Аналитический портал «Евразия.Эксперт» представляет цикл партнерских материалов журнала «Хан-Тенгри». Журнал «Хан-Тенгри» издается Институтом исследований и экспертизы ВЭБ с 2019 года. Его миссия – сохранение, осмысление и актуализация исторической и культурной общности России и стран Центральной Азии, а шире – всего евразийского пространства. Особенностью журнала выступает работа преимущественно в публицистическом жанре, который позволяет объемно продемонстрировать культурно-исторические связи народов наших стран.
Писатель Лев Усыскин продолжает серию диалогов с историком Сергеем Дмитриевым. Данный диалог посвящен истории становления культурных и идейных обменов между Китаем и Средней Азией.
Лев Усыскин: Некоторое время назад вы рассказывали о китайском культурном импорте из Средней Азии – оказалось, что множество вещей, которые воспринимаются исконно китайскими, некогда пришло в Китай из Средней Азии или через Среднюю Азию. Так вот, хотелось бы дополнить эту тему историческим обзором обмена людьми. Интересны следующие категории: путешественники из Китая в Среднюю Азию и из Средней Азии – в Китай, в первую очередь, те, кто оставили свидетельства. Дипломатические контакты, натурализовавшиеся эмигранты, оставившие какой-то след в истории и культуре...
Сергей Дмитриев: Начать надо, наверное, с того, что вплоть до активизации морского пути – а это середина первого тысячелетия нашей эры – единственными, по сути, «воротами в Китай» была Средняя Азия. То есть, почти любые контакты Китая со странами, находящимися западнее его (в том числе, например, с Индией), идут через Среднюю Азию. Скажем, согласно принятой легендарной версии, основатель даосизма Лао-цзы «ушел на Запад». Это значит, что, скорее всего, мимо Средней Азии он пройти не мог. Хотя даосами и предполагалось потом, что он уехал в Индию (где стал известен местным как Будда Шакьямуни), но и туда попасть можно было только через Среднюю Азию.
Л.У.:
Хорошо, давайте начнем с путешественников.
С.Д.:
Начать следовало бы с самого первого путешествия, из которого Китай, по крайней мере на уровне элитного дискурса, узнал о существовании других государств, похожих на Китай, то есть таких, где люди пашут хлеб, где имеются города, где в обороте есть деньги, а власть управляет через иерархию чиновников. Это II век до н.э., когда ханьский император Лю Чэ стал планировать войну с сюнну (хунна) и отправил на запад своего дипломата Чжан Цяня, который должен был найти народ юэчжи, т.е. кушан. Дело в том, что до того юэчжи жили рядом с Китаем, в районе современной провинции Ганьсу. Но в 176 году до н.э. их разгромили хунна, которые до этого от них даже слегка зависели, и они частью ушли в Тибет и там ассимилировались среди местных народов, а часть ушла на запад, спровоцировав локальное переселение народов, отзвуки которого докатились до Парфии и Афганистана. В 138 году до н.э. было принято решение их поискать, чтобы убедить воевать с сюнну совместно с китайцами.
Сергей Дмитриев.
И Чжан Цянь отправился туда, но все практически сразу пошло не так: как только посольство перешло границу – а тогда она была к востоку от современной Ганьсу, то есть довольно близко от ханьской столицы, – это посольство было атаковано сюнну, всех перебили и рассеяли, а Чжан Цяня отвезли куда-то в Монголию и там он очень хорошее впечатление произвел на чаньюя, правителя сюнну, который его оставил при себе для умных бесед. И он там жил лет десять с приданной ему женой и единственным оставшимся участником посольства – пленным сюнну Гань-фу – жил, ожидая случая для побега.
Такой случай представился только через десять лет. Он с женой, сыном и Гань-фу бежали в район нынешнего Иссык-Куля, где встретился с усунями – это такой кочевой народ, говоривший на одном из восточноиранских языков. Усуни им сообщили, что юэчжи ушли на юг. И действительно, в 128 году до н.э. Чжан Цянь обнаружил их в районе Ферганской долины, где они незадолго до этого успешно атаковали Греко-Бактрийское царство (самое восточное из известных нам эллинистических государств, оставившее прекрасные, совершенно античные памятники на территории нынешних Таджикистана и Афганистана) и собирались нападать на него снова. Около 120 г. до н.э. юэчжи уничтожили Греко-бактрийское царство, вытеснив их на север Индии, и стали строить собственные государства, которые в I веке н.э. превратятся в Кушанскую империю.
Чжан Цянь провел более года в Фергане, и, хотя его посольство формально ничем не увенчалось – юэчжи не собирались ни возвращаться, ни воевать с сюнну, у них уже была новая, интересная жизнь – он увидел, что там продают шелк, причем весьма дорого, и это стало тем зерном, из которого выросла идея Шелкового пути. Чжан Цянь был, видимо, очень удивлен, так как знал, что шелк не продавали за рубеж (во многом по причине отсутствия каких бы то ни было контактов с потенциальными покупателями). Но потом он узнал, что, оказывается, сюнну, получающие шелк от Китая в виде дани, частично продают его на запад. Кроме того, Чжан Цянь собрал там, как пишет великий китайский историк II-I веков до н.э. Сыма Цянь, бывший современником его путешествия, информацию о государствах Запада: о Парфии, о Селевкидах, о самих юэчжи, о Северной Индии. Он вернулся обратно не без трудностей: выбрал путь через оазисы к югу от пустыни Такла-Макан, и там его снова перехватили сюнну, кинули в яму, где у него умерли сын и жена. Но самому Чжан Цяню вместе с Гань-фу удалось бежать, и в 125 году до н.э. он вернулся в Китай.
Чжан Цянь.
Причем, ему даже удалось сохранить свои посольские верительные бирки, поэтому его сразу опознали и доставили к императору, где его очень тепло встретили. Потому что, во-первых, стало понятно, что имеет смысл пробиваться на запад и там торговать, в том числе шелком. А во-вторых – сама информация о других государствах была воспринята со всем возможным вниманием, Сыма Цянь ее включил в своё сочинение «Записи историографа» (Ши цзи), причем, видно, что самому историку это все крайне интересно, это действительно было открытием нового мира. Мы с вами, помните, в прошлом интервью говорили о том, чем отличаются картины контактов с Западом в элитарном китайском дискурсе и тем, что мы видим по археологии.
Археология говорит, что задолго до того в Китай пришли с Запада бронза, колесницы, лошади, пшеница, потом железо – но эти контакты никак не отразились в элитарной китайской культуре, их не заметили. И для элитарной культуры как раз путешествие Чжан Цяня стало «открытием» Запада, а Средняя Азия – тем местом, где эта информация была получена.
Л.У.:
А можно сейчас восстановить, какими языками владел Чжан Цянь?
С.Д.:
Он, вероятно, за время десятилетнего пребывания в Монголии выучил какие-то языки, на которых говорили сюнну – мы, к сожалению, не знаем точно, на каких именно, от них осталось не так много слов. У ученых разные мнения: кто-то считает, что они говорили на протомонгольском, кто-то – на прототюркском, кто-то видит там какие-то енисейские языки, некоторые подозревают иранское влияние (условный скифский мир ведь доходил до Алтая и даже далее) или предполагают, что сюннуский язык был изолятом.
Причем, может так быть, что правы все: сюнну, наверняка, были конгломератом племен, говоривших на разных языках Степи. Вот на каком языке говорили самые «главные» роды союза, те, из которых происходили правители-чаньюи – это вопрос дискуссионный, он даже немного политический. Все тянут одеяло на себя: ученые тюркских государств считают сюнну тюрками, монгольские ученые – монголами, но точку пока ставить рано.
Так или иначе, он за десять лет мог выучить любые языки Степи, в том числе и иранской группы – потому что потом, сообщая об общении с ираноязычными юэчжи, он не пишет о каких-то языковых проблемах. Либо в Фергане были люди, переводившие для него с условного языка сюнну, либо он уже до этого освоил какой-то иранский язык (опять-таки, не исключаем, что сюннуский язык мог быть иранским) и мог говорить с юэчжи напрямую.
Л.У.:
А как было по его возвращении – его допрашивали или он писал какой-то отчет?
С.Д.:
Да, он, видимо, сразу явился во дворец и сообщил, что посольство прошло неуспешно, т.к. никакого союза он не заключил, но зато может сообщить интересную информацию. Поскольку к этому времени война с сюнну шла весьма успешно для Китая, то ни в каком союзе Китай особо не нуждался. Зато сведения, добытые Чжан Цянем, были крайне позитивно восприняты, он был награжден и возвышен.
Потом он, кстати, к усуням еще раз ездил и это стало причиной так называемых «Походов за Небесными лошадьми» куда-то в район Ферганской долины, когда в 104 и 101 гг. до н.э. китайские войска, не считаясь с потерями при пересечении Такла-Макана, прошли до государства Даюань, которое, возможно, было эллинистическим – некоторые считают, что это могло значить что-то типа «Великие ионийцы», мы не очень точно знаем, где оно находилось. И оттуда удалось привезти замечательных лошадей, которые описывались как «потеющие кровью», полудраконы и так далее. Это, видимо, были предки современных ахалтекинцев – высокие лошади с какими-то арабскими кровями, выгодно отличавшиеся красотой и размерами от монгольских низкорослых лошадок, известных в Китае.
Идея состояла в том, чтобы их разводить в Китае и использовать в войне с сюнну, перестав покупать у сюнну лошадей, что приходилось постоянно делать до того. Из этого толком ничего не вышло, но память об успешном походе осталась, император написал о прекрасных лошадях стихотворение и потом, когда в XIV веке в Китай прибыл папский легат Мариньоли, то про него самого почти ничего не осталось в китайских источниках, но то, что он привез прекрасных западных лошадей, было отмечено, было написано несколько стихов о том, что это точно так же, как когда-то при У-ди – Небесные лошади опять пришли в Китай. Этих лошадей сразу узнали и воспели, в отличие от самого легата, который никакого особенного интереса не вызвал.
Л.У.:
Я только не понял, этот поход за Небесными лошадьми – это была военная операция или просто военная охрана торгового каравана?
С.Д.:
Военная операция, причем крайне непростая – пустыни нынешнего Синьцзяна крайне неблагоприятствуют переброске крупных сил, а тут было понятно, что Даюань по-хорошему лошадей не отдадут, они их берегли как зеницу ока. Первый раз генерал Ли Гуан-ли сумел дойти до цели, но слишком многих воинов потерял в пути и на осаду не решился, всё получилось только на второй раз – даюаньцы капитулировали после сорокадневной осады, согласились считать себя вассалами Хань и выдали китайцам 3000 лошадей, которых (увы, тоже с большими потерями) и доставили императору.
Стоит отметить, конечно, возможности тогдашней китайской армии – двадцатью годами ранее они вообще не знали, где находится Фергана, а тут – марш-бросок через пустыню, на тысячи километров, причём с выполнением поставленной боевой задачи.
Л.У.:
А что можно сказать о путешествиях в Среднюю Азию после Чжан Цяня, в средние века?
С.Д.:
Тут огромную роль стал играть буддизм, паломники. Например, с 399 года по 412 путешествовал некий Фа-янь, который через Дуньхуан и Каракорумские горы пришел в Удияну (ныне это Пакистан) и потом посетил в Индии все положенные буддийские места с севера до юга, дошел до Цейлона и возвращался уже по морю (хотел в Южный Китай, но попал в итоге в Северный), оставил интересное описание своего путешествия.
Гораздо важнее – путешествие Сюань-цзана, который в VII веке во многом «перезапустил» китайский буддизм – его ужасно волновало, какие тексты переведены на китайский, какие не переведены, и насколько хороши переводы. В результате, в 625 году он ушел на запад, хотя тогда это было запрещено в связи с войной с тюрками. Он прошел по северной ветви Шелкового пути, то есть через оазисы юга современного Синьцзяна (к северу от Такла-Макана): Турфан, Карашар, Кучар, Аксу, пересек Тянь-Шань, дошел до Иссык-Куля, прошел по Чуйской долине, где его принял правитель Западнотюркского каганата, оттуда прошел через Шаш (Ташкент), Самарканд, повернул на юг, достиг Термеза, затем Балх, Бамиан, - это уже Афганистан, и оттуда попал в Северную Индию (которая сейчас Пакистан).
Потом через Кашмир пришел уже в «настоящую» Индию и там учился во всех буддийских монастырях, которые ему попадались, в том числе в Наланде, был во всяких святых местах буддизма в Северной, Центральной и Южной Индии и в начале сороковых годов стал настолько авторитетен, что, когда правитель государства Харши проводил что-то типа буддийского собора, Сюань-цзана туда пригласили в качестве эксперта. Не потому, что он был умнее всех, а потому, что все приглашенные были представителями каких-то конкретных школ и знали традиции одного конкретного монастыря, а он, побывав в разных монастырях, имел общий взгляд на вещи.
Сюань-цзан.
Он еще не вернулся на родину, а в Китае уже шла о нем молва, потому что из Индии приходили посольства и сообщали, что вот, мол, от вас пришел к нам такой мудрец и мы хотим узнать, откуда такие берутся. Когда через шестнадцать лет в 645 году он вернулся в Китай, его встречал сам император, ему были предложены всяческие высокие государственные должности – он отказался и попросил вместо этого помощи в организации переводческой школы.
И сейчас в Сиани стоит такая Даянта-а – Большая башня диких гусей – здание, выстроенное в VII веке для его переводческой школы, для хранения текстов, которые он привез. Он и его ученики создали первый китайский буддийский канон, от которого много что и сейчас в активном обороте. Его переводы считаются лучшими в Китае, хотя и не всегда именно они самые популярные. Но, видимо, он был человеком, лучше всех прочих знавшим одновременно и китайский язык, и индийские языки, на которых в оригинале написан буддийский канон.
Путешествие Сюань-цзана вошло в фольклор, стало основой хрестоматийного классического китайского романа «Путешествие на Запад», где царь обезьян и так далее. А также он составил очень важную книгу, которая называется «Записи о западных краях во времена Великой Тан» – это лучший исторический источник по Индии и Средней Азии того времени. В дальнейшем, много археологических раскопок проводилось по взятым оттуда описаниям, поскольку Сюань-цзан был исключительно внимателен и пунктуален, и его описания очень точны. Многие заброшенные города доисламской Средней Азии были локализованы благодаря его описаниям.
Л.У.:
А с Лао-цзы что за история?
С.Д.:
Это уже такой полумифологический сюжет. Лао Цзы в конце жизни, разуверившись в будущем Поднебесной, сел на синего быка и уехал на Запад. И в дальнейшем, когда в Китае появился буддизм, возникло распространенное предположение, что Будда это и есть Лао Цзы, доехавший до Индии. Но мы с вами понимаем, что, никаким иным путем, кроме как через Среднюю Азию, он до Индии доехать не мог.
Л.У.:
Хорошо. Кто еще?
С.Д.:
Было несколько довольно интересных посольств. Например, были посольства Танской империи – они прошли по Синьцзяну (по Турфану и так далее). Были более поздние посольства – к Тимуридам и пр.
Л.У.:
А какие вообще государства в Средней Азии Китай признавал? То есть, оформлял с ними дипломатические отношения какие-то?
С.Д.:
Видите ли, Китай, как всякая универсальная империя (как Рим, Византия) полагал, что есть только один император – китайский. А остальные монархи – по умолчанию его вассалы. Покорные или непокорные. Поэтому любые государства, о которых становилось известно, записывали в списочек, но это не означало признание их равноправия в отношениях. Скажем, посольство к Тимуридам, которое плохо кончилось, имело задачей получить от этих среднеазиатских государств вассальные клятвы.
Пока они шли по Кашгарии, по Шелковому пути, все было хорошо. Но когда китайское посольство дошло до Самарканда, их бросили в тюрьму и освободили только после смерти Тимура. К тому времени из полутора тысяч человек выжило семнадцать. Так столкнулись два разных взгляда на мир. Понятно, что Тимур, в отличие от какого-нибудь правителя Кашгара, не был готов даже формально признавать вассалитет от империи Мин.
Л.У.:
Хорошо, что было дальше? Что можно сказать о людях из Средней Азии, повлиявших на Китай, или наоборот?
С.Д.:
Если говорить о культурных и торговых контактах в средние века, то тут стоит отметить два момента. Во-первых, возникает прочная связь Средней Азии и Китая благодаря согдийцам. Согдийцы жили в районе Самарканда и были очень активны на Шелковом пути, особенно после того, как в Среднюю Азию пришли арабы. Многие согдийцы бежали из родных мест и образовали поселения практически от Самарканда до Чанъани. Во многом Шелковый путь работал именно благодаря им – самые старые согдийские тексты найдены как раз на территории Китая. Их поселения просуществовали века до X – XI. Мы в это время видим в Чанъани согдийские могилы, согдийские мастера очень сильно повлияли на китайское декоративно-прикладное и ювелирное искусство.
В это время (как и во времена Хань) через Среднюю Азию в Китай приходит не только буддизм, но средиземноморское стекло, византийские ткани и золото, из продуктов – виноград, сливы, грецкие орехи, кинза, кунжут, огурцы, баклажаны (это ещё во времена Хань). Огромное количество музыкальных инструментов, которые ныне считаются традиционно китайскими – лютня пипа, арфа кунхоу, зурна (по-китайски сона) и т.п. – также приходят через Среднюю Азию. Был такой американский учёный шведского происхождения, Бертольд Лауфер – он написал прекрасную монографию «Сино-Ираника» – про персидские реалии, отразившиеся в средневековых китайских текстах, и оказалось, что их там очень много на самых разных уровнях; порой в китайских источниках сохранились вещи, информация о которых в самом Иране давно утрачена.
Параллельно и сам танский Китай довольно далеко контролировал территорию на запад – примерно до нынешних восточного Казахстана, Киргизии, восточного Таджикистана. В 751 году случилась известная битва на реке Тарас в современной Киргизии, где единственный раз напрямую столкнулись китайские войска с войсками Халифата (до этого Китай лишь косвенно поддерживал персидских шахиншахов в их борьбе с арабами).
Сражение кончилось поражением Китая – в военном отношении оно не слишком важно, так как Китай уже через несколько лет восстановил свой контроль над оспариваемыми территориями, но важно, что довольно много китайцев попало тогда в плен и среди них оказались люди, умевшие делать бумагу. Вскоре после этого в Самарканде открывается первая за пределами Китая мастерская по изготовлению бумаги, затем технология попадает в Халифат, а веке в XI доходит до Европы (до России в XVII).
И это позволило окончить тяжелый период, начавшийся в VI – VII веках, когда перестали производить папирус, и с тех пор по XI век – тяжелейшее в Европе время для книжности, когда не было дешевого материала для изготовления книг. Писать, конечно, можно и на бересте, но для книг оставался только ужасно дорогой пергамент, поэтому книги стоили баснословно дорого – на один том нужно стадо телят. Так это столкновение между арабами и китайцами сыграло значительную роль в европейской культуре.
Л.У.:
А упомянутые согдийцы – это ираноязычный народ?
С.Д.:
Да. Сейчас есть такие ягнобцы – они живут в Таджикистане в долине реки Ягноб – они говорят на языке, который непосредственный потомок согдийского. Один из восточноиранских языков, как я понимаю.
Л.У.:
Вероисповедание у них было – буддисты?
С.Д.:
Там было некоторое количество буддистов, довольно много зороастрийцев и манихеев, небольшое количество христиан. Собственно согдийский алфавит, происходящий от сирийского, был заимствован уйгурами, которые стали на нем писать по-тюркски, потом он был адаптирован монголами для своего языка, а затем и маньчжурами. Таким образом, эти восточные алфавиты: уйгурский, монгольский, возникшие на его основе бурятский и ойратский (калмыцкий) – это все, получается, дальние потомки арамейского, то есть восходят к тому же финикийскому письму, что и все европейские (и не только) алфавиты, включая латиницу, кириллицу, глаголицу, еврейский, арабский, греческий, армянский, грузинский…
Л.У.:
А тибетская письменность?
С.Д.:
Она появилась в 7 в. или несколько раньше и основана на индийской письменности деванагари, тут сирийцы не при чём.
Л.У.:
Теперь, если можно, про эти отношения с Тимуридами: вы начали такую увлекательную историю, а что было дальше?
С.Д.:
Дипломатические отношения были не слишком интенсивными. Во-первых – последний поход Тимура был именно на Китай. Он просто «вовремя» умер: уже армия двинулась и не понятно, чем бы все это могло кончиться... А в дальнейшем… Империя Мин вообще была не слишком активна по части внешних контактов. В начале, как известно, были плавания адмирала Чжэн Хэ вплоть до Восточной Африки – да, в первой половине XV века Китай был довольно активен дипломатически, и Средней Азией тоже интересовался. Но затем все это перестало Китай интересовать, к тому же появилось первое ойратское государство Четырёх ойратов, перекрывшее пути на запад. И там уже контакты были редкие и малоинтересные, ничего, имевшего культурные последствия, сравнимые с описанными путешествиями, я не припомню (в отличие, кстати, от контактов со странами Западной Европы – к концу Мин в Китай приходят иезуиты, заметно повлиявшие на китайскую науку, а из Америки приходят новые культуры – батат, кукуруза, подсолнух, арахис, чили, табак – очень быстро приживающиеся в Китае).
Среднеазиатские государства, впрочем, в это время тоже не сильно активны по части дипломатии и интереса к соседям. Хотя имели место торговые контакты. Скажем, бухарские купцы активно торговали китайскими товарами, например, табаком, вплоть до Западной Сибири. Русские первопроходцы, оказавшись в Сибири, увидели, что там вовсю продается китайский табак (на Руси ещё неизвестный), и его привозят именно бухарские купцы. А в XVII веке, когда северный Китай оказывается в тяжелой ситуации из-за маньчжурских набегов, бухарские купцы где-нибудь в Тобольске активно торговали китайскими невольниками.
Ситуация несколько изменилась во времена маньчжуров, которые в середине XVIII в. завоёвывают Синьцзян – до конца XVIII в. их данниками признаёт себя Кокандское ханство, многие казахские роды (казахи Старшего Жуза считались данниками Цин до 1864 г.), памирские государства – тут они наследуют вассалов Джунгарского ханства и во многом выступают его наследниками (хотя именно маньчжуры уничтожили джунгар практически поголовно). Но в целом всё равно Средняя Азия была крайне далеко от Пекина и большого интереса не вызывала.
Л.У.:
Теперь – довольно экзотический вопрос. Были ли какие-то люди, пришедшие из Китая в Среднюю Азию или наоборот, пришедшие, натурализовавшиеся и сделавшие на новой родине сколько-нибудь заметную карьеру?
С.Д.:
Ну, один случай мы уже вспомнили – эти пленные мастера бумажного дела. Что еще? В эпоху Тан китайский контроль доходил до Семиречья, и, например, великий поэт Ли Бо по одной из версий родился на территории нынешней Киргизии. Там археологически изучено несколько вполне китайских городов, существовавших в VII-VIII веках. Помимо этого, следует, конечно, упомянуть дунган, которые являются важной частью современного среднеазиатского пейзажа. Помимо того, что они – мусульмане, в остальном они – полностью китайцы из провинций Шэньси и Ганьсу, говорящие на соответствующих диалектах китайского. Это наследие мусульманского восстания шестидесятых годов XIX века, которое было подавлено с большим взаимным ожесточением. В итоге несколько десятков тысяч китайских мусульман бежали в российскую Среднюю Азию. Это предки нынешних дунган.
Ли Бо.
Л.У.:
А откуда взялись мусульмане в Китае? Кто там занимался миссионерской деятельностью и когда?
С.Д.:
Традиционно рассказывается, что это восходит чуть ли не ко временам Пророка. Было посольство во главе с неким Саидом ибн Аби Ваккас ибн Вухаиб аль-Зухри, родственником матери Мухаммада, который уж в VII веке был в Чанъани. Считается, что им была основана первая мечеть в Гуанчжоу – но не вполне понятно, насколько это легенда, а насколько исторический факт. Но в Чанъани (нынешнем Синане) первая мечеть была построена в 742 году и это уже точно. В основном первые мусульмане попадали в Китай не из Средней Азии, а морским путем, то есть через Гуанчжоу.
Что касается сухопутного пути – это уже история более поздняя, времен правления в Китае монгольской империи Юань. Монголы, как известно, не доверяли китайцам и старались их не назначать на сколько-нибудь значимые административные должности. Вследствие этого, человек, пришедший извне Китая, по самому факту этого мог рассчитывать на впечатляющую карьеру. Тогда из Средней Азии приходит множество людей, надеявшихся сделать карьеру, и вот они как раз оседают в центрально-северокитайских провинциях Шэньси и Ганьсу. И нынешний автономный район, созданный для мусульман, Нинся – это как раз место, где живут потомки выходцев из Средней Азии или тех, кто попал в Китай через Среднюю Азию. Говорили они изначально на тюркских языках, на фарси, на иных иранских языках, но к концу эпохи Юань, то есть к середине XIV века, вполне перешли на китайский язык и китайский образ жизни. Сейчас в Китае, кажется, нет ни одного крупного города, где бы не было мусульманского квартала, но и поныне сохраняется два главных центра расселения мусульман в стране – один вот этот, на севере, а второй на юге, в Юньнани, где живут потомки прибывших морским путём через Гуанчжоу.
Л.У.:
Зато буддизм пришел в Китай, как вы говорили в прошлый раз, строго через Среднюю Азию…
С.Д.:
Да. Причем, некоторые проповедники шли из Индии транзитом через Среднюю Азию, а некоторые были сами уроженцами тех мест. Например, Ань Ши-гао, автор первых переводов буддийских текстов на китайский, кажется, был парфянским принцем, отказавшимся от престола для того, чтобы проповедовать буддизм. Он в 148 году пришел в Китай и там до своей смерти в 180 году прожил. Или крайне важный для Китая Кумараджива, который в начале V века проповедовал, был уроженцем Кучара, учился в Кашмире. Его переводы буддийских текстов популярны до сих пор у китайских буддистов, он считается первым из великих переводчиков (вторым был Сюань-цзан).
Кумараджива.
Ещё в Х в. поэт, описывающий озеро Сиху, сравнивает его синеву с цветом глаз буддийского монаха – то есть даже тогда, почти через тысячу лет после прихода буддизма, образ миссионера с Запада был вполне жив и понятен. Даже основатель направления чань (то, что в Японии зовется дзен) Бодхидхарма, считавшийся уроженцем южноиндийского государства Паллавов, согласно текстам, был голубоглазым, что нехарактерно для Южной Индии.
Мы не знаем, как он попал в Китай, но не исключено, что и он пришел туда через Среднюю Азию. По крайней мере, в прекрасной легенде о его кончине сказано, что его встретил китайский посол в Памире – Бодхидхарма шёл в одной туфле, объяснил послу, что возвращается домой и не рекомендовал по возвращении в Китай распространяться о встрече. Посол, конечно, этому предостережению не внял и прослыл лжецом – ведь всем в Китае было известно, что Бодхидхарма уже несколько лет как умер. Наконец решили вскрыть его гробницу – и там было пусто, лежала только одна туфля.
