Поэт Амарсана Улзытуев: «Я пишу, потому что не могу не писать»

Аналитический портал «Евразия.Эксперт» представляет цикл партнерских материалов журнала «Хан-Тенгри». Журнал «Хан-Тенгри» издается Институтом исследований и экспертизы ВЭБ с 2019 года. Его миссия – сохранение, осмысление и актуализация исторической и культурной общности России и стран Центральной Азии, а шире – всего евразийского пространства. Особенностью журнала выступает работа преимущественно в публицистическом жанре, который позволяет объемно продемонстрировать культурно-исторические связи народов наших стран.

Поэт Амарсана Улзытуев – о детстве, знакомстве с писателем Эдуардом Лимоновым и рэпером Хаски, отношении к поэзии и философии.

– Дорогой Амарсана, ты – бурят, пишешь по-русски совершенно изумительные, невероятные стихи. Как тебя правильно будет определить – ты бурятский поэт или русский?

– Не знаю, сам решай. Вот Лимонов считал, что...

– Ты знал Лимонова?

– Да, мы познакомились с ним на одном из байкальских фестивалей. Подружились, общались, песни пели про «Славное море...», вполне себе по-братски общались. Он прочитал мою книжку и написал рецензию в таком своём лимоновском стиле, называется «Амарсана, здравствуй, брат!».

– Ну, это дорогого стоит...

– Однажды как-то весной позвонил и говорит: «Поехали в Бурятию». Я говорю: «Да не могу сейчас, у меня студенты, – я тогда преподавал в Литинституте. – Давай летом». И летом я приехал, тут как раз Лимонов звонит, говорит: «Я прилетаю».

Прилетел со съёмочной группой во главе с Семёном Пеговым, поэтом, журналистом, с которым они ездили по его местам боевым, в частности, в Сербию, и с ними был ещё один «бурят», знаменитый рэпер Хаски – в кавычках, потому что он нисколько не бурят, просто из Улан-Удэ родом. Я до этого не был с ним знаком, подарил свою книжку, а он потом в Москве мне звонит и говорит, что книжку у него увели, нельзя ли другую.

Дочка узнала про звонок и напросилась со мной пойти, он у неё любимый рэпер, оказывается – в общем, пришлось её взять с собой. Посидели в кафе, пообщались, он об этом где-то у себя написал, что вот, мол, с Амарсаной сидели и ели бузы. А мои студенты прибежали и говорят: «Вы что, Хаски знаете?» – я говорю: «Да. А что?» Оказывается, все читают и обожают этого Хаски, так что я в их глазах сразу подрос…

Так вот, про Лимонова… У меня в Бурятии друг, Сергей Бальжанов, бывший главный режиссёр Бурятского драмтеатра, он пригласил нас всех к себе на дачу, и мы там пировали. И вот Сергей начинает очередной тост: «С нами за столом наш талантливый бурятский поэт Амарсана Улзытуев..». А Лимонов его перебивает: «Нет, наш великий русский поэт Амарсана Улзытуев!». Там были Пегов, Хаски, свидетелей очень много... Я, конечно, был ошарашен, потому что он же вообще-то не хохмач никакой, а человек очень серьёзный.

И это вполне вязалось с его рецензией обо мне. Но услышать было приятно. Перебивает тостующего и говорит: «Нет, это наш великий русский поэт!». Сам я Лимонова очень любил, как поэта, он очень классный, ну замечательный просто. И так ревностно спрашивал: «Ну что, прочитал мою книжку?». Он там очередную книжку мне подарил. И по глазам видит, что я не читал, даже не открывал. И говорит: «А, ну понятно. Что тебе типа меня, мелкого поэта, читать. Ты же у нас там...». И в небо показывает.

А если серьёзно, то я не считаю себя великим каким-то ни бурятским, ни русским поэтом. Великий бурятский поэт – это Дондок Улзытуев, мой отец. Это реально, он действительно великий бурятский поэт, да. Но он ещё и великий поэт монгольский, получается, монгольских народов, потому что они поют его, монголы. У нас же нет такой однородной монгольской нации, есть монгольские народы. Северные монголы, южные монголы. К северным относятся халхи, которые в Улан-Баторе. Халх-монгол, по реке Халха. К северным народам же относятся бурят-монголы, ойрат-монголы, а ойрат-монголы – к ним же относятся калмыки. Там большое племя, но одно из них – калмыки.

Ну, а южные монголы – это в основном Внутренняя Монголия, «Овыр монгол» называется. То есть внутри Китая. То есть мы – внешние монголы, а они внутренние, потому что внутри китайской стены, понимаешь? И там тоже очень много племён. Но язык-то у всех монгольский. Поэтому очень удобна, конечно, до сих пор была бы вот эта письменность, которую по приказу Чингисхана изобрели на основе уйгурской, вертикальное монгольское письмо, так называемое древнее монгольское письмо. Потому что все монголы могли понимать это письмо, читать, понимаешь?..

– То есть, давай уточним, бурятский и монгольский языки – они разные или как? Или это один язык?

– Был один язык, стало два. Монголам, быть может, хотелось бы считать бурятский язык диалектом монгольского, но у нас появились великие поэты и как бы легализовали его, понимаешь? И получается, он теперь не диалект, а вполне себе самостоятельный язык. Это как украинский и русский. Чем ближе к России, тем понятнее язык. Чем ближе к Монголии, тем непонятнее. Там уже говорят практически на монгольском. Кто хорошо бурятский знает, тот быстро осваивается, за пару дней, а я только на десятый день стал понимать монголов. Потому что они быстро говорят, то есть очень быстро. Как наш один авторитетный человек заметил, у монголов язык приспособлен к войне. Чтобы быстро приказы отдавать. А бурятский вообще не приспособлен к войне. У нас очень певучий язык.

– А ты как начинал писать стихи – сразу по-русски?

– Ой, у меня очень непростая языковая ситуация получилась. Я ходил в русский садик, но отец с детства возил меня к бабушке-дедушке, бросал там, на юге Бурятии, в деревню мамину. И там я, естественно, стал билингвом, то есть, я приезжал в садик уже разучившимся говорить по-русски. Мне говорят, я понимаю, как собака, но сказать ничего не могу, говорю по-бурятски. Тут они меня начинают дразнить «бурят штаны горят». Я быстро за зиму обучаюсь обратно русскому языку. Приезжаю опять в деревню на лето – и теперь уже по-бурятски говорить не могу… Понимаю, что мне говорят, а произнести по-бурятски не могу ничего. Теперь буряты начинают меня дразнить. Вот так каждый год, пока в школу не пошёл.

А в школу я пошёл в поселке Боярский – такое роскошное название. Отец там рыбацкий домик купил на берегу Байкала, он был первый дачник в Боярском. А рядом Мысовая, Бабушкино, где по преданию расстреляли Колчака. В путеводителях Боярский упоминается, что там останавливался Чехов проездом на Сахалин. И там была начальная школа.

В Боярском мы жили, можно сказать, на два дома. Маме – она по первому образованию была фельдшером – выдали казенный домик для медпункта. И она там жила с моей сестрой. А я с отцом. Он-то на берегу Байкала, посередине идёт железная дорога, а ей выдали ближе к лесу, где деревня. И мы ходили через железную дорогу к маме или, наоборот, к отцу. Маму очень любили боярские люди, потому что она была добрая и отзывчивая. Все у неё лечились, днём и ночью к ней бегали лечиться. Помню, ночью постучал в окно какой-то мужик – оказалось, таёжник, они там по ягоды ходят вот с такими коробами. У нас же брусника, клюква. И его змея укусила. Мать ему банку ставила, жгут, банку на этот укус. Вот что-то такое помню.

А отец меня воспитывал по-спартански. Дневник его опубликовали на бурятском языке, как раз про нашу жизнь. Быт он там наш описывает, как Амарсана утром рано встал, дрова наколол, печь затопил, за водой сходил, понимаешь? Мне было шесть лет. А спал я на сундуке. Такой был древний сундук, набитый книгами. Я на нём спал, потому что не было других кроватей в доме.

Амарсана Улзытуев и Эргали Гер.

Отца в Боярском уважали, в том числе за размах загулов. Он с рыбаками дружил. Один такой, браконьер дядя Лёня, рассказывал: «Идёт твой отец по шпалам, по железной дороге со станции. В одной руке ведро, в другой ковш. Всем наливает из ковша выпить водки. Кто отказывается, тому ковшом по лбу...». Вот такой отец был. Единственный бурят на посёлок, к тому же дачник. А отцу, понимаешь, ему удобно, потому что он в смешанном родился селе, среди семейских. То есть, там половина у нас в Шибертуе, родине отца, Печорский район, там половина семейских русских, половина бурят. А буряты же, китайцы, монголы не пахнут потом... А у бабушки отца глаза были василькового цвета, понимаешь? Ну, может, выцвели, а может быть, действительно, кровь там. Потому что половина села русские, половина буряты. А в Боярском вообще одни русские. Но потом он всех друзей своих – композиторов, художников – всех заставил купить в Боярском дома, и оно стало бурятским Переделкино.

– Это русский посёлок?

– Да, чисто русский посёлок потомков ссыльных каторжан. Я потом про него расскажу, дай закончу свою историю.

Отец умер в 1972-ом году – молодой совсем, 36 лет. Обострение хронического панкреатита. Тогда не умели лечить эту болезнь. На пятой операции он умер. Мне было девять лет, сестре одиннадцать. То есть мама осталась с двумя детьми на руках, притом она даже готовить-то не умела, отец всё готовил, понимаешь? Она была бурятская красавица вот такая. И отец завещал матери, чтобы она отдала меня в бурятский интернат. Тогда это была единственная в Бурятии школа, где преподавался бурятский язык – Бурятский республиканский интернат №1. Он был на особом положении.

Мама сдала меня в этот интернат. Конечно, ей вышло колоссальное облегчение, потому что что сестра у неё на руках, то да сё… Когда я пришёл, это третий класс, у нас даже арифметику и прочие точные науки преподавали на бурятском. А в четвёртом классе оставили только бурятский язык и бурятскую литературу. Почему оставили? Потому что интернат был для сирот, полусирот и детей чабанов. Чабаны куда-нибудь уйдут в степи, а детей в интернат. Как, видимо, с северными народами. Ну, примерно такая же история у нас. Поэтому язык оставили.

Я тогда очень нехорошо стал относиться к поэтам вообще ко всем, как к людям крайне легкомысленным. Отец бросил меня маленького одного, я вынужден был в интернате выживать в жесточайших условиях. То есть, я там дрался. Вот, пришёл, ну, у нас же на атаманов делилось там, я пришёл каким-то тридцать третьим атаманом, ну ладно, третьим с конца атаманом. И к седьмому классу побил всех, включая первого атамана. А они, на секундочку, на год старше были, атаманы первые. Они 1962 года. Я-то 1963-го, а они на год старше, тигры.

Так вот, возвращаясь к началу нашего разговора. Первое стихотворение в третьем классе я написал на бурятском языке. Уже не помню, естественно, помню только название «Хатхух тахын», ёлка. Игольчатая колючая ёлочка, короче. При том, что я совсем вообще не хотел писать никаких стихов. Меня заставляли просто.

– Как же тебя в Литературный институт занесло?

– Ну, я же спал на сундуке с книгами... Въелось, наверное. Родился в семье поэта, общался с ним, с его друзьями, дышал одним воздухом... Так что сразу после интерната поступил в Литературный на заочное отделение, на поэзию, через год перевёлся на очное... Но стихи уже писал по-русски.

– Ты хотел ещё про посёлок рассказать....

– Ну да, про посёлок... Посёлок был чисто русский, но у нас в Бурятии, к твоему сведению, русских было два сорта. Сначала были одни русские. Это потомки кандальников, то есть каторжан. Которые ухитрялись перетерпеть каторжный срок – их освобождали, многие оставались в наших местах. Их называют сибиряками. А затем, когда Польшу присоединили, начали отправлять к нам старообрядцев. Они же в Литву бежали, раскольники, а её присоединили. Они в Польшу, а тут и Польшу присоединили. Им уже деваться некуда, только в Сибирь. И они семьями, на подводах... Потому их и назвали семейскими... Так что у нас два вида русских. Об этом писал наш знаменитый писатель, автор романа о Чингисхане «Жестокий век», Исай Калашников. Он сам семейский, уроженец села Шалашово. У него есть рассказ, как буряты прискакивают на лошадях и разнимают дерущихся стенка на стенку семейских и сибиряков. Потому что семейские считали себя отдельной нацией и русских не считали собратьями, вот такие дела.

Эти нюансы надо изнутри понимать. А то сейчас некоторые наши буряты, которые из-за рубежа вещают, ради идеологии несут такое, что уши вянут... Я недавно наткнулся на ролик журналистки одной, там про то, как русские в Бурятии презирали бурят, выбрасывали даже кружку с водой, если попьёт из неё бурят. Она просто плохо знает свой край, понимаешь? Потому что староверы – они и русским бы, сибирякам этим, из своей посуды воды не дали, только из поганой кружки.

Причем, вот смешно, я эту девушку знаю. Она журналист. Когда-то была просто девочка, приходила ко мне в гости и утащила книжку французского языка, библиотечную, так я до сих пор должен библиотеке. А теперь она, наверное, выучила французский язык и вещает такие глупости. Ну, мне это не очень нравится. У нас есть, конечно, всякие проблемы, но не так надо это. Надо же правду, честно всё.

– Давай хоть немного поговорим про поэзию. Мы остановились на таком странном моменте, что о поэтах ты был не очень высокого мнения, а стихи писал чуть ли не из-под палки....

– Нет, ну, так не надо. Я пишу, потому что не могу не писать. И вообще, наверное, я в расцвете своих творческих возможностей. Вчера вот опять до ночи, до четырёх, до пяти утра одно стихотворение пытался, ну, добить. Вроде добил, хрен его знает. Сегодня на свежий глаз посмотрю. Работаю над новой книжкой стихов, экспериментальной, опять же. То есть я, когда у меня стихи идут, доволен собой. Когда не идут, меня охватывает такая еврейская мировая скорбь. Думаю: «Что-то всё как-то не то, и еда не очень вкусная, и воздух какой-то отравленный, и всё такое». А потом напишу – и сразу начинаю: «О! Как прекрасен этот мир, всё хорошо». Понимаешь? Но это я так утрирую, конечно.

По большому счету я, видишь, человек противоречивый. С одной стороны, ненавижу писать стихи. С другой стороны, не писать не могу. По правде, вообще не должен был писать стихи. Я должен был писать философские книги, понимаешь? Я Литинститут заканчивал, а должен был философский факультет, понимаешь? Я недоученный домашний философ. А если бы освоил научную терминологию, я бы философские книги писал. Это моё. А в результате всю жизнь общаюсь только с поэтами. Надоели хуже горькой редьки.

– А в чём твоя философия, Амарсана?

– Ну, этот вопрос на отдельное интервью тянет. Давай в другой раз. Я по гороскопу близнец, родился 7 июня, на день позже Пушкина. Но Пушкин родился в год Козы, животное стремительное, а я кот, ну, или заяц по-монгольски. Там в Монголии нет котов, понимаешь? То есть кот есть, но его ни один монгол не видел раньше, пока не было камер. Кот манул. Степной кот манул. Он у них на вершине экологической пирамиды. 500, условно говоря, медведей, 1000 волков, пять тысяч лис и один кот манул. Соответственно, чтобы нарушить экологический баланс, надо убить 500 медведей, 1000 волков, пять тысяч лисиц или одного манула.

Гороскопы все эти, черная астрология пришли в Монголию из Китая. Там он называется кот. А монголы котов не видели. Думали-думали. Вроде похож по описанию этот зверь на зайца, потому что прячется, только уши торчат. Опять же, прыгает на передние лапы. Ну, назвали его зайцем. А на самом деле это кот. А мы же все верим в астрологию. У нас в дацане астрологи сидят, они говорят: «А, ты трус, заяц». – Я отвечаю: «Да дураки, блин, безграмотные. Я не заяц, я кот. Мы, коты, маленькие, мы не боимся, мы осторожные». Кот – он ничего не боится, он может даже тигру прыснуть на морду, когда бежит от него на дерево, а тигр за ним, да? Это всё у китайцев в астрологии написано. Кот может взять и обмочить тигра.

Так вот, основная моя задача – достичь бессмертия. Я же даосист. Ты думал, что я буддист? Нет, я даосист. Я верю в физическое бессмертие. Каждый день над этим размышляю, каждый день. Изучаю возможность, как стать бессмертным. Вот тебе смешно, а я тебе всерьёз говорю. И все стихи у меня про это.

Фото: Илья Сёмин, Герман Власов