Фейк «новой холодной войны» маскирует реальную перестройку международной системы

Политическая напряженность в мире продолжает расти. Эксперты и политики употребляют различные эпитеты, характеризующие сегодняшнее состояние мировой политики. Появился, например, термин «ледяная война», который обозначает понимание того, что сейчас ситуация не совсем такова, как период советско-американского противостояния, но тоже очень остра.

Генеральный секретарь ООН Антониу Гутерриш, характеризуя ситуацию в Совбезе ООН как «раскол», констатировал «возвращение» новой холодной войны. Он и признал, что «тогда» ситуация оставалась управляемой в силу наличия эффективных каналов коммуникации, которые снижали риск прямого военного столкновения. Сейчас подобный риск оказался неожиданно высок.

Фейк «новой холодной войны»

Холодная война, если пользоваться моделями из прошлого – это система больших цифр, больших пространств и длинных сроков реализации ключевых проектов, в которой политические процессы подчинены определенной логике, во многом общей для всех ключевых участников системы.

Наблюдаемые нами процессы не несут на себе долгосрочных признаков «холодной войны». Мы видим, скорее, информационно-пропагандистский феномен, отражающий краткосрочность целей, которые ставит современный «коллективный Запад». Что в свою очередь диктует ту высочайшую степень политической безответственности, с которой мы сейчас сталкиваемся. Краткосрочность и безответственность и создают условия для проявления элементов «теплой» войны.

Но подавляющее большинство шагов США по отношению к России и к некоторым другим странам носит преимущественно пропагандистский характер, лишь частично затрагивая политическую сферу, прежде всего, с точки зрения распределение влияния в ключевых глобальных институтах. Показательны «нелинейные» маневры американской администрации вокруг Сирии и введения новой волны антироссийских санкций, где Вашингтон проявил завидную осторожность, резко контрастировавшую с пропагандистской активностью в Твиттере об «умных ракетах».

Подлинная «холодная война» не может развиваться только на пропагандистском уровне. Это, прежде всего, перестройка реальной политики и реального сектора экономики под нужды конфронтации и военно-силового сдерживания (deterrence).

Мы же пока видим сравнительно вялую для ситуации холодной войны перестройку военно-промышленных комплексов на национальном уровне (и то не везде: например, в России доля военного бюджета снижается) и отсутствие признаков перевода хотя бы части национальных экономик в ограниченно мобилизационный режим.

Пока очевидна лишь перестройка некоторых военно-политических систем на национальном (США, Китай, некоторые другие страны) и на наднациональном уровне (ЕС) под нужды именно боевого применения военной силы в низко-интенсивных и гибридных форматах, но не для сдерживания, как это было в период холодной войны. И этот феномен, который, безусловно, затронет и Евразию, нуждается в углубленном изучении и оценке.

Проще говоря: разговорами о холодной войне и грядущем противостоянии Запада и России пытаются прикрыть очередной передел мира. Прежде всего, передел экономического пространства, но без изменения архитектуры и инфраструктуры того мира, который был так комфортен для Запада.

Из чего вполне можно сделать вывод, что нам в качестве операционной реалии современной глобальной политики предлагается фарсовая или фейковая «новая холодная война». Она развертывается преимущественно на уровне пропаганды, причем краткосрочной, прикрывающей начало глубокой перестройки глобальной политики и экономики. Да и самих США.

Смысл игры

Нарастание военно-политической напряженности в мире является очевидным фактом, и эта напряженность становится все больше экономически мотивированной. Но, если структурировать точки, вокруг которых ведется реальная геополитическая борьба, то окажется, что они имеют мало общего с пропагандистскими фантомами. Таких фокусных точек можно насчитать пять.

Во-первых, борьба за влияние в глобальных институтах. Наиболее значимые признаки того, что называют холодной войной, проявляются в последнее время в сокращении дееспособности важнейших глобальных институтов, таких как Совбез ООН, МВФ или ОБСЕ.

Ясно, что никого в мире та конфигурация и структура институтов, которая сложилась к «нулевым» годам, уже не устраивает. Интерес к расширению влияния в глобальных и региональных институтах говорит, что грядущий мир будет все же «коалиционным», отражающим одну из версий «многополярности».

Во-вторых, борьба за право голоса в «новой энергетике». Это уже не просто классическая борьба за энергоресурсы, а борьба за контроль над всей энергетической цепочкой. От экологических стандартов добычи и производства, до налогового стимулирования развития альтернативных источников энергии, направленного на достижение безубыточности. Глобальные энергетические «цепочки» включают логистическую составляющую, и там мы также увидим нарастание борьбы за влияние. Все это приводит к возникновению среднесрочной нестабильности в ключевой для глобального развития сфере, которая будет еще долго определять пределы темпов экономического роста.

В-третьих, борьба за военно-политическое влияние в Восточной Азии. Этот регион является почти идеальным средством для управления – через стимулирование нестабильности или деэскалацию – процессами экономического роста не только в КНР, что уже само по себе является важной задачей, но и в целом, - в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

Политическое и, тем более, военно-политическое доминирование одной силы в регионе очень быстро приведет к серьезным последствиям в экономике всего АТР, а затем и мира, учитывая экономический вес региона, главного в последние годы драйвера мировой экономики. Вряд ли удастся сохранить в неприкосновенности построенные на американской монополярности системы глобальной логистики и инвестиций.

В-четвертых, коммерциализация геополитики. Надо отдать должное правящему клану американской элиты, которая устами Д.Трампа открыто заявляет о том, что США не будут выполнять функцию мирового жандарма (читай – выполнять свои обязательства перед сателлитами) на некоммерческой основе.

Просто политической лояльности для того, чтобы получить поддержку Вашингтона, уже недостаточно. Необходимо дополнительно оплачивать эти услуги, вероятно, из тех средств, которые помещены соответствующими элитами в западную, то есть, американскую систему. Проще говоря, некоторым национальным элитам, включая элиты ряда постсоветских государств, со своими авуарами, «надежно размещенными» на Западе, можно попрощаться уже сейчас.

Наконец, в пятых, борьба за «европейское наследство» в политике и, особенно, экономике. Европейский Союз, увлекшись структурирированием бюрократической системы, утратил динамизм развития. ЕС перестает рассматриваться ключевыми игроками в системе международных отношений и мировой экономики (США и Китаем) в качестве полностью самостоятельного валентного игрока на глобальной арене. Стоит отметить последние алармистские заявления Ж.-К.Юнкера о том, что Европа превращается в маленькое операционное пространство, которое не способно к участию в глобальных процессах в качестве самостоятельной силы. О попытках выйти из тупика говорят и форсированные проекты создания европейских структур в области безопасности.

Россия и глобальная мозаичность

Россия, которая выглядит бесспорным центром конфронтации в пропаганде, на практике таковым не является. Россия и ее политика по защите своих интересов оказалась почти идеальной мишенью, чтобы сфокусировать на ней политику по нагнетанию глобальной напряженности. Россия превратилась в идеальное «мировое зло».

Справедливости ради, отметим, что Россия обладает возможностями определяющим образом влиять на ситуацию в четырех из пяти принципиальных точках переформатирования мира, отмеченных выше. Особенно сильны возможности России в том, что касается перестройки глобальных институтов и будущего мировой энергетики.

Конечно, Россия не может осуществлять конфискацию авуаров национальных элит в таких масштабах, как США, а в отношении элит стран СНГ не считает это целесообразным, продолжая верить в силу экономического взаимодействия. Но в целом нельзя говорить, что Москва получила свой статус «не по праву».

Россия продемонстрировала сравнительно сбалансированный потенциал «мягкой» и «жесткой» силы. Последний может стать еще более релевантным. Если перестройка глобальной системы экономических и политических отношений станет явной, это снимет вопрос о соблюдении формальных, а особенно неформальных «правил игры» предыдущего исторического периода. И в проигрыше будут те, кто сделал ставку на получение каких-то внешних гарантий, не подкрепленных фактическими ресурсами.

Чтобы окончательно войти в число глобальных игроков Россия должна сформулировать, может быть, не полноценный образ будущего, но, как минимум, подходы к выстраиванию новой архитектуры глобальных политических и экономических отношений. Что окончательно поставит крест на столь любимой Москвой стратегии уклонения от этой задачи.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ