Тристан Кендердайн

26-30 октября госсекретарь США Майк Помпео провел в дипломатическом турне по странам Южной Азии и Тихоокеанского региона. Его целью была прямо обозначена дискуссия о том, «как свободные нации могут сообща противостоять угрозам, исходящим от Компартии КНР». Не менее настойчиво Вашингтон продвигает антикитайскую повестку и в странах Центральной Азии, глубоко вовлеченных в инициативу Пекина «Один пояс, один путь». О развитии евразийской стратегии Китая и о том, как ее воспринимают в США корреспондент «Евразия.Эксперт» побеседовал с директором по исследованиям аналитической компании Future Risk, специалистом по политэкономии Тристаном Кендердайном.

– Кандидат от Демократической партии на пост президента США Джо Байден считает, что на данный момент основной угрозой для США является Россия, а Китай – самым большим конкурентом. Означает ли это то, что в случае избрания президентом, Байден направит свои усилия на ослабление напряженности в отношениях Китая?

– Напряженность вокруг разрыва экономических отношений Соединенных Штатов и Китая на деле продиктована 20-летним политическим циклом, а не 4-летним президентским циклом. Через администрацию Трампа определенная фракция воспользовалась возможностью озвучить некоторые давние проблемы в отношениях с КНР и выразить несогласие с провальным нарративом интеграции и конвергенции.

Президент Клинтон был тем, кто в 1999 г. определил курс Соединенных Штатов на сближение с Китаем. Принятие такой политики не было непродуманным – идея была в том, что глобальный либерализм создаст большее индивидуальное богатство и, следовательно, более мирные, конвергентные и, в конечном счете, демократические институциональные государственные структуры.

В то время как доктрина открытого Китая, вероятно, может быть прослежена до нескольких ключевых личностей и моментов, таких как Киссинджер или Клинтон, враждебность и нарратив разрыва или великой дивергенции теперь, вероятно, лучше отражаются политическими мыслителями и законодателями среднего и более низкого уровня, наконец объединившими давно приглушенные голоса в отношении серии китайских нарративов, которые никогда толком не имели смысла. Всегда было много примеров слепой веры и ожидания институциональных изменений, которые так и не воплотились в реальность, независимо от того, сколько времени было для этого предоставлено.

Однако по всему Западу триумфальное высокомерие этого политического подхода, особенно в отношении России и Китая, дало дорогу ленивому идеологическому беспорядку неолиберализма, который постоянно прокрадывался во многие аспекты политических, экономических и социальных институтов Запада. Без четкого политического решения проблемы неолиберализма западные экономики будут продолжать бороться за то, чтобы сформулировать дальнейший курс в этом столетии, сначала экономически, но все больше и больше – политически.

На Западе сейчас отсутствует политический или экономический курс, объясняющий неспособность глобального либерализма преобразовать крупнейшие державы в конвергентные экономики.

Что касается кандидатов на выборах в Соединенных Штатах, то я думаю, что здесь выиграли Россия и Китай, поскольку Соединенные Штаты выставили двух очень слабых кандидатов. Независимо от того, станет ли президентом Байден или Трамп, политическая машина уже запущена, а Конгресс и политические партии теперь имеют волю, причину и прототеорию посткитайской конвергенционной глобальной экономики.

– В чем проявляется слабость Трампа и Байдена?

– Первый срок Трампа принес выгоду и России, и Китаю. Был ли сговор, вмешалась ли Россия в 2016 г. или вмешивается в 2020 г., на самом деле не имеет такого большого значения, как то, насколько слаб Трамп в качестве американского лидера, как из-за личной манипулятивной позиции Путина и Си, так и из-за ослабления институтов Соединенных Штатов изнутри. Славой Жижек сказал в 2016 г., что президентство Трампа в конечном счете принесет пользу американским левым, потому что Трамп ослабит или даже уничтожит Республиканскую партию. Но на самом деле президентство Трампа ослабило всю страну.

Байден, однако, стал той самой слабой альтернативой Трампу, на которую может надеяться любая растущая иностранная держава. Хотя первоначально его объявили консенсусным центристским компромиссным кандидатом, его выступления в течение последних шести месяцев поставили под сомнение остроту его ума. Предложенная им в вице-президенты от Демократической партии Камала Харрис также является очень слабым кандидатом.

Учитывая, что Россия и Китай могли бы столкнуться с президентством Элизабет Уоррен или оживленными левыми во главе с Берни Сандерсом, я думаю, что и Россия, и Китай уже будут чрезвычайно довольны результатами демократических праймериз, породивших, вероятно, самый слабый тандем кандидата в президенты США и его вице-президента со времен Майкла Дукакиса.

Лично я думаю, что президентство Элизабет Уоррен вызвало бы наибольшую головную боль как для Китая, так и для России. По-профессорски умная, готовая с удовольствием заниматься сложностями формирования политики и решением макропроблем, бесспорно – финансово грамотная, если бы она собрала хорошую команду вашингтонских политических умов, она действительно могла бы создать какие-то глобальные правовые и политические механизмы для творческого решения некоторых сложных проблем современной геоэкономики и транснационального капитала. Как бы то ни было, кто бы ни победил, еще четыре года он неизбежно будет сосредоточен на внутренней политике США, что означает восьмилетний промежуток без какой-либо значимой прогрессивной политики со стороны Соединенных Штатов в отношении глобальной экономики или многостороннего мирового порядка в области безопасности.

– Как пандемия и торговая война США и Китая повлияли на проекты инициативы «Один пояс, один путь», которые реализуются в странах вдоль Шелкового пути?

– Геоэкономическая политика Китая в экономиках Шелкового пути в принципе уже провалилась. Даже игнорируя роль Соединенных Штатов в торговой войне, я думаю, что Китай не смог осуществить свои геоэкономические задачи в Евразии и вскоре свернет свою роль в регионе.

Китай уже переименовал и отстранился от своей знаковой инициативы торгово-инвестиционного обмена «Международное сотрудничество в области наращивания потенциала» (ICC). В феврале этого года министерство торговли Китая удалило эту инициативу со своего веб-сайта и вернулось к старой, более общей формулировке «Выход на глобальный уровень». Это означает конец самой важной практической торговой и инвестиционной инициативы, которая лежала в основе «Пояса и пути».

Провал «Международного сотрудничества в области наращивания потенциала», вероятно, является самым важным геоэкономическим событием в Евразии. То, что этот проект торгово-инвестиционного обмена не работает, означает, что Китай не решает свои внутренние проблемы экономического потенциала, а также не помогает интенсифицировать промышленное развитие в евразийских экономиках. Сегодня также очевидно, что самый важный экономический партнер Китая в регионе в рамках «Пояса и пути» – Казахстан – не смог наладить свое промышленное развитие. Неспособность Казахстана сдвинуть свою промышленную политику с мертвой точки означает, что институциональные рамки не позволяют каким-либо китайско-казахстанским торгово-инвестиционным обменам оказывать значительное экономическое воздействие.

Это означает, что основная экономическая функция «Пояса и пути» уже зашла в тупик, а для «Пояса и пути» неудача Казахстана в экономическом развитии будет означать мертвую зону посреди евразийских геокономических планов Китая.

Другая знаковая экономическая инициатива Шелкового пути, межконтинентальная железнодорожная грузовая система «China Rail Express», также шатается. Наша компания недавно провела серию исследований, измеряющих объемы грузовых перевозок по этой системе, и нашла результаты неутешительными. В то время как выбор этой политики Китаем и экономическая теория поддерживают развитие кумулятивных причинно-следственных факторов экономического роста, реальность низких объемов пропускной способности означает, что эта железнодорожная система живет на игле китайских субсидий. Развитие грузовых железнодорожных перевозок по Транскаспийскому Международному Транспортному Маршруту несколько более перспективно, чем «China Rail Express», но новая война на Кавказе, похоже, подрывает любую надежду на пролегание Шелкового пути между Каспийским и Черным морями.

С точки зрения практического геоэкономического развития китайская политика «Пояса и пути» в Евразии терпит неудачу. Но с точки зрения торговых трений между США и Китаем геополитическая полезность программы становится все более очевидной.

Эти железнодорожные соединения с Ираном, Узбекистаном, Туркменистаном и Казахстаном окажутся неоценимыми для геополитических позиций Китая в предстоящее десятилетие. Однако сам масштаб инвестиций и субсидирования, необходимых для поддержания этих железнодорожных грузовых линий в рабочем состоянии, несет экономические издержки при столь незначительной политической выгоде, что весь проект становится сомнительным.

– Почему проект не может существовать без китайских субсидий?

– С точки зрения местных государственных выгод, дело Матраимова в Кыргызстане показывает, почему эта политика не работает. Политика увеличения китайской торговли и инвестиций в евразийские страны изначально неэкономична, требуя огромных субсидий китайского правительства, которые в конечном счете должны быть извлечены из карманов китайского народа либо за счет налогов и принудительного труда, либо через банковскую систему за счет финансового давления, когда китайские вкладчики вынуждены вкладывать сбережения на банковские счета с отрицательными реальными процентными ставками, потому что таким образом они теряют меньше, чем на инвестициях любого другого класса, исключая бегство капитала из страны.

Это финансовое давление, по сути, является налогом, который Китай взимает со своего народа, чтобы иметь возможность вливать так много наличных денег в Евразийское пространство через инвестиции, управляемые банком. Это вроде бы свободные деньги, но в жизни такого не существует. Если добавить к этому уровень коррупции в 20-30% в местной экономике, когда местные элиты в Евразии забирают подобные суммы для возвеличивания собственных кланов, то неэкономическая система становится комичной.

Я также думаю, что в конечном счете политическая философия и идеология внешней политики Китая подвели его в геоэкономической авантюре Шелкового пути. Китайские политики искренне полагали, что в Центральной Азии они найдут страны, недовольные российским колониальным наследием и приветствующие капиталовложения Китая как короткий путь к модернизации. Вместо этого Китай столкнулся с целым рядом социальных институтов, которых он не ожидал и с которыми у него нет навыков взаимодействия.

Несмотря на многочисленные внешнеполитические провалы, евразийство за последнее столетие сыграло огромную роль в международных отношениях России с Центральной Азией. Однако авторы политики китайского «Пояса и пути» не обладают ни концепцией, ни подготовкой в области идеологии евразийства или российской истории в Евразии. Это не только противоречит идеологии отказа от взаимодействия с российским внешнеполитическим курсом, но и показывает, что собственная внешнеполитическая идеология Китая безнадежно устарела и недостаточно развита.

Масштабная эпидемия коронавируса, стремительно распространившаяся по миру из Китая, продолжает оказывать негативное влияние на мировую экономику. Перебои в поставках из-за остановки крупных китайских производств, перекрытие границ и отмена массовых мероприятий ударяют по всем отраслям, как и паника, подогреваемая сводками СМИ. О том, какими последствиями для Китая и всего мира грозит COVID-19, и почему именно эта эпидемия стала такой угрозой для мировой экономики, в интервью «Евразия.Эксперт» объяснил директор по исследованиям аналитической компании Future Risk, специалист по политэкономии Тристан Кендердайн.

– Вспышки коронавируса были зарегистрированы более чем в 50 странах. Как коронавирус влияет на мировую экономику?

– Пока еще слишком рано оценивать, но есть серьезная вероятность, что глобальные экономические потери станут неизмеримыми. По-настоящему важные институциональные трения существуют между мировой и китайской экономиками. Еще пять лет назад была широко распространена и поддерживалась вера в интеграцию Китая в мировую экономику.

Интегрированная экономика Китая представляла бы собой совершенно иную перспективу, которая, вероятно, означала бы более целостный подход к глобальному экономическому управлению. Но за последние пять лет Си Цзиньпин сосредоточился на централизации не только внутренней власти, но и внутренней экономической политики, росте экономического национализма и медленном отделении китайской экономики от остального мира. Интеграционистский проект застопорился, если не провалился. Это означает, что между китайской экономикой и мировой экономикой уже существуют некие шлюзы. Это может быть плюсом для мировой экономики в случае долгового дефляционного финансового кризиса в Китае. Но, с другой стороны, если бы китайская экономика стала более интегрированной в мировую за последние пять лет, то, возможно, было бы больше факторов спроса, чтобы удержать ее на плаву.

Общая для Китая проблема задолженности местных органов власти может обостриться в результате реакции экономики на COVID-19. Если инфраструктура и промышленное производство, управляемые местными органами власти, начнут замедляться или сокращаться, и они не смогут погасить свои государственные облигации, то финансовые отголоски этого могут превратиться в снежный ком негативных причинно-следственных связей, который будет угрожать финансовой жизнеспособности всей страны.

Предполагалось, что новыми движущими силами роста станут инвестиции в инициативу «Пояса и пути», которые возьмут верх над внутренним промышленным производством. Но большинство этих зарубежных проектов зашли в тупик, и слабая внутренняя экономика теперь будет означать меньший объем капитала для инвестиций за рубежом. Сокращение внутренней экономики Китая будет также означать сокращение расходов на «Пояс и путь» и отток ПИИ из Китая.

Таким образом, для мировой экономики существуют три основные точки соприкосновения, на которые может повлиять низкий рост, отсутствие роста или сокращение китайской экономики.

Во-первых, финансовый риск для развитых экономик; во-вторых, отделение глобализованного производства от китайских цепочек поставок; и в-третьих, замедление притока ПИИ из Китая в развивающиеся страны в рамках проекта «Пояс и путь».

Таким образом, дефляция долга со стороны Китая по-прежнему представляет собой большую угрозу для мировой экономики, но она вряд ли будет иметь место. Ограниченная острая боль от замедления производства в Китае нанесет ущерб мировой экономике, но это только ускорит и усилит воздействие того, что произойдет в любом случае – Китай и так находился на траектории очень низкого роста в этом году, и те же самые ударные волны от низкого экономического роста или его отсутствия в Китае все равно ударили бы по тем же секторам и предприятиям. Так что, возможно, вызванный COVID-19 кардинальный поворот будет менее болезненным в долгосрочной перспективе, чем если бы мы позволили этому процессу затянуться.

Конечно, распространение вируса будет маскировать большинство этих переменных во взаимодействии Китая и мировой экономики, потому что все в мире будут подвержены риску COVID-19. А с точки зрения взаимосвязей всего и всех, падение цен на нефть или замедление роста в еврозоне может оказаться более значительными экономическими факторами, чем COVID-19, что еще больше затуманивает его эффект и затрудняет вычисление пути к новым формам роста в начале этого десятилетия.

– Многие эксперты пишут, что коронавирус серьезно повлиял на китайскую экономику. Какие отрасли китайской экономики в настоящее время находятся в трудном положении?

– Внутри Китая, похоже, царит ощущение «падения, но не краха». В Китае еще не наступил тот экономический кризис, каким был мировой финансовый кризис в западных экономиках. Но в экономико-исторической перспективе мы могли бы оглянуться назад на COVID-19 как на поворотную точку для китайской экономики, которая уже была в зоне низкого роста и не имела пространства для роста.

На совокупном уровне видно, что упали загрязнение окружающей среды, потребление электроэнергии и железнодорожные перевозки. На непосредственном уровне страдают, очевидно, туризм, транспорт, отели и рестораны, но они и восстановятся быстрее всего. Аналогична ситуация с закрытием крупных центров промышленного производства, которое привело к остановке загрязнения на Северо-Китайской равнине. Они также довольно быстро вернутся в оперативный режим.

Я думаю, что больше всего пострадают контакты между людьми в научно-технической сфере.

Китай пытается использовать промышленную политику для перехода к новым высокотехнологичным отраслям. Это требует от многих отдельных людей самостоятельно сделать скачок: получить высшее образование, повысить квалификацию и найти место в новой динамичной экономике прибрежных городов Китая. Но если у многих из них в этом году выбьют почву из-под ног, то это может повлечь последствия.

Например, представьте себе недавнего выпускника в области компьютерных наук на пути к тому, чтобы стать исследователем искусственного интеллекта, который работает, чтобы платить за аспирантуру. Если в этом году его зарплата упадет вдвое, или он потеряет работу, с помощью которой обеспечивает свое будущее, то он может отказаться от этого пути или, по крайней мере, вернуться в дом родителей и еще больше нагрузить семейный бюджет. Экономические издержки, связанные с тем, что огромное число людей либо больше не приходит на рынки высоквалифицированной рабочей силы в дорогих для жизни прибрежных городах, либо вынуждены эти города покинуть, могут стать катастрофой для долгосрочных амбиций высокотехнологичной промышленности Китая.

Многие работники среднего звена, зарабатывающие 10-20 тыс. юаней (~$1400-2900) в месяц, сообщают, что их заработная плата сокращается вдвое или не выплачивается вовсе в связи с этим кризисом. Конечно, это означает, что многие работники просто уйдут с работы – либо сразу, либо в ближайшие недели и месяцы. Пять социальных страховок, которые работники оплачивают при поддержке правительства, также являются большой проблемой для них, потому что сумма, которую работник должен заплатить, определяется на основе дохода за предыдущий год. В этом году многие люди будут иметь худший доход, чем в прошлом, но по-прежнему столкнутся с высокими расходами на страховку из-за доходов 2019 г.

Также сильно пострадает малый и средний бизнес. Многие закрылись и больше не откроются. Китай проводит централизованную макроэкономическую политику, направленную на стимулирование роста «малых и средних» и «малых и микропредприятий». Совокупное развитие малых, средних и микропредприятий также может быть отброшено на годы назад.

Все это, конечно, окажет огромное влияние на потребительские расходы. Во многих отраслях реального сектора экономики, вероятно, начнется массовое сокращение. Если промышленное производство и будет по-прежнему поддерживать рост совокупного ВВП Китая, то это будет очень низкий показатель роста. Но для многих дезагрегированных экономик, региональных экономик, секторальных экономик, экономик домашних хозяйств и т.д. этот год будет годом экономического спада. Как это отразится на политической легитимности, покажет время.

– Китайские автопроизводители и химические заводы сообщили о большем количестве закрытий, чем другие отрасли. На прошлой неделе ИТ-работники не вернулись в большинство фирм. Судоходные и логистические компании сообщили о более высоких показателях закрытия, чем в среднем по стране. Как вы думаете, последствия такого серьезного сбоя в работе будут ощущаться в глобальных цепочках поставок автозапчастей, электроники и фармацевтики через несколько месяцев?

– Это повлияет на силу экономического развития китайской нации. Трудящиеся-мигранты, дешевая рабочая сила, а также сельская и городская рабочая сила – все это внесло огромный вклад в проект индустриализации Китая. Внутренняя миграция, происходившая в рамках экономической модели Льюиса и обеспечивавшая дешевые производственные ресурсы, стала тем, что сделало распространение вируса столь быстрым во время каникул по случаю весеннего фестиваля – крупнейшей ежегодной миграции людей на планете. Однако остановка этой миграции может сломать трудовую машину, которая управляет хорошо отлаженной производственной системой Китая. Если эти трудовые мигранты решат остаться дома, бросить свою нынешнюю работу из-за невыплаченной заработной платы и вообще не выходить на рынок труда в течение нескольких месяцев или даже до конца года, то основное фундаментальное преимущество, которое было у Китая, исчезнет.

Партийная риторика полна восхваления ценностей Рабочего, но, конечно, весь период реформ был упражнением в эксплуатации труда в самых грандиозных масштабах, которые когда-либо видел мир. В рамках Листианской модели национальной стратегии экономического развития в качестве приемлемого компромисса в азиатском опыте часто рассматривается принесение в жертву одного поколения работников, с тем чтобы будущие поколения в рамках одной экономики могли достичь индустриализации. В Южной Корее, например, поколение с 1960 по 1990 г. испытывало огромные трудности в процессе индустриализации, чтобы страна могла модернизироваться. В этой логике есть что-то от Листа, что-то от Гамильтона и что-то от Эрхада. Так же и в Китае призыв к национальным жертвам ради большей модернизации имел смысл для большинства людей: «все разбогатеют, но кто-то должен разбогатеть первым» и «побережье в долгу перед внутренними районами».

Но на то, чтобы достичь этой цели, есть приблизительно 30 лет. Западная Германия, Япония, Южная Корея, Тайвань – все они перетерпели 30-летнюю жертву одного поколения, и это сработало. Напротив, Казахстан, вероятно, собирался использовать эту модель индустриализации, но у них было 30 лет трудностей, и они все еще не смогли индустриализироваться.

Китай находится на полпути между ними. Трудовые жертвы были огромны, и некоторые прибрежные города имеют потрясающую промышленную инфраструктуру, а результаты школьного образования там оцениваются как лучшие в мире. Но внутренние районы страны остаются бедными, развитие сельских районов застопорилось, и многие районы Китая сейчас так же неразвиты, как и сорок лет назад, в начале того, что Си Цзиньпин в своей риторике ретроспективно назвал «эпохой реформ».

Политический механизм, стоящий за периодом экономического роста Китая, можно назвать «Эрхадской сделкой», по имени министра экономики Западной Германии в годы послевоенного восстановления. Когда аналитики говорят о «Восточноазиатском чуде», Корейском «чуде на Хань» или «китайском экономическом чуде», они почти всегда невольно ссылаются на оригинальное чудо Эрхада. Политическая легитимность этой «Эрхадской сделки», однако, заключается в достижении индустриализации в течение одного поколения. Эта легитимность в Китае сейчас подвергается испытанию: «почему мы должны снова работать на вас?» – это вопрос, на который Коммунистическая партия Китая должна быстро дать готовый ответ.

Китай действительно не может пойти на попятную и попросить сельских трудовых мигрантов принести еще одну жертву ради национального проекта. Они уже принесли своих сыновей и дочерей в жертву борьбе за индустриализацию.

Экономическое развитие, которое должен был принести 30-или 40-летний модернизационный проект, – это основа легитимности партии. 2021 г. – ключевой для этого. Предполагается, что 2021 г. будет годом, когда Китай выполнит «Эрхадскую сделку»: умеренно процветающее общество по материальным стандартам. Но экономический спад сейчас и выход из проекта рабочей силы мигрантов из села может отбросить проект на много лет назад. Если структурные элементы труда выпадают, их нельзя просто взять и восстановить, все равно что снова включить машины на фабриках.

Перед Китаем уже стояла огромная задача преобразования экономики в такую, которая была бы ориентирована на импорт, потребление, производство прямых иностранных инвестиций и переход от низких к высоким технологиям. Это был бы экономический пируэт высочайшей ловкости даже в относительно хорошие экономические годы. Достижение такой цели в этот год экономического роста и кризиса рабочей силы, когда на горизонте уже маячит долговой кризис, кажется слишком далеким шагом.

– Говорят, что вспышка коронавируса в китайской экономике гораздо серьезнее, чем сейчас признают рынки. Экономика Китая больше пострадает от коронавируса, чем от торговой войны, считают аналитики. Что вы об этом думаете?

– Риск для цепочек поставок является хорошей возможностью для мировой экономики, поскольку мировая экономика находилась в процессе «отделения» от китайской в течение последних четырех или пяти лет. Таким образом, риск, которому вирус подверг цепочки поставок из Китая, только усилил это, поощряя диверсификацию от Китая и к новым развивающимся экономикам.

Кроме того, учитывая продолжающуюся торговую войну с Соединенными Штатами, которая теперь перерастает в информационную войну, глобальная диверсификация рисков в цепочке поставок, вероятно, принесет плюсы в долгосрочной перспективе. Это также соответствует промышленной политике Китая по переходу к высокотехнологичным отраслям, поэтому Китай может не слишком беспокоиться об уступке некоторых цепочек поставок для низкотехнологичных производств развивающимся экономикам, особенно если это происходит в линейной иерархии экномик «Пояса и пути».

Однако на глобальном уровне это очень печальный аспект экономической войны, в которую вовлечены Китай и Соединенные Штаты. Это должно быть временем гуманности, глобальных усилий по решению кризиса здравоохранения. Вместо этого мы увидели, как цепочки поставок медицинской и фармацевтической продукции были превращены в оружие, а Китай угрожал ограничить доступ Соединенных Штатов к медицинским поставкам. Продолжающиеся переговоры о пересмотре торговых отношений означают, что многие области, которые уже должны быть открыты для сотрудничества, вместо этого заблокированы с двух сторон.

Международные защитные меры в области здравоохранения в рамках ВОЗ также оказались под угрозой из-за того, что национальные интересы Китая превалируют над объективностью международной системы. И без каких-либо глобальных институтов, возвращаясь к двусторонним методам, в то время как Китай и Соединенные Штаты превращают институты торговли, промышленности и инвестиций в оружие, мы вступаем в мир, где сдерживание, смягчение и излечение вируса и его последствий, вероятно, будут использоваться в агрессивных целях. Когда мир будет нуждаться в комплексных системных ответах как на вирус, так и на [проблемы в] экономике, мы, вероятнее всего, увидим глупые и ребяческие попытки сторон добиться превосходства друг над другом.

Поэтому, в конечном счете, торговая война и лежащее в ее основе изменение институтов международной торговли наносят Китаю больший ущерб, чем эта вспышка COVID-19.

Вирус – это циклическая проблема, которая испытывает пределы системы здравоохранения и экономики. Но торговая война – это структурное изменение глобальных институтов. Вирус подобен провальному результату в игре, но торговая война – это прекращение одной игры и переход к совершенно новой. Риск, связанный с этим, огромен, и, судя по тому, что мы наблюдали в инициативе «Пояса и пути» и в торговых войнах Соединенных Штатов, я думаю, что риск потерь для Китая от этих институциональных изменений будет больше, чем от вируса.

На глобальном уровне – как мы надеемся, в вакууме, созданном Соединенными Штатами и Китаем – Европейский Союз сможет продемонстрировать некоторое глобальное лидерство. А для евразийских экономик сильный ответ Европейского Союза на экономические последствия вируса мог бы смягчить игру с нулевой суммой, которую представляет собой китайско-американская торговая война, разыгрываемая в рамках глобального кризиса общественного здравоохранения.

– Какова ситуация с прямыми иностранными инвестициями в Китае? Есть ли отток иностранных инвестиций из Китая?

– Я думаю, что более важный вопрос заключается в том, как этот экономический кризис повлияет на исходящие инвестиции Китая. Например, ПИИ из Китая в Африку являются огромным потенциальным источником роста мировой экономики. Сокращение в Китае будет означать, что китайский капитал будет меньше искать новые горизонты для возврата инвестиций. Это означает меньший приток ПИИ в развивающиеся страны и меньшие инвестиции в основной капитал, из которых реальные продукты поступали бы в глобальные цепочки поставок.

До сих пор большая часть китайских ПИИ направлялась в фиктивные проекты тщеславия в рамках инициативы «Пояс и путь». Все более вероятно, что инициатива «Пояс и путь» не будет оправдывать даже ожидания самого Китая. Поскольку она, судя по всему, в любом случае провалится, дополнительное давление внутреннего экономического спада, вызванного COVID-19, означает, что будет меньше капитала, доступного для инвестирования в зарубежных странах.

Эти инвестиции еще и близко не достигли своего предела. Но существовал огромный потенциал для того, чтобы эти инвестиции в промышленное производство, инфраструктуру и заводы по производству машин и оборудования могли трансформировать экономику стран-реципиентов. Эти китайские исходящие ПИИ направлялись в Восточную Африку и в меньшей степени в страны Ближнего Востока и Центральной Азии. В Восточной Африке, в частности, было действительно похоже, что они могли бы помочь запустить индустриализацию в Эфиопии, Кении и Танзании. А на Ближнем Востоке китайские инвестиции в Израиль, Оман, Иран, Саудовскую Аравию и в Центральную Азию, особенно в Казахстан и Узбекистан, казалось, изменят промышленные схемы центральноазиатских экономик и заполнят отраслевые ниши в ближневосточных экономиках. [Сейчас] все это выглядит сомнительным, поскольку замедление темпов роста в Китае приведет к истощению средств, которые были предназначены государственно-капиталистической системой для инвестиций в зарубежные страны.

Что касается ПИИ, покидающих Китай в результате COVID-19, я подозреваю, что именно фирмы, которые уже были на грани из-за наметившегося экономического спада и институциональных факторов торговой войны с Соединенными Штатами, будут в конечном итоге доведены этим дефицитом рабочей силы и рисками управления цепочками поставок до того, чтобы покинуть Китай. Однако вывод ПИИ или отмена запланированных новых ПИИ – это серьезное структурное решение со стороны фирм: никто не может просто свернуть фабрику и уйти по своей прихоти. Таким образом, если существует много проблем с ПИИ, связанных с COVID-19, то они, вероятно, являются запоздалым ответом на существующие среднесрочные и долгосрочные трения, которые обострились в краткосрочной перспективе из-за воздействия вируса на экономику.

– Как вы знаете, вспышка коронавируса зафиксирована и в США. Как коронавирус повлияет на американскую экономику и торгово-экономические отношения Вашингтона со странами-партнерами?

– COVID-19 станет глобальным экономическим событием. И аналитики, политики и средства массовой информации должны быть готовы к этому вторичному, параллельному повествованию. Эбола всегда была лишь проблемой политики в сфере общественного здравоохранения, но COVID-19 уже доказал на базе китайской экономики, что его влияние будет ощущаться во всем огромном массиве отраслей промышленности по всему Китаю, в Восточной Азии и по всему миру.

Последней экономической катастрофой мирового масштаба стало закрытие региона Ломбардия в Италии. На этот регион приходится 40% ВВП Италии. И то, что мы видели и в Китае, и в Италии, скорее всего, будет воспроизведено в ряде стран, регионов, секторов и отраслей по всему миру.

Очевидно, что такие простые вещи, как отмена спортивных мероприятий в Италии, оказывают огромное влияние на совокупное потребление, что, в свою очередь, означает, что розничные торговцы и поставщики услуг внезапно сталкиваются с огромными экономическими препятствиями, чтобы остаться в бизнесе. Как только эти предприятия начинают объявлять дефолт по долгам или принимают решение о закрытии, экономические последствия начинают сказываться на банках и экономике в целом.

Для хорошо функционирующих экономик с обилием инструментов, готовых справиться с таким острым кризисом спроса, как этот, все может быть не так плохо. Но для стран еврозоны, которые уже находятся в тупике с точки зрения вариантов денежно-кредитной политики и бюджетного дефицита, речь идет об острой нагрузке на инструменты государственного финансирования и в более широком смысле – макроэкономическую политику.

На этой неделе это Италия, но вскоре Франция, Испания, Греция и Германия столкнутся с аналогичной экономической инфекцией коронавируса.

В Китае последствия коронавируса для здоровья и экономики стали серьезным испытанием легитимности руководства Коммунистической партии. В Европе также возникнет огромная нагрузка на экономические институты ЕС, однако Европа находится в лучшем положении, чтобы принять политический удар, чем Китай.

Для Соединенных Штатов сдерживание распространения инфекции уже провалилось, и кажется, что это лишь вопрос времени, прежде чем эпидемия распространится там. Я немного более оптимистичен в отношении экономической реакции Соединенных Штатов, хотя бы потому, что структурно экономика более распределена, чем в Китае.

Вспомните о федерализме и сильных местных органах власти в сочетании с географией Соединенных Штатов. Это означает, что есть много регионов, которые могут стать очагами экономической активности, которые могли бы продержаться и продолжать производство в кризис. В Италии, если Ломбардия закроется, вся страна окажется в беде. Но Соединенные Штаты могли бы изолировать целый штат и при этом эффективно управлять национальной экономикой.

Согласно аналогичному анализу, гораздо большая часть экономического продукта Соединенных Штатов поступает от работников сферы коммуникаций и высоких технологий, что означает, что самоизоляция или региональные карантины не могут столь же сильно замедлить производительность. В развитых постиндустриальных экономиках, таких как США и Западная Европа, все больше рабочих могут работать с помощью компьютеров и интернета, и поэтому экономический спад, скорее всего, не нанесет им такого ущерба, как экономике обрабатывающей промышленности, подобной Китаю.

К разгорающейся торговой войне Китая с США следует внимательнее присмотреться странам Центральной Азии. Введение Китаем тарифов на американскую сою и сорго дает центральноазиатским странам уникальную возможность стать «кормильцами» Китая и занять нишу, которая раньше принадлежала американским товарам – считает директор по исследованиям аналитической компании Future Risk, специалист по политэкономии Тристан Кендердайн. При этом, по мнению аналитика, странам следует с опаской относиться к китайским займам. Собеседник «Евразия.Эксперт» рассказал о том, за счет чего Центральная Азия может извлечь выгоду из трений США и Китая, как не оказаться в китайской долговой ловушке и при каких условиях осуществим проект строительства железной дороги из Пекина в Берлин.

- Господин Кендердайн, Вашингтон объявил торговую войну Пекину. Как это скажется на торгово-экономических отношениях Китая и Центральной Азии?

- В конечном итоге от торговой войны страдает каждый. Открытые рынки хороши для всех, и, если страны Центральной Азии могли бы конкурировать с США за доступ к китайскому рынку, я думаю, обе стороны в итоге получили бы выгоду. В краткосрочной перспективе это большая возможность для экономик центральноазиатских государств. Китай ясно показал, что он готов отвернуться от своих тихоокеанских торговых партнеров по политическим причинам, особенно это касается сельского хозяйства.

У Пекина также есть политика развития агропромышленных возможностей в Центральной Азии, России, на Кавказе, Ближнем Востоке и в Восточной Африке. Тарифы, введенные против США, касаются двух товаров: соевых бобов и сорго. Это жизненно важные сельскохозяйственные товары для производства мяса. Китай радикально изменяет свои пищевые привычки по мере того, как он богатеет, и все больше китайцев хотят есть более «чистую» и качественную еду. Китай также изменяет свои приоритеты пищевой безопасности, чтобы пустить на свой рынок больше импортной продукции.

Пекин давно мечтает о том, чтобы казахский агропромышленный комплекс экспортировал белковые продукты в Китай. И в Казахстане уже есть отличные агропромышленные цепочки производства молочной и мясной продукции. Кормить Китай – это отличная возможность для экономик региона.

Для всех категорий чистых качественных продуктов – от кыргызского меда до грузинского вина – это по сути бездонный рынок. В этом плане потери США могут быть хорошей возможностью для Центральной Азии. Центральной Азии по сути выгодны любые трения в области торговли между США и Китаем.

- Что послужило причиной недовольства США Китаем?

- США раздражало, что Китай заполонил американский рынок крайне дешевой сталью и алюминием. И это правда, Китай действительно делал это на протяжении многих лет, поскольку в стране множество металлургических комбинатов, а также этому способствовал кейнсианский принцип фискального стимулирования 2008 г. Слишком много людей взяли льготные займы и инвестировали в строительство новых заводов по производству стали, алюминия, цемента, листового стекла и других промышленных товаров. Теперь в Китае слишком много металлургических комбинатов и перерабатывающих заводов. Если бы все они работали на полную мощность, произошло бы перепроизводство металлов и их наплыв на мировой рынок, что привело бы к перекосу цен и разрушению цепочек поставок.

Поэтому Китай хочет закрыть значительное количество стальных и алюминиевых заводов – или, в качестве более выгодного варианта, перенести их за границу. Такая политика называется «Международным сотрудничеством в области создания производственных возможностей» и является основной практической целью более широкой стратегии инициативы «Пояса и пути». Поэтому для таких стран, как Казахстан, Узбекистан, Кыргызстан и Грузия, которые остались с разъединенными взаимодополняющими промышленными системами после распада СССР, это отличная возможность.

- В чем именно состоит суть этой возможности, которую Китай предоставляет Центральной Азии?

- По сути Китай раздает промышленные цепочки в стальной, алюминиевой, цементной, стеклянной, бумажной, текстильной промышленности, а также горнодобывающее, сельскохозяйственное и энергетическое оборудование. Это как большая распродажа китайских промышленных заводов.

Если центральноазиатские страны умело вложат свои деньги, они смогут заключить выгодную сделку и затем использовать производственные мощности для развития своих собственных экономик и в будущем для экспорта продукции в Китай.

Поэтому для центральноазиатских стран торговая война США и Китая открывает большие возможности в экономике.

- Недавно в Китае прошел саммит ШОС. Как вы оцениваете итоги саммита с точки зрения отношений Китая с Центральной Азией?

- Мне кажется, что ШОС – это группировка стран, у которых на самом деле не очень много общего в плане торговли или повестки дня в области безопасности. Цель Китая здесь очевидна – развивать свою сферу влияния там, где всегда традиционно доминировала Россия.

Я пять лет наблюдаю за деятельностью китайских учреждений внутри страны и могу сказать, что Китай на самом деле не верит в международные организации. А верит он в самого себя, свое изоляционистское превосходство и в двусторонние диалоги в политике, экономике и в области безопасности.

- На саммите ШОС президент Казахстана Нурсултан Назарбаев предложил реализовать проект Евразийской высокоскоростной железнодорожной магистрали по маршруту Пекин – Астана – Москва – Берлин. Как вы оцениваете перспективы реализации данного проекта?

- Все зависит от того, кто будет его финансировать. Если Пекин за все заплатит, то перспективы отличные. Китай сейчас находится в немного странном положении: он построил собственную высокоскоростную железнодорожную сеть и имеет возможность произвести гораздо больше поездных секций, чем могут обеспечить контракты. Южно-китайская локомотивная корпорация может по факту произвести годовой заказ вагонов за шесть недель, и остаток года производство стоит. Китай крайне успешно перенял железнодорожные технологии у таких компаний, как немецкая Siemens, французская Alstom, канадская Bombardier и японская Kawasaki. У Китая есть технологии, которые сильно опережают его уровень экономического развития, как есть и заводы, которые могут штамповать вагоны один за другим.

Строительство высокоскоростных железных дорог стало одной из «визитных карточек» китайских прямых иностранных инвестиций наряду с оборудованием для энергетики. Однако Китаю оказалось трудно сопоставить свои возможности с ожиданиями иностранных заказчиков.

Проекты в Мексике и Индонезии застопорились, мечта построить американскую высокоскоростную железнодорожную магистраль находится под угрозой из-за торговой войны, а более мелкие проекты в Турции, Сербии и Венгрии не дотягивают до уровня китайских амбиций.

- Какие возможности могут открыться, если магистраль Пекин – Берлин все же будет построена?

- Высокоскоростная железнодорожная магистраль Пекин – Берлин, проходящая через Астану и Москву, выглядит крайне захватывающе для трансконтинентального бизнеса. Все, что улучшает транспорт в Центральной Азии, принесет большую выгоду – на сегодняшний день не существует даже прямого пассажирского железнодорожного сообщения между Бишкеком и Алматы. Просто представьте себе экономические преимущества для Кыргызстана, если бы такая линия была построена. И, раз уж мы мечтаем, увидеть спонсированную Китаем высокоскоростную железнодорожную линию Астана – Алматы – Ташкент – Тегеран – Стамбул тоже было бы хорошо.

В конечном итоге, я думаю, что проект железной дороги Пекин – Астана – Москва – Берлин можно осуществить, только если Китай напрямую вложит в него свой капитал, а не если на Казахстан и Россию ляжет долговое бремя.

Если казахские и российские налогоплательщики должны будут за все платить, проект не будет экономически жизнеспособным.

Однако китайские технологии и капитал могут найти применение и в многих других проектах. Бишкек – Алматы, Ташкент – Алматы, Астана – Алматы и Астана – Актау – это дороги, скорость перемещения по которым можно увеличить до 200 км/ч. Это означает использование большого количества существующего железнодорожного полотна, в то время как дороги, по которым можно перемещаться со скоростью 350 км/ч, требуют постройки совершенно новых путей. Если мелкие, более полезные проекты наподобие таких будут успешными, возможно, Казахстан присмотрится и к более дорогому маршруту Пекин – Берлин. Но, с точки зрения Казахстана, транспортная интеграция с республиками юга Центральной Азии и Каспийского Моря должна быть приоритетной статьей расходов в сфере инфраструктуры.

- Некоторые эксперты утверждают, что страны Центральной Азии, в том числе Казахстан, постепенно «подсаживаются на китайскую иглу кредитования». Что вы думаете об этом?

- Определенно, риск попасть в китайскую долговую ловушку существует. Взгляните на политические проблемы в Кыргызстане из-за кредита на строительство электростанции. Похожие истории возникали и на Фиджи, и в Вануату, и в Шри-Ланке. Я думаю, что есть серьезный риск для небольших экономик глубоко залезть в долги и попасть в китайскую сеть финансовой зависимости. Менее крупные экономики Центральной Азии, такие как Кыргызстан, Узбекистан, Туркменистан, Таджикистан, а также Армения, если говорить о Кавказе, подвержены попаданию в такого рода долговую ловушку. Но более крупные экономики, например, Турция, Иран и Казахстан, имеют все возможности избежать ее.

Самый простой способ избежать попадания в китайскую долговую ловушку – сохранять прозрачность и общественный контроль.

- Почему страны предпочитают пользоваться китайскими займами даже несмотря на то, что проценты по ним иногда не самые низкие? И в чем здесь интерес Пекина?

- Процентные ставки по китайским кредитам иногда выше, чем в среднем по мировому рынку. Привлекательность таких займов состоит в том, что Китай не задает вопросов.

Но Пекин предоставляет кредиты под строительство инфраструктуры и трансфер производственных мощностей, что является одной из целей его промышленной политики. Таким образом Китай помогает сформировать агропромышленную и производственную матрицу Центральной Азии, Кавказа и Ближнего Востока, чтобы та служила внутренним китайским интересам.

Это естественно. Но для народов небольших стран, которые подвержены попаданию в китайскую долговую ловушку, важно, чтобы эти займы оставались прозрачными для наблюдателей внутри страны и за ее пределами. Пока что единственные люди, которые действительно понимают эту игру – те, кто ведет книги займов в Эксим банке Китая, Китайском банке развития, Сельскохозяйственном банке Китая, Китайской корпорации по страхованию экспортных кредитов и в нескольких крупнейших коммерческих банках Китая.

У Шри-Ланки сегодня есть бесполезный пустой международный аэропорт и новый порт, который она была вынуждена отдать Китаю в пользование на 99 лет. Оба этих объекта расположены в штате Шри-Ланки, из которого родом ее бывший президент. Сложно не назвать это коррупцией. Это по меньшей мере демонстрирует, что контроль экономических и политических учреждений может в итоге принести неблагоприятные результаты для граждан страны.

- Какие риски использования китайских займов могут поджидать такую страну, как, например, Казахстан?

- У Казахстана есть свои стратегические цели, и он хочет связать китайские промышленные инвестиции со своей национальной промышленной политикой ради экономического развития.

Но без прозрачности существует большой риск, что страны будут реализовывать бесполезные проекты, которые будут «засасывать» избыточную китайскую сталь, цемент и алюминий, оставив в итоге страну-заказчицу с долговым обязательством по никому не нужному проекту.

Если страны будут мудро использовать китайский капитал, возникнет много возможностей для взаимовыгодного инвестирования, которое поможет развитию и диверсификации промышленной экономики страны-заказчика. Но просто брать любой заем под каждый проект, который предлагает Китай, было бы неблагоразумно, и правительства, которые скрывают от граждан свои долговые обязательства – это прямой путь к катастрофе.