Алесь Белый: «Белорусскую идентичность создала советская власть»

Алесь Белый, автор книги «Хроника Белой Руси», доктор гуманитарных наук (PhD), историк материальной культуры Беларуси в интервью «Евразия.Эксперт» - о том, как большевики создавали белорусскую культуру, и почему англосаксы управляют миром.

– Почему вас заинтересовала проблема белорусской идентичности, и когда вы начали ею заниматься?

В молодости, лет 20-25 назад, когда была волна того, что сейчас называют «Адраджэннем», мне было это интересно, но сейчас я с иронией воспринимаю терминологию и риторику того времени. Тогда я во многом разделял их взгляды, но очень быстро начал относиться к ним критично и стал подозревать, что меня немного обманывают. Мне захотелось самостоятельно разобраться с некоторыми вопросами.

Первое, что меня заинтересовало, – откуда появилось название «Белая Русь». Я решил раскопать это «с нуля».  В процессе исследования, которое заняло больше 20 лет*, стали возникать смежные вопросы: а что тогда такое Литва? Тем более, что я практически на границе этих Литвы и Руси живу. Так что все те вопросы, которые занимают белорусскую блогосферу, меня тоже всегда волновали, но сейчас я уже стараюсь избегать прямых споров с дилетантами.

– В начале 90-х многие, как и вы, симпатизировали представителям «Адраджэння», однако впоследствии критично переосмыслили свой опыт. В качестве примеров можно привести Игоря Марзалюка или Юрия Шевцова. С чем, на ваш взгляд, связано подобное переосмысление идентичности частью белорусских интеллектуалов и адекватно ли это воспринимается белорусской общественностью?

– Дело в том, что неангажированная часть общества вообще не замечает подобные культурологические или политические споры и не задумывается об этом. А ангажированная в большинстве своем воспринимает это как некое предательство, хотя сейчас количество разочарованных этим «сьвядомым» мейнстримом увеличилось.

Конечно, к «толоковским» иллюзиям сейчас есть много критических вопросов с разных сторон. Они просто не выдержали проверки временем. Во многом это было связано с ошибочным знанием и восприятием истории, с незнанием первоисточников. Хотя нельзя сказать, что эта болезнь существенно вылечилась за это время.

Конечно, белорусская историография сделала большие успехи по сравнению с тем, что было лет 20-25 назад, но ей еще долго придется догонять западноевропейскую или российскую историографию. Впрочем, это уже не фатальное отставание.

Что касается обычных людей, то они толком не знают нашей истории. Их накормили яркими жареными фактами, некими мифологизированными личностями и т.д. Но они не знают, что с этим делать. По сути, не сложилось никакой четкой иерархии ни из фактов, ни из вещей, ни из личностей. И непонятно, зачем они все нужны и кому.

Основным утилитарным предназначением «попсовой» версии нашей истории было, скажем так, топливо для «антимоскальской» борьбы. Все остальное являлось не столь важным. Проблема в том, что у нас история определяется не через утверждение определенного смысла и символически важных вещей и символов, которые человек готов защищать, а через отрицание.

Допустим, постулируется, что существует нечто, что нужно защищать от москалей. А что это? Несущественно. Просто это нужно защитить от москалей. А еще недавно нужно было защищать от «летувисов», «ляхов» и т.д. Можно задать этим “защитникам” уточняющие вопросы: что это за “нечто” и какие следы от него ты видишь в своей современной жизни? В чем ты реально преемственен с ценностями, к которым ты якобы проявляешь лояльность? И выясняется, что человек не только не может четко ответить на эти вопросы, но и боится приложить усилия для изучения этого предполагаемого наследия.

– Когда, на ваш взгляд, к нам пришла модерная идентичность? С чем это было связано?

– Тут правильнее говорить скорее о модерных идентичностях. Потому что, допустим, литвины и русины продолжали существовать по отдельности, когда пришел модерн. Правда, и те, и другие начали размываться в общепольском поле, поэтому у нас вся эта модерновая эпоха прошла под знаком полонизации.

Причем в высших слоях общества полонизация продолжалась и позднее, только появился конкурент – русификация. Поэтому все эти местные идентичности вроде литвинов и русинов на протяжении всего модерна приходили в упадок, хотя еще и продолжали бороться друг с другом.

Впрочем, со временем эта борьба переросла в русско-польский спор, или, если хотите, в межцивилизационный католическо-православный. Т.е. фактически проблематика края практически перестала существовать.

– Быть может, это связано с тем, что Россия и Польша сами хотели создать унифицированную модерную идентичность, где не было бы места для условных литвинов?

– Конечно, и Польша, и Россия при решении своих насущных политических проблем старались избегать создания в этом крае неких автономных культурных институтов. Если взять, скажем, разбросанную по всему миру Британскую империю, то там элиты шли на то, чтобы иметь какие-то более-менее автономные колонии и доминионы, которые после становились независимыми государствами. При этом культурное влияние метрополии оставалось огромным, и между ними до сих пор есть некое подсознательное чувство единства. Неудивительно, что в современном мире англосаксы во многих вопросах выступают как единая сплоченная сила.

Ни русская, ни польская политические мысли не были на это готовы. И те, и другие полагали, что культурный контроль над завоеванными территориями должен быть абсолютным. Были, конечно, “Виленские зубры”, было даже государство Средняя Литва, но это была чисто тактическая игра.

Англосаксы ведь неслучайно управляют миром. Они создали более сложную систему с высокой степенью децентрализации. Ни русские, ни поляки подобного не допускали.

– Однако после революции в России национальная политика изменилась. Взять хотя бы лозунг о праве наций на самоопределение вплоть до отделения.

– Я бы сказал, что по сути это была такая же тактическая уловка, как Средняя Литва у поляков. Просто в тот момент большевики готовы были сыграть в такую игру. Не успели они Финляндии, которая менее всего была интегрирована в империю, дать независимость, как вскоре попробовали отобрать ее назад. Или завуалировано отобрать – провести там революцию, которая вернула бы ее в ту же самую сферу влияния Российской империи, но уже с другой идеологией.

Лозунг о праве наций на самоопределение был провозглашен от отчаяния. Де-факто это было признанием слабости, а не искренним желанием отпустить бывшие окраины в свободное плавание. При этом не было никаких гарантий, что эта слабость сохранится на века.

Если взять Беларусь, то из всех национальных окраин она была готова к независимости меньше всего. Потому что не было людей, способных думать подобными категориями, не было даже понятийного аппарата. По сути, формирование этого понятийного аппарата, некой белорусской автономии, идентичности, государственности или квазигосударственности, шло под покровительством Москвы.

Та белорусская культура, которую мы имеем сейчас, – это результат попыток большевиков сконструировать здесь меньшее для себя зло. Во всяком случае, они понимали, что проводить здесь полную унификацию с имперским центром было уже не только неуместно, но и невозможно. 

Принцип был прост – минимизировать влияние Польши и западного латинского мира вообще. Фактически формирование современной белорусской идентичности происходило с согласия Москвы. И это, как по мне, делает бесперспективными, бессмысленными и карикатурными любые попытки добыть некую иную, «правильную» независимость через какое-нибудь вооруженное восстание или подобный насильственный конфликт. Это как ломиться в открытые двери. Этот процесс, постепенного укрепления белорусской идентичности, и так идет, и Москва в нем все время так или иначе участвует. Если посмотреть, как обретали независимость такие страны, как Норвегия или Исландия, то можно заметить, что они постепенно шли к ней ее по схожему сценарию. Там не было никаких вооруженных восстаний, войн за независимость и ритуальных насильственных разрывов с метрополией.  Метрополии долгое время сами фактически участвовали в процессах строительства этих наций.

Белорусскую модерную идентичность создала советская власть. При этом, конечно, существовал фактор цивилизационного наследия Речи Посполитой, но он являлся скорее пугалом, образом наибольшего зла.

Существовал отрицательный образ пана, и очень много говорилось о том, что нельзя допустить реставрацию этого пана. На этой основе и строилась антипанская, рабоче-крестьянская Беларусь. В значительной степени это началось еще во времена Российской империи, но тогда ещё были и сами паны, которых невозможно было игнорировать. Потом же паны исчезли и стали присутствовать лишь в качестве покойников, пугающих привидений, о которых все помнят и которым приписывают весь негатив.

Беседовал Петр Петровский