мы в течение полутора месяцев такой курс создали.

– Сколько человек там примерно работает?

– Около полусотни, не считая иностранцев. Иностранцев у нас человек пять, наверное.

– И сколько длится рабочий день?

– Мы не каждый день ходим на работу, то есть у меня два присутственных дня в неделю. В остальное время я работаю на дому, и все остальные так же, потому что у нас разница во времени с теми странами, с которыми мы взаимодействуем. К примеру, Россия – это плюс 5 часов, то есть когда у нас заканчивается рабочий день, в Москве 12 часов дня, то есть фактически только самое начало рабочего дня. Поэтому мне нет смысла ходить в издательство ежедневно, я прихожу только ради того, чтобы встретиться с коллегами по тем вопросам, которые не могу с обсудить с ними удалённо.

– Есть какие-то особенности производственных отношений в китайской компании?

– Ну, в общем, есть.

– Начальство, подчинённые...

– Понимаете, тут ещё всё немножко помножено на то, что это госконтора. То есть госконтора – это такое неспешное, солидное предприятие. Это большой плюс. Нет потогонки. Где-то в 5 часов вечера рабочий день официально заканчивается, можно сразу идти домой или поужинать в столовой. Это стоит очень дёшево. Не при издательстве, а при холдинге. Холдинг большой, несколько зданий. Мы сидим в здании, которое было построено ещё в 1951 году. Там на разных этажах разные издательства сидят, разные организации.

– Это типа такие сталинские дома? Маоцзэдуновские?

– Ну, можно так сказать. Это Третье кольцо, которое застраивалось в первые годы народной власти, Китайской Народной Республики. И там очень много таких солидных, фундаментальных зданий. Буквально в двух шагах находится министерство геологии. Я каждый раз прохожу мимо него и думаю, что при другом раскладе могла бы работать там. Но – не случилось...

За эти 10 лет моя первая непосредственная начальница стала генеральным директором издательства. И, как следствие, мы тоже все подросли. Теперь я подчиняюсь непосредственно генеральному, надо мной нет отдела, я сама себе отдел. И, собственно говоря, мне ставится только какая-то большая задача в очень таком аморфном ключе, то есть «нам было бы интересно, чтобы», а каким образом я её буду решать, какие нужны ресурсы для того, чтобы эту задачу воплотить, с кем буду по этому вопросу сотрудничать и так далее – это уже выбирать мне.

И время от времени я отчитываюсь. Ещё время от времени я делаю большие доклады. То есть, сейчас я вернусь после этой длительной командировки, а она у меня очень длительная получилась, и скажу: «А давайте я для всего нашего издательства сделаю большой доклад, большую презентацию с тем, как обстоят дела в России». И потом мы подумаем, что мы можем в сложившейся ситуации делать с учётом особенностей именно российского рынка.

– Существуют ли какие-то особенности издательского бизнеса в Китае?

– У нас издательство довольно узкой направленности, тут отрасль диктует вполне себе универсальные правила. Мы издаём книги, сами платим авторам, художникам, переводчикам, сами продаем. Из особенностей – сейчас 80% книг в Китае продаются через интернет. То есть, это крупные книжные маркетплейсы или общего рода маркетплейсы. Плюс цензура. В России нет цензуры в чистом виде, в Китае она есть. И в моём трудовом договоре одна из статей гласит о том, что я не имею права публично высказываться по темам современной политики. Имейте в виду.

– Ох, а я только хотел... Ладно. Много ли читают в Китае?

– Вообще, вы знаете, в Китае очень глубокая культура книжная, культура чтения, культура уважения к письменному слову, к людям пишущим, к людям науки... Когда мы приезжаем на фестивали, обращение к нам начинается со слова «учитель». Это такая уважительная форма по отношению к человеку, который занимается чем-то книжным. Это с одной стороны. Это ещё бытует, ещё не разрушено.

С другой стороны, там очень много людей прагматичных, которые если и читают книги, то только «полезные»: как бизнесом лучше заниматься, как вести финансы, как правильно питаться и всё такое. У таких прагматиков, а их в Китае большинство, нет широкого культурного багажа. Ты, конечно, как человек образованный, можешь поинтересоваться нобелевским лауреатом Мо Янем или какими-то современными поэтами, которые на слуху, но поинтересоваться – это не значит глубоко изучить их творчество или прочесть все их книги. Достаточно просто иметь представление, что это за авторы и какого они плана. В этом смысле литература – это не то, что интересует всё китайское общество целиком.

– У китайских писателей и поэтов есть какая-то внутренняя своя иерархия, свой табель о рангах?

– Разумеется. В Китае испокон веков... Как бы это сказать? Ну, скажем так. У поэтов в Китае два основных обличья. Есть поэт придворный, условно говоря, или поэт на службе, чиновник. Очень часто поэты занимались чиновничеством. Ты приходил на службу и мыслил, как государственный муж. У тебя определённые обязанности перед правителем, перед подчиненными, и стихи были определённого извода. В этом состоянии поэт мыслил, как конфуцианец. Ну, собственно, конфуцианство – оно и есть религия чиновников.

А потом этот же человек удалялся со службы, куда-то там уходил в помещики либо в отшельники, и становился даосом, вникая в движение природы вокруг него. Это уже другая интенция, другие мысли, другой подход. И точно так же сейчас есть поэты, которые вписаны в иерархию китайских писательских союзов, поэты-чиновники. Без них не обходится открытие ни одного фестиваля. У них очень много разных всяких обязанностей и нагрузок, как у государственных мужей.

И есть совсем другие поэты, которые как бы отдаляют себя от этого всего. При этом и те, и другие могут иметь очень серьёзное имя. Эти разные интенции никогда в общем пространстве между собой не борются. При этом они чётко понимают, что здесь вот так, а здесь вот так. Иногда бывает, что одно перетекает в другое. Но это как общая направленность китайской культуры.

– Система литературных мастер-классов тоже имеет место?

– А как же... Отношение «учитель – ученик» – это в Китае очень развито. Это такая, можно сказать, часть китайской культуры: «учитель – ученик», «старший – младший»… Целый ряд китайских иерархий именно на этом и выстроен. И соответственно, бывают мастер-классы, особенно когда, к примеру, поэт – ещё и, скажем, преподаватель какого-нибудь вуза, и преподаёт что-либо типа литмастерства, искусства перевода, что-нибудь эдакое... У него естественным образом прямо в его академической среде есть ученики и последователи. Они, представляясь, первым делом говорят: «Я учусь у такого-то», – и все понимают. Вот всё про тебя уже сразу ясно. Имя прозвучало – и ты определён.

А бывают ещё такие курсы, которые как бы сами по себе. Какой-то учитель, который хочет делиться своим наработанным опытом. Или, может быть, это для него часть его представления о том, как должен себя вести поэт его статуса, его возраста, ещё чего-то. Короче, у него есть такая интенция делиться с другими знаниями. И он организует вокруг себя курс или семинар более свободного плана, некую студию, в которой собираются, скажем так, его подвижники и последователи.

– А союз писателей в Китае один?

– Союз писателей один, но там очень много региональных отделений и всего прочего. То есть это достаточно разветвлённая структура. Приезжая на какой-нибудь фестиваль, не всегда сходу разберёшься, кто там в организаторах, их бывает несколько сразу. И, кстати, в рамках фестивалей очень часто устраивают мастер-классы для местной молодёжи. Но, как правило, это не рабочие мастер-классы по разбору стихов, они предлагают более глобальные темы и просят по ним высказываться.

Вот, например, в нашей провинции происходит слияние больших городов; как поэт на это смотрит, как поэт к этому относится, как это повлияет на поэта? Это бывает очень непросто – высказываться на такие темы, потому что как повлияет слияние больших городов на тебя, как на поэта? Да кто его знает... Но заставляет о многом задуматься. Присутствовать на такого рода обменах мнениями всегда интересно: у кого как работает голова, кто как берёт этот вопрос, кто как его освещает, кто более склонен присоединяться к чужим мнениям, а кто желает поспорить...

К тому же надо иметь в виду, что в Китае продолжается большая ломка дореформенных, скажем так, додэнсяопиновских институций. И, как следствие, многие писатели и поэты в эти устаревшие институции не стремятся совсем. Появляются совершенно неожиданные жанры и амплуа. К примеру, несколько лет назад появился поэт, который на фестивалях представляется как «поэт-курьер». То есть, человек работал курьером, потом начал про эту свою курьерскую жизнь писать стихи, написал много, стал очень популярен в Китае, особенно среди курьеров, его книги продаются большими тиражами. Они там с юмором написаны, освещают какие-то моменты, это всё понятно. Но куда он дальше пойдёт? Пока непонятно. Тем не менее, он вписался, его зовут на фестивали и так далее и тому подобное.

Появилось много культуртрегеров – людей, издающих журналы, не будучи какой-то институцией. И теперь в материковых фестивалях часто участвуют и тайваньские поэты, поэты из Гонконга, из Макао. Это всегда интересно. А ещё появились такие, прямо скажем, очень сильно альтернативные фестивали, не то что полуподпольные, но достаточно самодеятельные... В общем, ситуация подвижная и в развитии.

– Кого из современных русских писателей знают в Китае?

– Ну, это вопрос такой... Смотря кто читает, кого читает... Чтобы вот так на слуху были какие-то современные имена – не могу сказать. Но не так давно я общалась с заместителем главного редактора журнала «Октябрь» (есть в Китае такой журнал – «Ши Юэ»), и он мне рассказывал, насколько его поразили стихи Льва Рубинштейна. Это было ещё при жизни Льва Семёновича. Он прямо… Это что-то такое, что его, как автора (он достаточно молодой человек, то есть, ему нет сорока)… У него какой-то произошёл такой прямо поворот в том, как могут быть устроены стихи.

В последние годы много переводят поэтов Серебряного века. Переводят Ахматову, Цветаеву. И очень часто поэты, которые ездят в Россию, стараются в Питер поехать, побывать в Фонтанном доме. Поскольку китайцы – люди письменной культуры, эта книжная культура порождает соответственное восприятие.

То есть, соответственно, люди, которые приезжают, очень часто видят Россию через книгу и ждут визуального подтверждения прочитанного, репрезентации. Почему-то Серебряный век стал очень важен для китайского поэтического восприятия. Даже меня очень часто воспринимают – у меня нос с горбинкой, китайцам это напоминает один из портретов Ахматовой. Мне часто говорят, что я на неё похожа – я про себя отшучиваюсь, что все европейцы для них на одно лицо.

– И такой животрепещущий вопрос: каков уровень гонораров у ваших авторов?

– Ну, во всяком случае, гонорары есть, скажем так. Даже за журнальную публикацию вполне себе платят. Не какие-то там безумные деньги, но это, в общем, деньги. Нормально.

– Нормально?

– Нормально.

– А у вас у самой – зарплата, социальные выплаты, перспектива пенсии?..

– Ну, смотрите, моя ситуация. Во-первых, за тот период, что я живу в Китае, очень сильно поменялось законодательство в отношении иностранцев, которые пребывают на территории Китая. Когда мне пришло предложение в «Sinolingua»... В Китае поступление на работу, особенно поступление на работу в государственную организацию – это долгий процесс. Тебя должна одобрить китайская госбезопасность, и это занимает не один месяц, это может занимать 2-3 месяца.

Работать можно только по рабочей визе, по рабочему контракту, только в период от контракта до контракта. То есть, там все документы привязаны к этим срокам. И соответственно, как только контракт прекращается, всё остальное прекращается. Но, пока действует контракт, работодатель платит в пенсионный фонд, часть платит сам сотрудник, всё это прогрессивное, то есть чем больше у тебя зарплата, тем выше отчисления.

Если ты платил какое-то время, по-моему, 15 лет или сколько-то, я в точности не помню, сколько сейчас, но какое-то количество лет ты платил вот эти отчисления, и если их достаточно, то тебе будет начисляться пенсия, даже если ты в это время не будешь в Китае. Если ты платил меньшее количество лет, то тебе, когда ты будешь выезжать, какую-то часть отдадут. То есть как-то так это устроено.

Но у меня немножко другая ситуация. У меня есть китайский многолетний вид на жительство. Это довольно редкий документ. Он не привязан к рабочему контракту. Я вполне могу пребывать в Китае, скажем так, будучи домохозяйкой. Мой вид легализации это предусматривает. И, таким образом, на меня на срок действия вот этого вида на жительство распространяется всё то же самое, что распространяется на граждан Китая. Если мне положены, например, какие-то страховки, у меня всё это есть. Если мне положен какой-то процент отчислений от моих пенсионных… Ну, в общем, как у китайцев, так и у меня.

– Вы снимаете квартиру?

– Нет, у нас своя. За столько-то лет... Тем более, в нулевые квартиры были сильно дешевле.

– А где в основном питаетесь – дома, в ресторанах?

– В основном дома. Хотя рестораны в Пекине сильно дешевле, чем в Москве.

– Сами готовите?

– У меня муж готовит.

– Муж готовит? Это ещё лучше, наверное. И вкуснее. Вам нравится китайская кухня?

– Ну, наверное, если бы мне не нравилась китайская кухня, я вряд ли бы прижилась в Китае.

– А приезжая в Россию – что едите? Щи? Пельмени? Котлеты?

– Да всё то же самое, что и вы. У меня в этом плане – я приезжаю в любую страну и нахожу какие-то вещи, которые мне нравятся.

– Много путешествуете?

– В общем, да, особенно с учётом фестивалей, на которые приглашают. Это как минимум несколько раз в год. И плюс ещё по работе, бывает, нужно ездить в какие-то другие города. По идее, как-то раньше получалось выезжать и в другие страны, но сейчас, кроме России, особо не получается. Ну, там ещё пандемия очень сильно этот момент подпортила.

И плюс мне, для того чтобы поехать в какую-то страну, нужно либо это сделать во время длинных выходных, потому что как такового отпуска у меня нет. Но у меня не такая загрузка, чтобы он мне каким-то образом был особо нужен. Плюс очень многие вещи можно сделать, в общем, по согласованию с начальством.

Если мне, например, понадобилось бы поехать в какую-то другую страну, я вполне могла бы это себе организовать, если бы это как-то совпало с моей работой. То есть это нужно какую-то привязку к работе – и тогда, пожалуйста, езжай. Оплатят это как командировку или нет – это уже другой вопрос, но возможность такая у меня есть.

Именно поэтому мне очень нравится моя работа – достаточно нерутинные задачи, высокая свобода во всем, и плюс вообще мне это нравится. Мне нравятся книги, мне нравятся мои коллеги, мне нравится как бы сама обстановка, то есть какой-то общекультурный дух, который у нас царит в издательстве. Нет вот этого какого-то очень прагматичного и очень направленного на непременную прибыль и непременную потогонку: того, что есть в обычных коммерческих структурах. Ну, как правило, конечно, у нас и зарплаты несколько поменьше, но я бы не сказала, что они какие-то очень низкие. Они нормальные.

– А с вашим видом на жительство можно свободно ездить в Гонконг, в Макао?

– Можно. Однако, с точки зрения Гонконга или Макао, я являюсь российской гражданкой. Там все проходят границу. Там просто граница, всё. И мой китайский вид на жительство для Гонконга, Макао ничего не значит. А по российскому паспорту туда сейчас безвизовые въезды, можно находиться две недели, по-моему.

– Есть ли в Пекине отдельная культурная жизнь для экспатов?

– Естественно. Вообще, иностранцев в Пекине много. И даже после пандемии я не могу сказать, что их стало прямо совсем мало. Скажем так, стало значительно меньше – но всё равно очень много. Китай очень привлекателен для иностранцев, и многие, кто приехал, например, даже просто в турпоездку, хотят как-то в Китае зацепиться. В девяностые годы и в начале нулевых это было ещё не так. Сейчас это сплошь и рядом.

Тут достаточно спокойная, размеренная жизнь. Жизнь достаточно интересная. Местами что-то подороже, местами что-то подешевле, но, в общем, многим нравится. Многим хочется вот этого вайба, который в Азии присутствует. И плюс Китай очень безопасная страна, что многих привлекает.

Как следствие, до пандемии приезжали толпами. Вот я приеду, например, буду тренером в фитнес-центре работать. Как правило, это полулегально. Скорее всего, никакого трудового контракта с тобой не заключат, а ты будешь там как-то выезжать, какую-то визу полуоформлять, может быть, тебя там предупредят, что будет проверка, и ты куда-то уйдёшь потом там.

В общем, вот такие моменты. Если что, тебя депортируют. Тебя депортируют или, может быть, даже перед тем, как депортировать, ты посидишь немножко в китайской тюрьме. Такое тоже может быть. В зависимости от строгости нарушения. И таких людей было очень много.

Таких вот преподавателей английского, которые вообще никакого отношения к странам, где родной язык английский, не имеют. Преподавателей, фитнес-тренеров, выдающихся специалистов по ноготочкам и так далее. И в пандемию все эти люди остались без работы, без подушки безопасности, без жилья, без какой-то возможности это всё пересидеть, и они все поуезжали. Некоторые вернулись, но уже страна немножко другая. То есть, пандемия – она таким серьёзным водоразделом оказалась.

И всё равно в Пекине много экспатов. Есть люди, которые очень уважаемы, живут там годами, десятилетиями. Есть студенты, у них своя жизнь. Есть профессора, какие-то штучные люди. Есть условная когорта жен китайцев. Есть условная когорта жен, скажем, дипломатов, не обязательно российских, потому что российские живут в посольских домах, а есть посольства, у которых нет своей территории, и, как следствие, они снимают в городе и как-то это по-другому устроено. Есть иностранные преподаватели вузов.

Много музыкантов, которые по десять лет в разных оркестрах играют, они уже как-то прижились, но не до конца окитаились. То есть, это очень разные сообщества. Есть люди, которые хотят общаться преимущественно в экспатской среде. Есть люди, которые хотят общаться преимущественно в китайской среде, но иногда они участвуют в каких-то экспатских мероприятиях. Есть масса каких-то англоязычных агрегаторов, которые такого рода мероприятия собирают. Есть какие-то русскоязычные агрегаторы и так далее и тому подобное. Очень много южнокорейцев в Китае, очень много японцев. И у всех свои экспатские сообщества.

– Меня зацепило про низкую преступность. Пекин очень цифровой город?

– Да. Особенно он стал цифровым в пандемию. У нас всё было привязано к коду здоровья. Без свежего ПЦР там… В какой-то момент они придумали, что должен быть ПЦР 48 часов, то есть, без ПЦР ты не мог войти ни в какой магазин, там что-то купить, ты не мог ни в метро проехать, ни на автобусе, ни как-то ещё. Именно в пандемию он стал окончательно и бесповоротно цифровым. Ты мог потерять, скажем, паспорт, но ты не мог потерять телефон, потому что в нём вся история твоего кода здоровья. Это всё равно, что ты откуда-то с луны свалился. И вот эта цифровизация, контроль телефонов, городская система распознавания лиц делает Пекин исключительно безопасным городом.

– Остались ли рынки уличные в Пекине?

– В Пекине в годы ещё допандемийные, скажем так, где-то года с 2015-го начало происходить примерно то же самое, что в Москве. Помните, как с приходом Собянина стали сносить ларьки? Вот у нас тоже. Запретили торговлю с первых этажей жилых зданий, а это очень часто были какие-то такие лавочки или магазинчики маленькие придомовые.

Потом запретили стихийные или полустихийные рыночки. А в пандемию отмерли и не стихийные. Сейчас практически полностью исчезли супермаркеты как класс по той простой причине, что расцвели доставки. То есть, ты заходишь в приложение, выбираешь, что хочешь, и курьеры привозят. Почти никто, собственно говоря, в магазины уже не ходит. Я даже не уверена, что они существуют. Зато в каждом курьере, возникающем у тебя на пороге, ты при желании можешь увидеть поэта...

Со стихами Ирины Чудновой можно ознакомится здесь: Ирина Чуднова / Стихи.ру