Алесь Белый, автор книги «Хроника Белой Руси», доктор гуманитарных наук (PhD), историк материальной культуры Беларуси в интервью «Евразия.Эксперт» - о том, как большевики создавали белорусскую культуру, и почему англосаксы управляют миром.

– Почему вас заинтересовала проблема белорусской идентичности, и когда вы начали ею заниматься?

В молодости, лет 20-25 назад, когда была волна того, что сейчас называют «Адраджэннем», мне было это интересно, но сейчас я с иронией воспринимаю терминологию и риторику того времени. Тогда я во многом разделял их взгляды, но очень быстро начал относиться к ним критично и стал подозревать, что меня немного обманывают. Мне захотелось самостоятельно разобраться с некоторыми вопросами.

Первое, что меня заинтересовало, – откуда появилось название «Белая Русь». Я решил раскопать это «с нуля».  В процессе исследования, которое заняло больше 20 лет*, стали возникать смежные вопросы: а что тогда такое Литва? Тем более, что я практически на границе этих Литвы и Руси живу. Так что все те вопросы, которые занимают белорусскую блогосферу, меня тоже всегда волновали, но сейчас я уже стараюсь избегать прямых споров с дилетантами.

– В начале 90-х многие, как и вы, симпатизировали представителям «Адраджэння», однако впоследствии критично переосмыслили свой опыт. В качестве примеров можно привести Игоря Марзалюка или Юрия Шевцова. С чем, на ваш взгляд, связано подобное переосмысление идентичности частью белорусских интеллектуалов и адекватно ли это воспринимается белорусской общественностью?

– Дело в том, что неангажированная часть общества вообще не замечает подобные культурологические или политические споры и не задумывается об этом. А ангажированная в большинстве своем воспринимает это как некое предательство, хотя сейчас количество разочарованных этим «сьвядомым» мейнстримом увеличилось.

Конечно, к «толоковским» иллюзиям сейчас есть много критических вопросов с разных сторон. Они просто не выдержали проверки временем. Во многом это было связано с ошибочным знанием и восприятием истории, с незнанием первоисточников. Хотя нельзя сказать, что эта болезнь существенно вылечилась за это время.

Конечно, белорусская историография сделала большие успехи по сравнению с тем, что было лет 20-25 назад, но ей еще долго придется догонять западноевропейскую или российскую историографию. Впрочем, это уже не фатальное отставание.

Что касается обычных людей, то они толком не знают нашей истории. Их накормили яркими жареными фактами, некими мифологизированными личностями и т.д. Но они не знают, что с этим делать. По сути, не сложилось никакой четкой иерархии ни из фактов, ни из вещей, ни из личностей. И непонятно, зачем они все нужны и кому.

Основным утилитарным предназначением «попсовой» версии нашей истории было, скажем так, топливо для «антимоскальской» борьбы. Все остальное являлось не столь важным. Проблема в том, что у нас история определяется не через утверждение определенного смысла и символически важных вещей и символов, которые человек готов защищать, а через отрицание.

Допустим, постулируется, что существует нечто, что нужно защищать от москалей. А что это? Несущественно. Просто это нужно защитить от москалей. А еще недавно нужно было защищать от «летувисов», «ляхов» и т.д. Можно задать этим “защитникам” уточняющие вопросы: что это за “нечто” и какие следы от него ты видишь в своей современной жизни? В чем ты реально преемственен с ценностями, к которым ты якобы проявляешь лояльность? И выясняется, что человек не только не может четко ответить на эти вопросы, но и боится приложить усилия для изучения этого предполагаемого наследия.

– Когда, на ваш взгляд, к нам пришла модерная идентичность? С чем это было связано?

– Тут правильнее говорить скорее о модерных идентичностях. Потому что, допустим, литвины и русины продолжали существовать по отдельности, когда пришел модерн. Правда, и те, и другие начали размываться в общепольском поле, поэтому у нас вся эта модерновая эпоха прошла под знаком полонизации.

Причем в высших слоях общества полонизация продолжалась и позднее, только появился конкурент – русификация. Поэтому все эти местные идентичности вроде литвинов и русинов на протяжении всего модерна приходили в упадок, хотя еще и продолжали бороться друг с другом.

Впрочем, со временем эта борьба переросла в русско-польский спор, или, если хотите, в межцивилизационный католическо-православный. Т.е. фактически проблематика края практически перестала существовать.

– Быть может, это связано с тем, что Россия и Польша сами хотели создать унифицированную модерную идентичность, где не было бы места для условных литвинов?

– Конечно, и Польша, и Россия при решении своих насущных политических проблем старались избегать создания в этом крае неких автономных культурных институтов. Если взять, скажем, разбросанную по всему миру Британскую империю, то там элиты шли на то, чтобы иметь какие-то более-менее автономные колонии и доминионы, которые после становились независимыми государствами. При этом культурное влияние метрополии оставалось огромным, и между ними до сих пор есть некое подсознательное чувство единства. Неудивительно, что в современном мире англосаксы во многих вопросах выступают как единая сплоченная сила.

Ни русская, ни польская политические мысли не были на это готовы. И те, и другие полагали, что культурный контроль над завоеванными территориями должен быть абсолютным. Были, конечно, “Виленские зубры”, было даже государство Средняя Литва, но это была чисто тактическая игра.

Англосаксы ведь неслучайно управляют миром. Они создали более сложную систему с высокой степенью децентрализации. Ни русские, ни поляки подобного не допускали.

– Однако после революции в России национальная политика изменилась. Взять хотя бы лозунг о праве наций на самоопределение вплоть до отделения.

– Я бы сказал, что по сути это была такая же тактическая уловка, как Средняя Литва у поляков. Просто в тот момент большевики готовы были сыграть в такую игру. Не успели они Финляндии, которая менее всего была интегрирована в империю, дать независимость, как вскоре попробовали отобрать ее назад. Или завуалировано отобрать – провести там революцию, которая вернула бы ее в ту же самую сферу влияния Российской империи, но уже с другой идеологией.

Лозунг о праве наций на самоопределение был провозглашен от отчаяния. Де-факто это было признанием слабости, а не искренним желанием отпустить бывшие окраины в свободное плавание. При этом не было никаких гарантий, что эта слабость сохранится на века.

Если взять Беларусь, то из всех национальных окраин она была готова к независимости меньше всего. Потому что не было людей, способных думать подобными категориями, не было даже понятийного аппарата. По сути, формирование этого понятийного аппарата, некой белорусской автономии, идентичности, государственности или квазигосударственности, шло под покровительством Москвы.

Та белорусская культура, которую мы имеем сейчас, – это результат попыток большевиков сконструировать здесь меньшее для себя зло. Во всяком случае, они понимали, что проводить здесь полную унификацию с имперским центром было уже не только неуместно, но и невозможно. 

Принцип был прост – минимизировать влияние Польши и западного латинского мира вообще. Фактически формирование современной белорусской идентичности происходило с согласия Москвы. И это, как по мне, делает бесперспективными, бессмысленными и карикатурными любые попытки добыть некую иную, «правильную» независимость через какое-нибудь вооруженное восстание или подобный насильственный конфликт. Это как ломиться в открытые двери. Этот процесс, постепенного укрепления белорусской идентичности, и так идет, и Москва в нем все время так или иначе участвует. Если посмотреть, как обретали независимость такие страны, как Норвегия или Исландия, то можно заметить, что они постепенно шли к ней ее по схожему сценарию. Там не было никаких вооруженных восстаний, войн за независимость и ритуальных насильственных разрывов с метрополией.  Метрополии долгое время сами фактически участвовали в процессах строительства этих наций.

Белорусскую модерную идентичность создала советская власть. При этом, конечно, существовал фактор цивилизационного наследия Речи Посполитой, но он являлся скорее пугалом, образом наибольшего зла.

Существовал отрицательный образ пана, и очень много говорилось о том, что нельзя допустить реставрацию этого пана. На этой основе и строилась антипанская, рабоче-крестьянская Беларусь. В значительной степени это началось еще во времена Российской империи, но тогда ещё были и сами паны, которых невозможно было игнорировать. Потом же паны исчезли и стали присутствовать лишь в качестве покойников, пугающих привидений, о которых все помнят и которым приписывают весь негатив.

Беседовал Петр Петровский

Удастся ли Евразийскому союзу опоясать Китай, Японию и Южную Корею экономическим партнерством и «энергетическим суперкольцом»? О значении Восточного экономического форума для ЕАЭС рассказала Елена Кузьмина, руководитель сектора экономического развития постсоветских государств Института экономики РАН.

 - Выступая на ВЭФ, Владимир Путин высказал пожелание, чтобы в Азии победил курс на экономическую интеграцию без политического диктата. На Ваш взгляд, удастся ли ЕАЭС выстроить в регионе такой формат отношений?

 - Такой формат уже строится. Первый шаг был сделан – ЕАЭС подписал соглашение о зоне свободной торговли с Вьетнамом; оно уже начало действовать. Заинтересованность в подобном сотрудничестве в настоящий момент выразил ряд восточных стран. Например, Южная Корея, которая провозгласила собственную «Евразийскую инициативу», предполагающую развитие сотрудничества на азиатском континенте. Одним из направлений корейского плана является сотрудничество с ЕАЭС.

На сегодняшний день именно экономический формат интеграции является наиболее действенным и эффективным. К тому же, он не вызывает разногласий, соответственно является оптимальным для всех государств, собирающихся участвовать в интеграции. Это очень хорошо понимают как члены ЕАЭС, так и государства Восточной и Юго-Восточной Азии.

Движение навстречу началось – участники находятся только в самом начале пути.

Об том, в том числе, и говорил Путин – об идее создания «Большой Евразии». Речь идёт сразу о нескольких путях взаимодействия, стороны не собираются ограничиваться лишь одним. Свой формат сейчас разрабатывается в рамках ШОС. Его будет дополнять формат, взятый на вооружение в ЕАЭС – создание зон свободной торговли и расширение экономических связей.

 - Многие наблюдатели отмечают, что азиатские страны – сложные переговорщики. Чего в регионе больше – накопленных противоречий или точек соприкосновения?

 - В Азии имеется достаточно большое количество общих интересов. Даже если мы посмотрим, как стороны договорились о сопряжении двух проектов, ЕАЭС и Экономического пояса Шёлкового пути, мы увидим взаимный интерес в создании развитой транспортной инфраструктуры, новых транспортных веток, координации транспортных потоков.

Это демонстрирует как потенциал сотрудничества, так и готовность стран вкладываться в общие проекты. Действительно, азиатские партнёры всегда были сложными, но в бизнесе никогда не бывает простых партнёров. Восток отличается тем, что ведущие торговые державы очень настроены на переговорный процесс и нахождение консенсуса. Таким образом, поиск консенсуса не будет простым путём, но это достижимая цель.

 - Россия выдвинула идею «энергетического суперкольца», охватывающего Россию, Китай, Японию и Южную Корею. Российская сторона собирается поставлять в АТЭС доступную электроэнергию. Насколько предложение будет интересным для партнёров и реализуемым на практике?

 - То, что проект будет интересен партнёрам – это однозначно. Ни у Японии, ни у Кореи нет собственных энергоресурсов. Тем более, сегодня Япония пытается несколько сократить использование атомной энергетики. Поэтому на форуме речь шла именно о гидроэнергетике.

В России достаточно крупных рек, способных производить большие объемы электроэнергии. Полагаю, проект в принципе выполним, но данный вопрос предстоит ещё очень тщательно прорабатывать. Ведь раньше популярными были проекты, связанные с традиционными источниками энергии – нефтью, газом, атомными станциями.

Ресурсы-то для реализации «кольца» есть, осталось провести длительную работу по обсуждению его деталей и выбору формата сотрудничества, которое будет всех устраивать.

России также, как минимум, придётся расширять собственную гидроэнергетическую систему. По всей видимости, нужно будет совершенствовать существующую сеть ГРЭС.

При этом, у нас уже накоплен позитивный опыт по передаче электроэнергии в рамках российско-казахстанских и российско-белорусских проектов.

Поэтому начинать разумнее с сопредельных стран. На первом этапе к «кольцу» может подключиться Китай, затем – Япония. Главное – серьёзно и грамотно составить технико-экономическое обоснование.

 - Одним из первых шагов называется энергомост «Сахалин-Хоккайдо».

 - Прежде всего, это укрепит экономические отношения между двумя странами. А, значит – косвенно поможет решить и политические вопросы, в первую очередь – проблему подписания отсутствующего мирного договора с Японией.

Кроме того, это может обернуться взаимовыгодным сотрудничеством для обеих стран, потому что для России проект станет источником новых рабочих мест, а для Японии – как минимум, надёжным поставщиком электроэнергии. Приток инвестиций способен укрепить и расширить энергетическую базу России, что впоследствии позволит перекинуть «энергомосты» на другие страны.

 - Участники бизнес-диалога «Россия-Китай», состоявшегося «на полях» ВЭФ, ожидают приход китайских инвесторов на Дальний Восток. Насколько регион привлекателен для Китая? О чём говорит опыт?

 - В приграничных регионах Дальнего Востока развиваются не только торговля, но и некоторые виды совместных производств. Может быть, они не столь крупномасштабные, какими мы привыкли видеть проекты между большими державами. Но они есть – в частности, в переработке лесной продукции и продукции сельского хозяйства.

Сотрудничество надо не просто расширять в первичной переработке и торговле, а всё-таки выводить на производственный уровень.

Для России это наиболее важная и актуальная отрасль. Возможности для углубления сотрудничества есть. Для этого вполне возможно использовать Территории опережающего развития (ТОРы), создаваемые на российском Дальнем Востоке, поскольку они предлагают определённые налоговые льготы и иные преференции резидентам. Такие режимы могут служить способом убедить китайцев вкладывать деньги в производственные проекты.

 - К китайским инвесторам высказываются претензии, что они охотно интересуются сырьём и сельским хозяйством, но куда меньше испытывают энтузиазма от предложений вкладываться в наукоёмкие проекты. Этот упрёк справедлив?

 - По большому счёту - это так.

Странам ЕАЭС придётся предпринимать отдельные усилия, чтобы заинтересовать Китай во вложениях в наукоёмкие отрасли. Здесь должен быть взаимовыгодный интерес.

Пока не могу сказать, что в этом плане может предложить Россия на Дальнем Востоке. Но для достижения успеха в интеграции России придётся делать упор не только на переработку, вывоз леса и продуктов питания, но и на создание более сложных технологических цепочек и промышленных предприятий, таких как заводы и фабрики, связанные с машиностроением.

Беседовал Александр Шамшиев

На минувшей неделе центр тяжести экономической дипломатии сместился на Восток. Во Владивостоке состоялся Восточный экономический форум, а в китайском Ханчжоу встретилась «большая двадцатка». Повестка развития Евразийского союза сегодня де-факто также переместилась на Юго-Восток. Нурсултан Назарбаев дальше всех лидеров стран ЕАЭС продвинулся в Азию. Александр Лукашенко начал свой поворот к Китаю. Владимир Путин на минувшей неделе во Владивостоке де-факто выдвинул концепцию экономического союза с Азией в продолжение идеи Назарбаева о Евразийском экономическом пространстве.

Восток – всерьез и надолго

Помимо основного блока внутренней работы по унификации правовой базы и продолжению объединения рынков, все внешнеэкономические треки Евразийского союза сегодня связаны со странами Юга и Востока. В центре внимания – начавшиеся переговоры между Евразийской экономической комиссией и представителями национальных правительств стран ЕАЭС с Китаем (формат 5+1). Недавний доклад экспертов Евразийского банка развития зафиксировал отсутствие реальных перспектив экономической интеграции с Евросоюзом в ближайшее десятилетие. Контакты Евразийской комиссии с Еврокомиссией сводятся лишь к неофициальным рукопожатиям на дискуссионных форумах. ЕАЭС не пускают в Западную Европу.

В этих условиях Москва, разуверившись в перспективах партнерства с Евросоюзом, переключает внимание на Восток. Казахстан уже давно идет по этому пути и переориентировал нефтегазовую инфраструктуру на КНР. Теперь на повестке развитие международных транспортных коридоров и перенос производств из Китая в Казахстан.

Двусторонние отношения с Китаем всех стран евразийской «тройки» – России, Беларуси и Казахстана – вышли сегодня на уровень стратегического партнерства. Однако, несмотря на то, что Китай стал крупнейшим торговым партнером России, экономические отношения Москвы, и в еще большей степени Минска, с Пекином существенно отстают от политических.

Не Китаем единым

Препятствия на пути Евразийского союза на Восток – огромные пространства Дальнего Востока, непростые климатические условия и низкая плотность населения, дефицит инфраструктуры. Нужна политическая воля и прорывные шаги. Назрело развитие не только кредитных отношений, но и расширения прямых инвестиций. Однако ставка исключительно на сотрудничество с Китаем может создать экономически неравноправные отношения, даже в формате «евразийская пятерка + Китай».

Невыгодно это будет и Китаю. Инфраструктурное развитие восточных рубежей Евразийского союза невозможно обеспечить лишь за счет политических решений на уровне глав государств. Здесь можно запустить мегапроекты, но для их успеха в конечном итоге понадобятся частные инвестиции, которые бы наполнили их прибыльными инициативами. Дальний Восток нуждается в широком фронте инвесторов из разных стран, чтобы разделить издержки за инфраструктуру – начиная от прокладки транспортных маршрутов, заканчивая обеспечением энергетической и информационной инфраструктуры.

Движение в этом направлении началось. На Восточном экономическом форуме во Владивостоке делегации Японии и Кореи, возглавляемые лидерами государств, оказываются больше китайской.

Премьер-министр Японии Синдзо Абэ, Президент Южной Кореи Пак Кын Хе и Президент России Владимир Путин. Владивосток, 3 сентября 2016 г. Фото: Алексей Дружинин/пресс-служба президента РФ/ТАСС.

Премьер-министр Японии Синдзо Абэ заявляет об «изменении подхода» к отношениям с Россией и обещает новые инвестиции в Дальний Восток в сфере энергетики, транспорта, здравоохранения и сельского хозяйства.

Президент Южной Кореи Пак Кын Хе, выступая на форуме, предлагает создать зону свободной торговли с ЕАЭС для «активизации экономической интеграции Евразии и оживления темпов развития Дальнего Востока». Южная Корея выдержала давление и отказалась от антироссийских санкций. Опасаясь негативных экономических последствий Сеул отказался присоединяться к Трансатлантическому партнерству, продвигаемому США в обход Китая и России.

Возникает «окно возможностей» для рывка в экономическом сотрудничестве стран ЕАЭС с Южной Кореей.

Россия и Южная Корея активизируют сотрудничество в сфере энергетики и кораблестроения, а также в области машиностроения и производства бытовой техники на территории ЕАЭС.

В созданной межправительственной комиссии Южной Кореи и Беларуси обсуждается упрощение визового контроля. Москва и Сеул отменили визовый контроль для краткосрочных поездок в 2014 г. Казахстан ставит вопрос об упрощении таможенного контроля товаров из Южной Кореи.

Товарооборот Беларуси и Южной Кореи относительно небольшой, равно как и в случае России и Казахстана. Однако Минск надеется на развитие сотрудничества с корейскими предприятиями в сфере высокотехнологичных проектов, прежде всего, в рамках IT-Парка высоких технологий и Индустриального парка «Великий камень», строящегося под Минском.

Президент Беларуси Александр Лукашенко и Председатель КНР Си Цзиньпин. 10 мая 2015 г., Минск. Источник: belprauda.org.

Вместе с тем, в сфере безопасности остаются вопросы, главный из которых – размещение на территории Южной Кореи комплексов американской противоракетной обороны THAAD – Китай и Россия опасаются за свою безопасность. Мирный договор между Японией и Россией не подписан.

Новый экономический союз?

В 2015 г. Нурсултан Назарбаев выступает с идеей создания Евразийского экономического пространства. В 2016 г. Владимир Путин предлагает сформировать «большое» Евразийское партнерство. Речь идет о создании сетевой структуры, которая бы объединяла ЕАЭС, ШОС, Китай, страны АСЕАН, Иран, через который может пройти альтернативный Экономическому поясу Шелкового пути транспортный коридор «Север-Юг».

Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев. Астана, 22 мая 2015 г. Источник: kaztrk.kz.

Выступая во Владивостоке, Путин предлагает конкретную повестку Евразийского партнерства:

• Создание энергетического суперкольца с объединением России, Китая, Японии, Южной Кореи и организация поставок электроэнергии по выгодным ценам. Энергосистемы страны ЕАЭС уже тесно интегрированы и в течение ближайшего года страны готовятся создать единый рынок электроэнергии.
• Формирование системы международных транспортных коридоров и, прежде всего, развитие маршрута Европа-Западный Китай. Здесь есть проекты модернизации БАМа и Транссиба, а также достигнуто соглашение о высокоскоростной магистрали Казань-Москва, которая замыкает китайский Шелковый путь на единое таможенное пространство Евразийского союза с одинаковой шириной колеи от Владивостока до Варшавы.
• Создание общего цифрового пространства между указанными странами, включающего единые правовые и технологические условия для электронного взаимодействия. Евразийская экономическая комиссия уже ведет в рамках ЕАЭС работу над созданием информационных систем в сфере транспорта, торговли, налогов, таможни. 
• Строительство научно-технологического кластера на острове Русский.

Данные предложения выдвинуты на фоне развития сотрудничества в сфере углеводородов, в том числе реализации масштабного проекта «Ямал-СПГ» для доставки сжиженного газа в Азиатско-Тихоокеанский регион через Северный морской путь. Отдельная сфера взаимодействия – продовольствие, прежде всего, создание Российско-китайского агрофонда, развитие «зернового коридора» Россия-Китай.

Начавшееся сопряжение Евразийского союза и китайского Шелкового пути, а также создание сети зон свободной торговли со странами АСЕАН формирует общие правила взаимодействия во всех этих сферах. Страны ЕАЭС получают возможность обеспечить за счет этих коллективных усилий поддержку экспорта на восточные рынки, который развивается не так быстро, как хотелось бы.

Взятые вместе все эти инициативы равноценны новому экономическому союзу.

В начале двухтысячных нечто подобное Россия предлагала Евросоюзу и, прежде всего, Германии. Однако тогда шанс был упущен. Во многом по причине неспособности решить проблемы безопасности и неготовности Запада к равноправным отношениям. В отношениях с Азией, которые строятся уже в принципиально ином, многостороннем формате, эти уроки надо учесть.

Вячеслав Сутырин

Что стоит за информационными атаками на Белорусскую АЭС, и какие политические силы хотят торпедировать проект? Белорусский политический аналитик Алексей Дзермант рассказал в интервью «Евразия.Эксперт» о том, чего добивается Вильнюс от Минска, и кто прав в «энергетических» спорах.

- Строительство Островецкой АЭС вызывает негативную реакцию определенных кругов в Литовской республике. С чем связана подобная реакция и какие, на Ваш взгляд, есть риски и возможности при реализации проекта?

- Литовская позиция обусловлена несколькими факторами. Первый момент – чисто политический. Антибелорусские настроения в Литве в основном разыгрывают так называемые консерваторы, та элита, которая привела Литву к независимости и которая имеет достаточно четкие антироссийские взгляды.

Белорусская АЭС ассоциируется непосредственно с Россией. В Литве некоторые политики видят в проекте опасность и отождествляют его с усилением российского влияния в регионе.

Второй момент – экономический. Не секрет, что Литва сама хотела построить у себя на территории в Висагинасе собственную атомную станцию, но, естественно, уже при помощи японо-американских корпораций и долгое время рассчитывала, что в этот проект включатся соседи – Латвия, Эстония и Польша. Литва надеялась, что они дадут деньги на реализацию этого проекта. Но денег не нашлось.

Латвия и Эстония заявили, что у них нет необходимых средств для участия в этом проекте, Польша заявила, что хочет развивать собственную ядерную программу. В дополнение к этому ряд активистов инициировали референдум в 2012 г., где большинство литовцев проголосовали против строительства АЭС вообще. Те есть это стало затруднительно даже политически, не говоря уже о финансовой стороне вопроса.

Проект БелАЭС воспринимается как более успешный конкурент, который успел вклиниться в этот исторический момент, получить дешевый кредит от России и начать строительство.

Некоторые литовские деятели видят, что белорусы успели, а они нет, и это вызывает зависть. Я не предвижу особого изменения отношения к АЭС, потому что консерваторы остаются влиятельным идеологическим ядром современного Литовского государства. Социал-демократы более прагматичны, они настроены смириться с фактом, что АЭС все же будет построена, и это нельзя не учитывать, но, тем не менее, консерваторы и либералы будут всячески стремиться законодательно ограничить возможности какого-либо взаимодействия с Беларусью по этой линии.

Они собираются отключиться от общей еще с советского времени энергетической сети, которая позволяла передавать туда электричество. Таким образом, они хотят исключить возможность экспорта белорусской электроэнергии. Литва будет пытаться через международные организации давить на проблемы безопасности.

- Стоит ли ожидать изменения отношения с литовской стороны в обозримом будущем?

Скорее всего, ситуация не изменится, если не усилятся социал-демократы, которые могут отнестись более прагматично. Впрочем, пока расклады такие, что они сохранят в парламенте большинство, но вряд ли будут владеть абсолютным большинством, чтобы полностью сформировать правительство, а значит, у них будет некая коалиция, где силен будет голос консерваторов, и эта игра продолжится и в отношении белорусской темы.

Вероятно, в ближайшие годы изменений не будет, хотя возможны варианты. Если будет поддержка населения, то кто-то, возможно, возьмет на себя ответственность договориться с белорусами о закупках электроэнергии, но пока эта перспектива сомнительна.

- Завершение строительства второго энергоблока БелАЭС в начале 2020-х гг. превратит Беларусь в экспортера электроэнергии. Есть ли здесь иные варианты, помимо литовского направления экспорта?

- Другая перспектива – это Польша. Во-первых, они тоже опоздали со своей ядерной программой. У них ближайшее строительство может начаться через 2-4 года, про запуск и говорить нечего. Плюс у них возникают проблемы – ЕС требует из-за экологических несоответствий закрыть многие тепловые электростанции, а это значит, что у них возникает дефицит электроэнергии. В данной ситуации единственным потенциальным поставщиком электроэнергии в регионе для них является Беларусь.

Но опять же, возможны проблемы политического характера – не добьется ли Литва от Еврокомиссии запрета на поставки из Беларуси? Есть сложности с транспортной инфраструктурой в Польшу. К тому же неизвестно, в каком состоянии будут белорусско-польские отношения.

Есть еще один фактор – Швеция, где «зеленые» требуют закрытия последних АЭС, а экономика у них всё-таки сильная, поэтому может возникнуть дефицит электроэнергии. В Германии аналогичная ситуация – особого перепроизводства нет в силу закрытия по требованию “зеленых” АЭС. Дания самообеспечивается.

Поэтому в ближайшем будущем в регионе Балтийского моря единственный серьезный источник избытка электроэнергии – это Беларусь.

И тут возникает вопрос, как экспортировать электроэнергию, например, в Швецию? Только через Литву. Шведы проложили кабель, но в силу политических причин литовцы могут запретить поставки туда.

- Наверное, большинство реалистов в Литве понимают, что остановить строительство АЭС в Беларуси невозможно. Тогда какова цель нынешней информационной кампании?

- Цель кампании для тех сил, которые эту тему муссируют, – это политический капитал. На теме экологической и российской угрозы многие спекулируют и пытаются набрать политический вес в качестве настоящих патриотов, которые отстаивают безопасность Литвы.

Ну и еще одна возможная цель – поторговаться с белорусским руководством о каких-то преференциях для себя. Мол, Литва может наложить вето на поставки через свою территорию и потребует от Беларуси каких-то бонусов для себя.

Возможно, это процент от будущего экспорта электроэнергии, чего нельзя исключать, поскольку литовские элиты в этом смысле достаточно прагматичны. Возможно, это какие-то уступки по Клайпеде – чтобы Беларусь не уходила из клайпедского порта и наращивала свое присутствие, давая возможность развиваться этому порту в условиях, когда Россия практически ушла из Прибалтики.

Плюс с появлением в Беларуси китайского индустриального парка «Великий камень» и заходом туда китайцев образуется связка Великий камень-Клайпеда. При политическом конфликте ничто не мешает Беларуси перенаправить этот поток через Латвию.

- Литовские консерваторы собрали более 60 тысяч подписей и хотят уже законодательно запретить закупки электроэнергии из Беларуси. Ваш прогноз, будет ли в конечном итоге Вильнюс покупать энергию или обеспечивать ее транзит и что будет, если они все-таки запретят импорт электроэнергии?

- Как мне кажется, вероятность пока не очень высокая, хотя риск этого существует, поскольку подписи они действительно собрали (в поддержку законопроекта о запрете продажи в Литве произведенной на БелАЭС электроэнергии - прим.ред.). Данный вопрос будет обсуждаться в Сейме, но решение будет принято не при этом составе парламента, потому что это всё-таки уже предвыборная кампания. Пока по всем рейтингам лидируют социал-демократы, которые не склонны слишком драматизировать этот вопрос.

Я думаю, что в кулуарах этот законопроект может потеряться. Однако если он все же будет принят, то диалог с Литвой по энергетической теме будет закрыт.

Останется, возможно, Польша. В любом случае, в Беларуси уже запущена программа переоборудования всех основных энергопотребляющих точек с тепловой энергии на атомную. Поэтому возможный переизбыток энергии в стране будет направлен на развитие инфраструктуры, но уже на электрическом токе. Поэтому это не трагедия, а дополнительная возможность модернизировать инфраструктуру в Беларуси.

Беседовал Петр Петровский

«Роскосмос» приступил к разработке сверхтяжелой ракеты для освоения дальнего космоса. При строительстве используют двигатели РД-171, созданные в рамках программы "Энергия-Буран". Член-корреспондент Российской академии космонавтики имени Циолковского Андрей Ионин в интервью «Евразия.Эксперт» о том, зачем нам сверхтяжелая ракета и сколько стоит человеку слетать на Луну или Марс.

 - Роскосмос объявил о планах спроектировать новую сверхтяжёлую ракету на основе программы «Энергия-Буран». Для чего потребовалось создавать новый проект?

 - Сверхтяжёлые ракеты нужны для перспективных проектов, связанных с пилотируемыми полётами в дальний космос - на Луну, Марс и т.д. О необходимости подобных ракет давно говорят, как в Америке, так и у нас. В частности, они то попадали в недавно принятую Федеральную космическую программу на 2016-2025 гг., то выпадали оттуда из-за секвестра.

Дело в том, что такие ракеты стоят очень дорого. Можно вспомнить прецеденты создания американцами в 60-е годы ракеты Saturn V, советской Н-1, американского Space Shuttle и нашей ракеты-носителя «Энергия» – это всё очень дорогое удовольствие.

При этом, запуски сверхтяжёлых ракет не являются массовыми. Посмотрите на американские Apollo или марсианскую программу - там происходит максимум один-два запуска в год. Итого дороговизна накладывается на отсутствие масштабности производства. Ракеты выходят экономически неокупаемыми.

Соответственно какое-либо экономическое обоснование для них найти невозможно. Они разрабатываются в первую очередь для решения политических задач. Пилотируемый космос – это политика.

- То есть разработку надо удешевить?

- Раз экономического обоснования полёта нет, разумно делать так, чтобы проект на этапах разработки и запуска был максимально дешёвым. Следовательно, для строительства надо использовать готовые элементы уже существующих ракет более лёгкого класса. По этому пути идут американцы. Они испытывают сверхтяжёлые ракеты типа SLS на «старых», готовых элементах, в том числе, от своих «шаттлов» не потому, что им не хватает ума разработать чего-нибудь новое, а в целях банальной экономии.

Аналогичной дорогой решили пойти и у нас, что, на мой взгляд, абсолютно правильно. Первоначально ведь шли разговоры о разработке полностью новой ракеты «Ангара-А5В» с водородной ступенью. Но поскольку затея оказалась экономически неоправданной, решили делать ракету на базе отработанных технологий. В современных реалиях ракета должна быть не максимально технологически инновационной, а максимально дешёвой.

Хотя понятно, что космическую программу всегда пишут люди из отрасли, поэтому им всегда интересно не дешёвые ракеты строить, а испытывать новые технологии, решать новые технологические задачи.

Отсюда появляются проекты кислородно-водородных ракет, которых у нас не было со времён программы «Энергия-Буран» в конце 80-х, и другие проекты.

Под «Ангару-А5В» как раз надо было разрабатывать верхнюю кислородно-водородную ступень. Но правительство всё-таки пришло к оптимальному решению задействовать готовые двигатели и блоки-ступени, таким образом, минимизируя всю техническую новизну.

 - Минобороны РФ на космодроме Плесецк к 2019 г. также собирается соорудить новый стартовый стол для «Ангары». Зачем это делается?

 - Журналисты порой пишут, что там новую площадку строят, но это не совсем верно. Для «Ангары» достраивают вторую пусковую установку, чтобы обеспечить надёжность. На первой установке может проходить профилактика или, не дай Бог, авария случится. По проекту в Плесецке изначально подразумевались две установки. Они будут располагаться на одной площадке и будут объединены общей инфраструктурой. Установки будут располагаться в нескольких сотнях метров друг от друга. То есть речь не идёт о возведении какого-то полностью отдельного объекта.

 - Какое место может занять российская сверхтяжёлая ракета в исследованиях космоса?

 - Это - главный вопрос, на который на самом деле пока нет ответа.

Как в США, так и в России такие проекты делаются и обосновываются под полёты до Луны и Марса. Как правило, сначала – Луна, затем, условно, – Марс.

Хотя у американцев вектор постоянно меняется: сначала была Луна, потом стал Марс, потом полёты к астероидам, потом опять Марс, потом опять Луна. В России же постоянно говорят о Луне. Но пока это слова, писанные на воде.

Затраты на полёты к Луне и Марсу настолько колоссальны, что мне они представляются невозможной задачей. Даже начальный этап возвращения людей на Луну обойдётся в $150-200 млрд. Ни у США, ни тем более у России таких денег нет. Если говорить о марсианском проекте, там суммы вообще астрономические – под $300 млрд. Поэтому американская пресса ставит под сомнение дальние полёты. Постоянно проходят заседания тематических комиссий Конгресса, на которых чиновники разбирают, на что тратятся деньги в NASA.

И, кстати, не секрет, что лунный проект, который президент Кеннеди объявил в мае 1961 г., имел чисто политическую подоплёку. Кеннеди было глубоко плевать на космос и Луну.

Он в этом не разбирался и задач себе таких не ставил. Его главная задача была связана с тем, что Советский Союз, будучи основным геополитическим конкурентом США, на тот момент уже дважды сильно обидел американцев – в 1957 г., запустив первый искусственный спутник Земли, и в 1961 г., запустив в космос первого человека.

Это был колоссальный удар по влиянию США в мире. Американцы не могли этого стерпеть, что было единственной мотивацией принятия решения о лунной программе. Как только эта задача была решена, программу закрыли.

Сейчас такой мотивации нет. В России превалируют схожие рассуждения. Космос уже не является ареной политического и технологического соревнования. Этот период закончился. Тем не менее, космической отрасли надо работать и развиваться – это и есть основной мотив космических программ.

Беседовал Александр Шамшиев

Профессор НИУ ВШЭ Дмитрий Евстафьев - о том, как ставка Москвы на развитие коридора «Север-Юг» в сотрудничестве с Ираном и Азербайджаном отразится на отношениях с Китаем и партнерами по Евразийскому союзу. Почему проект «пояса индустриализации» вдоль коридора «Север-Юг» реализуется вне контекста ЕАЭС?

Встреча «двадцатки» в Ханчжоу 4-5 сентября является важным событием, поскольку происходит в момент, когда мировая экономика, продолжая находиться в пограничном, предкризисном состоянии, вступает в этап реальной перестройки системы глобальных хозяйственных связей в ключевых регионах мира.

Россия пришла к важному «промежуточному финишу», имея в активе начало практической реализации логистического коридора «Север-Юг». Этот проект обсуждался с середины 1990-х гг., однако только теперь он становится геополитической реальностью. Одним из стратегических привлекательных аспектов нового проекта является то, что собственно логистический коридор дополняется концепцией «пояса индустриализации», а также гарантируется российскими силовыми возможностями. 

Военно-силовой компонент, увы, теперь является принципиальным в контексте обсуждения проблем в мировой экономике: военно-политическая нестабильность в ключевых регионах мира приобрела застойный характер, причем масштаб «зон нестабильности» существенно расширился.

На саммите в Ханчжоу (как минимум, на его «полях») будет – особенно с учетом места проведения – сделана «заявка» на образ новой экономики. И проект «Север-Юг» вполне вписывается в логику развития.

Вероятно, мы действительно сталкиваемся с ситуацией, когда кризис создает новые беспрецедентные возможности для развития тем странам, которые готовы рисковать и способны к комплексному подходу к возникающим ситуациям. Ведь строительство коридора «Север-Юг», особенно если логистическая составляющая будет наполняться проектами в сфере «новой индустриализации», невозможно только в рамках классического «макроэкономического» подхода. Необходимо учитывать и военно-силовые факторы, и политические аспекты, и социальные вопросы.

Отметим два момента. С одной стороны, страны-участники проекта «коридора» (Россия, Иран, Азербайджан) набрали тот опыт внешнеполитической и внешнеэкономической деятельности, при котором становятся возможными долгосрочные геоэкономические компромиссы, когда можно пожертвовать частью сиюминутных дивидендов ради стратегической перспективы. 

С другой стороны, в мировой экономике возникла реальная возможность изменения системы «распределения ролей», не слишком выгодной для стран-участниц проекта, особенно в условиях долговременного падения цен на сырье.

С точки зрения действий России, стоит обратить внимание на три обстоятельства:

Первое. Коридор «Север-Юг» – это первый крупный геоэкономический проект России с элементами индустриализации за последнее время. 

Все остальные крупные транснациональные проекты в основном лежали в сфере экспорта углеводородов. Россия впервые обозначает свое присутствие на мировом рынке в качестве интегратора крупных проектов по модели «второй индустриализации». Насколько успешным будет этот опыт – покажет только время, однако, очевидно, что Москва воспринимает возникающую ситуацию в качестве основы для трансформации ситуативного, по сути, импортозамещения, в нечто большее, – в управляемое создание для российской промышленности устойчивых внешних рынков сбыта именно промышленной продукции.  

Второе. Коридор «Север-Юг» – это первый крупный экономический проект России, реализующийся не в традиционных «западном» (ЕС) или «восточном» (Китай) направлениях. 

Новый проект ломает традиционный дуализм российской геоэкономики, делая ее в перспективе более гибкой. Важно и то, что коридор «Север-Юг» является конкурентным для проекта «Великий Шелковый путь», прежде всего, с точки зрения построения моделей совместной хозяйственной деятельности, но также и с точки зрения организации маршрутов транспортировки грузов, что существенным образом оздоровит конкурентную среду.

Третье. Проект «пояса индустриализации» вдоль коридора «Север-Юг» реализуется вне контекста ЕАЭС и системы многосторонних экономических договоренностей постсоветского пространства. 

Россия начинает выстраивать параллельную экономическую инфраструктуру, ориентируясь на выход к ключевым глобальным центрам экономического роста, обойдя в процессе обсуждения проекта даже такого близкого союзника, как Казахстан. Едва ли можно говорить, что Россия отворачивается от ЕАЭС. Но надо быть крайне наивным, чтобы не видеть, что Россия разочарована итогами деятельности, прежде всего, неспособностью выйти за традиционные рамки «зоны свободной торговли».

Хотя и Москва несет существенную долю ответственности за отставание в промышленной и логистической составляющей в развитии ЕАЭС: слишком много сил ушло на дискуссии о «санкционной контрабанде». Но ситуация очевидна: ЕАЭС оказался пока вне глобального геоэкономического «мейнстрима».

В стратегическом плане договоренности по линии Россия-Иран-Азербайджан с возможным присоединением к ним Индии, куда в ближайшее время планируется визит Владимира Путина, говорят об осознании российским руководством реальных, а не идеологически мотивированных принципов многополярного мира. Многополярный мир, – это, в конечном счете, не только относительное и абсолютное ослабление США, это – формирование новых глобально значимых экономических систем. 

Встреча Президента Ирана Хасана Рухани, Президента Азербайджана Ильхама Алиева и Президента России Владимира Путина. Баку, 8 августа 2016 г. Источник: kremlin.ru. 

Такой подход во многом соответствует тому духу технократического прагматизма, который начинает господствовать в современных российских верхах и который странам постсоветского пространства важно воспринять в качестве долгосрочного «сигнал» о том, как Москва видит модель внешнеэкономического взаимодействия в дальнейшем.

Модель коридора «Север-Юг» говорит и о признании Москвой тупиковости дальнейшей эксплуатации рентных экономических моделей, как сырьевых, так и логистических, когда доход получается за счет транзита чужих грузов в третьи страны. Понятно, что пока проект находится только в начальной фазе реализации, но тенденцию он, безусловно, отражает.

Проект коридора «Север-Юг», безусловно, отражает современные геополитические реалии. Реалии уже не предкризисного мира, а кризисного. Его особенностью является комплексный подход, в рамках которого происходит взаимодействие на политическом, военно-политическом и экономическом уровне. Вырабатываются и новые, более гибкие формы институционализации процессов и договоренностей, которые, порой, совершенно не вписываются в традиционные модели взаимодействия. Ключевым является признание неразделимости в современном мире политических и экономических факторов.

Проблема заключается и в стремлении ряда стран Новой Евразии жестко разделять политическое, военно-политическое взаимодействие и получение экономических дивидендов. 

Такой подход был концептуально верен в предыдущую историческую (и экономическую, что немаловажно) эпоху и принес ряду стран (прежде всего, Беларуси, но также и Казахстану) значимые дивиденды, в том числе с точки зрения сохранения экономической стабильности и относительно высоких темпов экономического роста.

Однако сейчас такой подход может оказаться устаревшим, ограничивающим возможности геоэкономического маневра. В конечном счете, только после того, как реальностью – хоть и не беспроблемной – стало политическое и военно-политическое взаимодействие России и Ирана, транспортный коридор «Север-Юг» начал обретать практические контуры. И это обстоятельство должно стать не только предметом для анализа и критического осмысления, но и стимулом к дискуссии в рамках ЕАЭС о принципах развития. 

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ

Союзное государство России и Беларуси может стать «полигоном» для пилотного проекта – механизма евразийской академической мобильности.

Пилотный проект

В нашем экспертном сообществе периодически вспыхивает вопрос академической мобильности, а потом незаметно гаснет. До последнего времени было принято видеть возможности академической мобильности лишь на Западе. Все к этому привыкли, ответственные работники в системе образования сориентировались на этот курс.

Проблемы, которые с этим связаны, были заметны давно, главная из них – пресловутая «утечка мозгов». Однако поездки в ведущие зарубежные академические центры дают странам Евразийского союза и новые знания и опыт.

Отмахнуться от этого невозможно, но надо создавать своё самостоятельное, мощное образовательное ядро, если мы не хотим быть поглощенными более сильными центрами. Поглощенными не только на образовательном, но и на политическом уровне – ведь одно с другим тесно связано. Нам нужно развивать свои подходы, стиль, конкурентные преимущества в образовании. В конечном итоге, нам нужно укреплять собственную  рациональность и мировоззрение, свой угол зрения на мир, если мы хотим сохраниться как субъекты мирового развития и иметь свой голос. В этом смысле смена руководства в Министерстве образования и науки России дает надежду на корректировку ориентиров.

Рано или поздно Евразийский союз столкнется с проблемой невозможности обеспечить рост и технологическое перевооружение экономики без развития научно-образовательной базы и человеческих контактов, профессиональных сетей. Однако это «длинная инвестиция».

Союзное государство России и Белоруссии могло бы уже сейчас стать площадкой для запуска пилотного проекта академической мобильности, опыт которого мог бы затем быть распространен на все страны ЕАЭС.

Что есть сегодня?

На нашем континенте в образовательной сфере наиболее активны страны Евросоюза, в частности за счет программы «Эразмус». Реализуется целый ряд других программ, в том числе и в восточно-европейских государствах.

По статистике Министерства образования и науки России, в российско-белорусских отношениях в плане академической мобильности поводов для беспокойства нет. За последние двадцать лет количество студентов из Беларуси в России возросло с 4 тысяч (1995-96 гг.) до 24 тыс. (2013-14 гг.). Однако более 80% студентов – заочники, что затрудняет не только их общение со сверстниками, но и ставит под вопрос качество полученного образования.

Очных студентов в Россию из Беларуси приезжает примерно в 6 раз меньше, чем студентов из Казахстана.

Есть ряд инициатив в сфере науки и образования на постсоветском пространстве: это университетская лига ОДКБ, проекты Союзного государства с акцентом на поддержку научно-технических и инженерных кадров. Однако эти инициативы точечные и не могут заменить полноценного механизма академической мобильности.

Что делать?

Вопросы академической мобильности затрагивались на заседании Российско-белорусского экспертного клуба, которое состоялось в Минске в июне этого года на полях Форума регионов Беларуси и России. Автор этих строк выступал с докладом как раз по теме академической мобильности.

Что конкретно можно сделать? Общий механизм – традиционный.

Используя возможности интернета, создать централизованную площадку, через которую студенты смогут подавать заявки на получение стипендий. Организовать конкурсный отбор и выдавать студентам гранты.

Победители получали бы возможность 1-2 семестра учиться в одном из ведущих вузов союзной страны за счет программы.

В качестве операторов программы можно привлечь профильные ведомства наших стран, собрав соответствующий совет с паритетным участием белорусских и российских чиновников, представителей университетов и общественных организаций, а, возможно, и передовых работодателей.

В плане затрат это были бы не такие большие суммы, вполне посильные национальным бюджетам. Тем более, немалые ресурсы есть у университетов, которые могли бы предоставить, например, общежития, будучи сами заинтересованными в показателях мобильности. Из бюджета ЕС ежегодно тратят не миллионы, а миллиарды евро на подобные программы.

Важно особое внимание уделить тому, чтобы стипендиатами программы стали только самые активные и перспективные, кто действительно стремится и сам проявляет инициативу. Информацию можно распространить через университеты и союзные СМИ.

Важно сделать проект интересным и привлекательным для молодежи. Для этого среди участников должны быть ведущие вузы. Приоритетными можно было бы сделать специальности, которые наиболее популярны у студентов, обучающихся в странах евразийского пространства: экономика управления, право, здравоохранение, информатика, вычислительная техника, архитектура, строительство, энергетика и др.

Особое внимание надо уделить инженерному делу, хотя здесь есть своя специфика и, возможно, надо подумать об отдельном проекте – сети Центров подготовки инженерных кадров при крупных индустриальных предприятиях.

В перспективе администрирование механизма мобильности можно возложить на Евразийскую экономическую комиссию, которая занималась бы этой работой в тесном взаимодействии с национальными и региональными образовательными ведомствами стран ЕАЭС, а также университетами. Ведь рано или поздно мы столкнемся с необходимостью создания «гуманитарного блока» в ЕЭК.

В перспективе можно было бы рассчитывать на реализацию других проектов: создание ассоциации выпускников программы и запуск программы профессиональных стажировок в ведущих компаниях, национальных и наднациональных органах управления стран ЕАЭС.

Это помогло бы сбалансировать то влияние на наше образовательное пространство, которое оказывается Западом и Востоком. Не для того, чтобы закрыться от мира, а для того, чтобы на равных взаимодействовать с другими регионами планеты.

 Вячеслав Сутырин

В этом году исполняется 25 лет как страны Восточной Европы существуют без СССР. За эти годы судьбы бывших советских республик изменились радикально. Виталий Лейбин, главный редактор журнала «Русский репортер» в беседе с «Евразия.Эксперт» в Минске поднимает проблему: мы так и не поняли причин «роспуска» СССР. Лейбин уверен, что сегодня нашим странам не хватает образа общего промышленного будущего и культа равенства, но шанс на новую индустриализацию дает лишь евразийская интеграция.

- Украинский кризис, крымские события и Донбасс привели к самой серьезной за несколько десятилетий дестабилизации обстановки в Восточной Европе. Общества стран этого региона до сих пор находятся в состоянии психоэмоционального аффекта. Как крымские события повлияли на украинское и российское общество?

- Понятно, что украинское общество пострадало больше. Там идет война, потому и степень истерики и разобщённости в обществе выше. В российском обществе тоже произошло много вещей, в том числе позитивных. Так, крымская общественность, по крайней мере, русская крымская общественность, находилась на невероятном подъеме. Понимаете, мы привыкли с девяностых годов к постоянному нытью – пора валить из этой страны и все такое. А тут появляется огромное количество людей, которые вправду воодушевлены и хотят что-то сделать. Хотя, конечно, когда приходит бюрократия, то такие люди, как, допустим, Алексей Чалый, в такой системе уже не совсем уместны. Однако практически не обсуждалось, что в историческом смысле происходит с Россией и ее соседями.

Ситуация в Украине – это еще один из процессов распада Советского Союза, очень похожий на то, что происходило раньше в Грузии, в Молдове, в Средней Азии. Тут возникает ключевой вопрос: мы в тренде распада или в тренде строительства?

Если все же в тренде строительства, то как нам удалось остановить распад? В чем причины распада? Быть может, эти причины остались, а мы просто делаем вид, что не распадаемся?

Российское общество эмоционально восприняло распад Украины как свой, но не поняло, ради чего широкая советская общественность отказалась от собственной страны. Обстоятельства, приведшие к распаду, остались непонятыми. В конце восьмидесятых вся интеллигенция стала говорить о том, какая ужасная у нас была страна. А простой народ посчитал, что лучше жить, когда в магазинах много товаров. И мы совершенно без сопротивления распустили собственную страну и целую цивилизацию. 

Ничего хорошего в этом нет. И никто ведь не проделал просветительную работу и не показал, что в советском опыте можно было бы воспроизвести или развить. Поэтому мы до сих пор делимся на партии «антисоветчиков» и «советчиков», но правда в том, что жизнь намного сложнее.

Сегодня очевидно, что Россия возрождается в плане патриотизма, некоторых позиций на международной арене и оборонно-промышленного комплекса. Но с точки зрения управления экономикой, наукой, инновациями или управления просто людьми, которые действуют вне административной системы, ситуация сложнее. Бюрократия по-прежнему часто не доверяет даже патриотически настроенным гражданам – мол, все равно все разворуют. Мы не построили того, из-за чего вроде как разрушали Советский Союз. Поэтому можно видеть в распаде Украины происки Запада, и происки эти, очевидно, имели место, но проблема в том, что была бы это сильная страна – она бы так просто не распалась.

- Каковы сегодня перспективы евразийской интеграции?

- Мы в свое время были российскими партнерами Wikileaks, поэтому я прочитал довольно много американской дипломатической переписки 2000-х годов. В депеше из Таджикистана американский посол писал, что американцы тратят на поддержку таджикских гражданских организаций и демократии миллионы долларов, а Россия собирается построить там электростанцию.

Вообще, конечно, электростанция важнее. Поэтому посол предупреждал, что если так пойдет и дальше, то США может и проиграть. Тем не менее, американцам удалось отвернуть Таджикистан от России.

Евразийская интеграция, в отличие от призрака европейской или атлантической интеграций, несет потенциал действительной промышленной и экономической кооперации. Это реальность, а не пиар. Но для того, чтобы эта перспектива была, должна быть осознана как политика новая индустриализация, которая потребует, в том числе, и технической модернизации.

Однако и в самой России, и в Беларуси, и в Казахстане эти вопросы недостаточно обсуждены. Более того, большинство предпринимателей и управленцев в России считают это вообще ерундой. В экономической политике у нас имперцы и государственники, а во внешней политике у нас либералы, которые с иронией относятся к интеграционному проекту, и это мешает развивать мысль о том, какое у нас общее будущее. Вдобавок к этому, существует определенный российский снобизм, мешающий относиться к нашим партнерам как к равным.

Если евразийский проект выкроят, то как более равное и справедливое сообщество. С равными правилами и без жульничества.

Надо сказать, что Россия отчасти двигается в этом направлении. За счет того, что российские рынки оказались открытыми, Беларусь и Казахстан в значительной степени выиграли. В этом плане Россия скорее жертвует, чем имеет выгоду и жертвует сознательно, потому что, когда возникнет общий рынок, выиграют все. Но если посмотреть на некоторых лидеров российских госкорпораций и на экономический истеблишмент вообще, то можно заметить, насколько он снобистский и изоляционистский.

Нам не хватает видения общего промышленного будущего и культа равенства. Есть какие-то мелкие тактические шажки, но какого-то стратегического движения пока не наблюдается.

- Вы в Беларуси уже не в первый раз. Какие вы видите изменения и как оцениваете динамику изменений в белорусском обществе?

- Честно говоря, я тут некомпетентен. У меня, конечно, есть на этот счет какие-то свои соображения и впечатления, но мне требуется более серьезное изучение вопроса. У меня есть гипотеза, почему Беларусь выбрала более консервативный путь, чем Россия и Украина. Я обсуждал это со своими белорусскими друзьями.

Московские снобы часто говорили, что в Беларуси болото и неплохо бы провести какие-то реформы. Я думал над этим и лет 10 назад написал в своей колонке, что вообще-то во время Второй мировой войны Беларусь потеряла половину населения, а народ, который в недавнем прошлом столкнулся с такой демографической катастрофой, не должен быть склонным к реформам.

Сейчас, конечно, народонаселение Беларуси восстановилось. Однако нельзя после всего того, что пережили белорусы, требовать от них каких-то непродуманных реформ.

- Как вы считаете, нужны реформы или нет?

- Для того, чтобы ответить на этот вопрос, неплохо бы сначала ознакомиться с белорусскими реалиями. По крайней мере, сейчас многие разочарованные в украинском майдане люди смотрят в сторону Беларуси, где существует определенный потенциал модели. Мы ведь привыкли во всем ориентироваться на Запад. Взять ту же толерантность.

В России на протяжении сотен лет существуют не требующие никакой толерантности взаимоотношения разных народов, например, русских и татар. Татары остаются татарами, русские остаются русскими, но это братские народы. Они не терпят, но любят друг друга. И это по сути своей европейский образец. В мире очень мало стран, где разные народы мирно проживают на одной территории. Эта модель должна быть взята за образец и этим нужно гордиться. С белорусским опытом то же самое. Нужно посмотреть, что из этого опыта работает плохо, а что работает хорошо, и это хорошее нужно описать и взять на вооружение.

Беседовал Петр Петровский

30 августа в Бишкеке произошел теракт. В результате подрыва смертника, подъехавшего на автомобиле к посольству Китая, погиб он сам и пострадало 3 человека. Случившееся не имеет прецедентов в истории Кыргызстана. «Евразия.Эксперт» обсудил с экспертами из Бишкека, что было целью атаки, и кто стоит за терактом.

«Странный теракт»

Кыргызский политолог Денис Бердаков в интервью «Евразия.Эксперт» говорит, что использовано очень мощное взрывное устройство, от 5 до 7 кг в тротиловом эквиваленте: образовалась двухметровая воронка, в радиусе 3 км был слышен взрыв, в ближайших зданиях повыбивало стекла. Поблизости находятся посольства России и США, так что место теракта можно обозначить как элитный пригород.

Бердаков подчёркивает, что это первый теракт такого рода на территории Кыргызстана: «Не помню, чтобы раньше в Кыргызстане были смертники такого рода. У нас никогда не было взрывов, направленных против дипломатических представительств». С ним соглашается другой эксперт из Кыргызстана – Зульфия Марат, отмечающая в беседе с корреспондентом «Евразия.Эксперт», что никогда ранее подобного теракта в Кыргызстане не происходило.

«Значит, мы вступаем в какую-то новую эпоху – Кыргызстан всегда был довольно спокойной гаванью», – полагает Бердаков.

Теракт повлек очень мало жертв, потому что злоумышленники подъехали к заднему входу в посольство Китая.

Здание посольства Китая в Бишкеке. Источник: sputnik.kg.

«Непонятно, на кого был направлен эффект – ощущение, что теракт был знаковым, устроенным с целью создания шума», - говорит Бердаков.

С другой стороны здания посольства с 9 до 12 часов во вторник идет прием на получение виз в Китай, и несколько сотен человек стоят на улице. То есть можно было все по-другому сделать, если нужны были жертвы.

Цель – Китай или США?

Независимый эксперт Кубат Рахимов (Бишкек) высказал в интервью «Евразия.Эксперт» предположение, что

целью террористической атаки могло быть посольство не Китая, а США в Бишкеке.

Рахимов обращает внимание на признаки слабой подготовленности теракта, подчёркивая, что эксперты часто слишком высокого мнения об уровне знаний и оперативности действий местных экстремистов: «для многих террористов цель одна – США». Рахимов обращает внимание, что здание посольства США в Бишкеке расположено рядом со зданием посольства КНР.

«К американскому посольству сложно проехать, видимость затруднена, возможно, у террориста просто сдали нервы, и он привел в действие бомбу, не достигнув цели или перепутал цель, – допускает Рахимов. – Хотя большая часть инфраструктуры посольства США находится под землей».

Бердаков считает, что главной целью атаки могло стать китайское посольство, так как «Пекин заявил об участии в сирийском конфликте, возможна переброска войск». Кроме того, скоро в Китае пройдет саммит G20.

Кто стоит за терактом?

Опрошенные эксперты сходятся во мнении, что кыргызстанский терроризм имеет свою специфику: сращение с криминалом, отказ от использования смертников, легкая политическая подоплека.

«Видимо, после того как Китай вступил вместе с Ираном и Россией в Сирию, злоумышленники решили как можно ближе к Китаю устроить такой «политический взрыв», – считает Денис Бердаков.

Эксперт отмечает, что в Бишкеке можно найти десятки мест, где жертв было бы больше. Можно было найти места массового скопления китайцев. «Здесь же мы видим некую знаковость и нежелание того, чтобы массово пострадали граждане Кыргызстана».

Оцепление на месте теракта в Бишкеке. Источник: sputnik.kg.

«Массовые жертвы могли привести к тому, что команда Президента Кыргызстана Алмазбека Атамбаева получила карт-бланш на искоренение любой исламской оппозиции, - считает Бердаков, - Но данный взрыв был нацелен не на то, чтобы было большое число жертв, а именно на то, чтобы послать определенный сигнал».

Теракт могла осуществить террористическая группировка, возможно из Туркестана или Синьцзян-Уйгурского автономного района, поскольку у местных террористов иной почерк, считает эксперт.

В Кыргызстане очень сложно будет найти смертников, это не соответствует ментальности народа. Здесь нет ярких антикитайских настроений. Конечно, есть легкий страх перед многочисленностью Китая, но фобий в Кыргызстане по этому поводу нет.

В Кыргызстане подготовить подобную акцию непросто. В стране толком и нет терроризма, но есть религиозно-оппозиционные группы. Это абсолютно не их почерк. Возможно, это ИГИЛ (запрещенная организация) или Уйгурский сепаратизм. Но опять же, они хорошо взаимодействуют, говорит Бердаков, подчеркивая, что в Кыргызстане с терроризмом власти борются давно и активно: «У нас нет как такового терроризма – он, как и в Казахстане, плотно сращен с криминалитетом – это своеобразный бизнес».

Сегодня в Кыргызстане организованные преступные группировки сращиваются с религиозными радикалами. По идейным причинам крайне малое количество людей выступает за халифат и эту прослойку людей активно искореняют, отмечает Бердаков.

Что дальше?

Зульфия Марат обращает внимание, что в сентябре Кыргызстане ожидаются два крупных события. Социальное – проведение Игр кочевников, сопряженное с прибытием многочисленных гостей из-за рубежа. А затем и политическое – саммит глав государств СНГ. Эти события требуют высокого уровня безопасности при их проведении.

«Теракт поставил вопрос ребром: готова ли страна ответить на подобный вызов, обеспечив безопасность предстоящих мероприятий?» – задается вопросом Марат, отмечая, что в новой обстановке государству придется приложить гораздо больше усилий по обеспечению безопасности, чем планировалось ранее.

Сотрудники правоохранительных органов на месте теракта в Бишкеке. Источник: sputnik.kg.

Комментируя возможности ОДКБ, членом которой является Кыргызстан, в борьбе с терроризмом, Бердаков высказывает предположение, что организация может оказаться полезна при серьезном вторжении. Во всех местных ситуациях – 2010 г., этнический конфликт в г. Ош, ситуация на границе с Таджикистаном – ОДКБ выступает посредником, готова предоставлять техническую помощь, блокировать ресурсы в интернете, методологию, деньги. Причем все это выделяет в основном Россия.

«Ни Казахстан, ни Беларусь, ни Армения никогда не пойдут в Кыргызстан. Во-первых, они до конца не понимают, что здесь происходит, во-вторых – как только они вмешаются, здесь будет Афганистан-2», – считает Бердаков.

Эксперт уверен, что все члены ОДКБ хотят стабильности в Кыргызстане, но ОДКБ во многом создана как организация для борьбы с внешним противником. Она пока не очень готова работать с внутренними угрозами.

По словам Зульфии Марат, проблема терроризма носит международный характер, и борьба с ним требует усилий «не только нашей страны, но и скоординированных, комплексных действий всех стран Центральноазиатского региона», а также других игроков. В Центральной Азии наступили неспокойные времена.

Подготовил Павел Воробьёв

В Беларуси 11 сентября состоятся парламентские выборы. Любая избирательная кампания – это маркер основных тенденций в обществе. Многие из них возникли не сегодня и не вчера, поэтому внимание к ним могло притупиться, что делает их еще более опасными. Какие тенденции могут надломить белорусскую модель и дестабилизировать общество?

Распад СССР - деконструкция ценностей

Конец 1980-х гг. для Беларуси, как и для других стран бывшего СССР, был переломным. Распад господствующей идеологии привел к появлению общественных групп, генерирующих новые идеи и ценности. В Беларуси их особенностью было то, что новые идеологические группки состояли в основном из представителей гуманитарной интеллигенции, а также детей партноменклатурщиков, которых в народе принято называть «золотой молодежью». Подобные группки вначале имели субкультурный характер. Члены объединений хотели каким-либо образом выделиться из общества, используя деревенские одежды, реконструируя праздники и используя исключительно белорусский язык. Первый премьер-министр независимой Беларуси Вячеслав Кебич про них вспоминал следующим образом:

«Несколько десятков парней и девчат, среди которых был сын заведующего экономическим отделом ЦК, нынешний лидер БНФ Винцук Вечерко, сын главного редактора газеты «Мінская праўда» Алесь Суша, дети других высокопоставленных партийных чиновников, собирались поочередно друг у друга на квартирах, читали стихи малоизвестных белорусских поэтов.

Разговор велся только на белорусском языке. Это и пугало идеологическое ведомство. В России в это время заявило о себе экстремистское общество «Память», и «Талака» воспринималась чуть ли не как его филиал.

Хотя, как впоследствии выяснилось, никаких политических замыслов молодежь не вынашивала; ей просто претила одиозная пропаганда советского образа жизни...» [1].

Подобная особенность формирования новых политических группировок перекочевала в дальнейшем в оппозицию независимой Беларуси. Белорусский народный фронт (БНФ) формировался в большинстве своем из этих слоев, и нес кроме идеологической нагрузки также мощный эстетический потенциал.

Социальная ограниченность оппозиции постепенно привела к ее закупориванию на самой себе. Оппозиция не понимала чаяния большинства, а народ – оппозицию. Так формировался конфликт, который вылился в президентские выборы 1994 г., где двум прозападным оппозиционным кандидатам Станиславу Шушкевичу и Зенону Пазняку вместе было отдано 22,82% голосов избирателей. В дальнейшем подобные цифры в диапазоне плюс минус 5-7% закрепятся за оппозиционным электоратом, ориентированным на Запад.

Идеологический риск

Распад СССР повлек за собой деконструкцию господствующей идеологии. Беларусь в этом плане имела некоторые особенности. Во-первых, постперестроечная идеология национал-демократии так и не была укоренена в обществе, не стала всеобъемлющим трендом. Во-вторых, запрос на ресоветизацию в Беларуси был куда более сильным, чем в какой-либо другой стране бывшего СССР. В-третьих, этот запрос реализовался благодаря победе мощного харизматичного лидера, который восстановил двуязычие, закрепил ориентацию страны на постсоветскую интеграцию, возвратил белорусскую символику, предотвратил приватизацию.

После победы Александра Лукашенко основной проблемой в идеологическом плане стала коррозия в ядре белорусских интеллектуалов. Большая часть из них влилась в перестроечное движение и уже после распада СССР участвовала в создании структур «мягкой силы» стран североатлантического блока.

Уже вначале 1990-х гг. в Беларуси появились Европейский гуманитарный университет, представительство Фонда Сороса. Начала действовать программа ТАСИС и создавались некоммерческие организации, аффилированные с Западом. В условиях идеологического вакуума влияние этих организаций на гуманитарную сферу не могло не сказаться на пересмотре ряда подходов в научно-исследовательских и образовательных программах в стране. В Беларуси укоренилась либеральная точка зрения в преподавании политологии, социологии, философии, экономической теории в средних специальных и высших учебных заведениях, аналогично преподавалось обществоведение в школе.

Параллельно та часть интеллектуального поля, которая не влилась в западные структуры и тренды, пребывала в дезориентации. Марксистко-ленинский дискурс достаточно быстро маргинализировался и распался. Появились сторонники дореволюционных теорий западнорусизма, а также альтерглобализма, консерватизма и многих других.

В этих условиях поставленная еще в 1998 г. Администрацией президента РБ задача по выработке идеологических оснований суверенного государственного строительства не была выполнена.

Конференция ноября 1998 г. проиллюстрировала фрагментацию идеологических ориентаций, отсутствие интеллектуального потенциала стареющих гуманитарных элит по выработке общей платформы. Ситуация стала усугубляться сменой поколений. Уходящие интеллектуалы практически не создали концепций и идей, отражающих запрос белорусского общества и государства. Не было выращено и поколение преемников. Западные же гуманитарно-идеологические структуры через сетевые организации, образовательные и исследовательские программы достаточно активно взялись «подпитывать» расширение социальных групп, исповедующих западные ценности.

Социальное ядро противоречий

Этому содействует и социальная природа представителей умственного труда и творческих специальностей, в особенности журналистов, публицистов и др. Проведенные еще в середине ХХ в. исследования показывают, что представители умственного труда ментально претендуют на власть через «сказанное или написанное слово» [2]. При этом отрыв большинства из них от реальной хозяйственной, производственной и управленческой деятельности приводит к некритичным требованиям к власти укоренять утопические модели и требовать идеальных решений.

Фактически интеллектуалы являются теми, кто не имеет исторического опыта ответственного управления, но требует выполнения своих утопических, не соответствующих действительности моделей.

В связи с этим имеет место скрытый конфликт между властью реальной и властью слова.

Социологи в этой связи указывают на подобную ситуацию, которая происходила в процессе противостояния духовной и светской власти в древности и средневековье [3]. И здесь нет ничего удивительного в том, что один из ведущих держателей сети западных НКО в Беларуси (консорциум ЕвроБеларусь) Владимир Мацкевич, приютивший достаточно специалистов-гуманитариев, на этом поприще сделал попытку сформировать определенную «снобистскую» теорию о роли интеллектуалов и их противостоянии государству:

«Разница между европейской традицией и советской особенно ярко проявляется в понимании «голоса народа». Европейское государство на любое обращение граждан должно отвечать. И этими гражданами могут быть как маленькие общественные объединения, так и известные всей нации интеллектуалы – все они представители народа. Советская власть [Владимир Мацкевич называет советской властью белорусское руководство – прим. П.П.] реагирует совсем иначе. Народным мнением считается обращение пенсионеров-ветеранов или трудового коллектива, а высказавшийся интеллектуал объявляется отщепенцем, оторвавшимся от народа, и противопоставляется народу. Общественные объединения (НГО) легко могут быть записаны в иностранные агенты, как это сейчас происходит в законодательстве России, а в Беларуси на практике реализовано давно» [4].

При этом в вопросе расширения социальной базы Мацкевич исходит из того, что привилегия быть интеллектуалом не идентична представителю научной корпорации с ее дисциплиной, цензом и требованиями. В клуб интеллектуалов записывается любой, кто имеет «критичность и сомнение» [5]. Т.е. социальное поле увеличивается. Основными критериями являются активность и наличие свободного времени для критичности, сомнений и общественного активизма.

Группы риска

На кого могут влиять подобные организации и неформальные структуры? Как уже было сказано, для вовлеченности в данную организацию требуется психологическая предрасположенность к «критичности и сомнению», а также наличие достаточного свободного времени. По таким показателям круг подпадающих под влияние данных сетей ограничивается, прежде всего, учащимися средних и высших учебных заведений всех ступеней, научным сообществом, людьми свободных профессий, предпринимателями, программистами, офисными работниками, пенсионерами. Сфера их деятельности, наличие свободного времени и амбиции включают их в группу риска. При этом, большинство из них (не считая части учащихся и преподавателей) трудоустроены в частном секторе, т.е. соприкасаются с государством в наиболее болезненных с психологической точки зрения случаях: оплаты налогов и государственных проверок.

При этом группу риска можно расширить и сочувствующими: управленцами, особенно новой генерации, не связанными с советским прошлым. Понятно, что их социальная активность в этом направлении скорее минимальна. Однако у данной части лиц имеются административные или экономические (если мы говорим о работниках предприятий) рычаги.

И все же сосредоточимся на частном секторе, ибо он выступает как основной базис, а также потенциально может являться источником финансирования деструктивных инициатив.

Проблема подсчета частного сектора связана с различием в методологии подсчета микро и малых предприятий (ММП) в Беларуси и мире. Белорусская методология не включает в категорию ММП индивидуальных предпринимателей. По этой методологии количество малых организаций составляет на 2015 г. 9,7 на 1000 человек. Если следовать стандартам статистики ЕС и учитывать ИП в составе микроорганизаций, то численность ММП на 1000 человек вырастает до уровня 35,9 на 1000 человек, что соответствует уровню развитых европейских стран.

Число ММП на тысячу человек. Источник: beroc.by.

Не стоит забывать и о теневом сегменте экономики Беларуси, который по разным оценкам на сегодня составляет порядка 400 тысяч трудоспособных белорусов. Это незарегистрированные трудовые мигранты, а также люди, занимающиеся приграничной торговлей, незаконной либо незарегистрированной предпринимательской деятельностью. Если взять самый пессимистичный сценарий и предположить, что большую часть из них составляют трудовые мигранты, а доля самозанятых составляет порядка 100 тысяч человек, то даже такая низкая цифра качественно меняет представленный график. Как результат, число ММП на 1000 человек в Беларуси становится равным 46,5, что выше уровня многих европейских стран. Таким образом, по уровню ММП Беларусь выступает среднестатистическим европейским государством.

К сожалению, сегодня нет исследований, отражающих политические предпочтения представителей малого бизнеса. Автору удалось найти только исследование экономических предпочтений представителей белорусского частного сектора за 2007 г. Кластерный анализ показал наличие пяти основных групп в предпринимательской среде:

− «либералы», которые придерживались максимально либеральных взглядов по максимальному количеству вопросов (их было больше всего – 32,3% выборки);

− «патерналисты» – сторонники максимального вмешательства со стороны государства (их было меньше всего – 8,9% выборки);

− «рыночники–интервенционисты» – сторонники рыночных отношений, однако при большой роли государства по регулированию этого рынка, прежде всего с целью защиты производителей (15,4%);

− «госкапиталисты» – сторонники рыночных отношений при сохранении государственной собственности на наиболее значимые объекты (12,6%);

− «нерешительные» – те, кто не был в состоянии однозначно сформулировать свои взгляды, т.е. практически во всех вопросах отмечал средний балл – 3 (30,8%).

Сложно коррелировать данные 2007 г. с современностью, но можно точно сказать, что для 2007 г. взгляды предпринимателей достаточно отличались от взглядов большинства белорусов. Большая доля «либералов» того или иного толка сильно выбивается. Однако имеются и сторонники госкапитализма, патерналисты и интервенционисты, которые служат социальной опорой государства в этом секторе. Хотя, конечно, нельзя говорить про тенденции из-за отсутствия данных 2010-х гг.

Теперь обратимся к настроениям в частном секторе. В таблицаъ представлены оценки представителями частного сектора работы своих предприятий:

Источник: Исследовательский центр ИПМ.

Интересна также динамика оценки деятельности правительства со стороны бизнеса в динамике 2015-2016 гг.

Источник: research.by.

Данные показывают, что критические настроения у представителей частного сектора высоки. Их мировоззрение хоть и более практичное, но все же достаточно близкое к позициям «интеллектуалов». Да и по включенности в общественные структуры представители частного сектора в большинстве тянутся к сетевому и неформальному принципу с минимальным прямым участием государства. Поэтому так сложно в этом сегменте работать провластным БРСМ, РОО «Белая Русь» и ФПБ, которые используют методы и приемы «по старинке», через вертикаль.

В то же время аффилированные с западными структурами НКО используют те технологии и инжиниринг, которые получили обкатку в обществах с устойчивым и при этом господствующим частным сектором.

Опыт тонкой работы, неформальность отношений, сетевой принцип работы притягивают частный сектор и превращают его в основную «группу риска» с точки зрения сохранения политической стабильности в обществе.

Если же представить постепенную смену поколений в частном секторе, когда заставшие СССР, а значит социализировавшиеся в тех общественных отношениях между хозяйственными субъектами и органами управления люди «освободят» дорогу молодым, не видевшим СССР, то можно предположить, что молодое поколение будет вольно или невольно воспроизводить те модели отношений, которые транслируются глобалистским «трендом».

Это подтверждают и цифры исследования 2015 года «Евразийского монитора» о цивилизационных предпочтениях белорусов. Согласно исследованию только 48% опрошенной белорусской молодежи положительно относится к ЕАЭС, в то время как 39% относится безразлично. К слову более старшие возрастные группы положительно относятся к ЕАЭС в пределах 62-67%.

Источник: eurasiamonitor.org.

Если же вспомнить о фактическом удалении государства из сферы идеологии (идеологическая вертикаль есть, а идеологии нет), причины которого указаны выше, то единственным центром «производства» политических установок оказываются «интеллектуалы», аффилированные с зарубежными структурами.

Предупреждение рисков

В этой ситуации возникает естественный вопрос о мерах предупреждения рисков для белорусского общества. В данной ситуации следует использовать накопленный западный опыт менеджмента гражданского общества, отличный от прямого воздействия вертикали.

Неформальные методы работы через создание общественных фондов, программ, новых методов идеологической работы, а также функционирование интернет-инициатив должны стать государственным приоритетом.

На постсоветском пространстве опыт качественного замещения иностранных агентов в сфере НКО есть у Казахстана и России. Их наработки могут быть применены в Беларуси. Достаточно интересен немецкий опыт создания политических фондов, которые представляют собой сетевой аналог белорусской идеологической вертикали с более глубокими формами специализации активистов в них.

Литература:

1. Вячеслав Кебич: «Искушение властью». Минск 2008, стр. 73.

2. Schumpeter J.A. Kapitalismus, Sozialismus und Demokratie. Bern: Francke, 1946. S. 231.

3. Gelhen A. Einblicke. Frankfurt am Main: Klostermann, 1978. S. 18-21.

4. Мацкевич В.В. Общественный диалог в Беларуси: от народовластия к гражданскому участию / Владимир Мацкевич – Минск: Логвинов, 2012. С. 41.

5. Мацкевич В.В. Общественный диалог в Беларуси: от народовластия к гражданскому участию / Владимир Мацкевич – Минск: Логвинов, 2012. С. 27.

Петр Петровский, научный сотрудник Национальной академии наук Беларуси,
директор консервативного центра NOMOS (Минск)