Между Вашингтоном и Москвой в последние недели достигнут новый пик конфронтации – на фоне срыва договоренностей по перемирию в Сирии и президентской гонки в США. Пропаганда достигла порога, за которым открывается реальная перспектива военно-силового столкновения, полагает профессор НИУ ВШЭ Дмитрий Евстафьев.

В тупике политической пропаганды

Обострение взаимоотношений России и США достигло, кажется, апогея. Последний эмоциональный всплеск в американской политике был, вероятно, связан именно с осознанием «предельного» состояния пропаганды, при котором ее дальнейшее наращивание просто бессмысленно.

Россия – как на уровне элиты, так и на уровне вовлеченной в политику общественности - приобрела за последние два с половиной года изрядный иммунитет и к пропаганде, и к политическому давлению. Поэтому обращение Дж. Керри к «российскому народу» было комичным «выстрелом в пустоту».

На повестку дня выходит вопрос о переходе к практическим действиям в сфере экономики, политики, а затем, - и к военно-силовому противостоянию, которое вряд ли будет протекать в традиционном для последних 25 лет колониальном ключе.

Заявление С.Лаврова о том, что Кремль видит переход от агрессивной риторики в адрес России, которую он, вероятно, считал нормальной для современной американской администрации, к антироссийским практическим действиям, не оставляет иллюзий относительно того, насколько серьезно российское руководство воспринимает сложившуюся ситуацию. Но главное, -

Кремль готов к переносу конфронтации из преимущественно пропагандистской сферы в военно-силовую.

США стали жертвами собственной политики: они попали в тупик агрессивной пропаганды, слишком высоко «подняв градус» пропаганды и превратив Россию, ранее объявленную «региональной державой», в глобальную угрозу новому мировому порядку. В результате любое снижение напряженности риторики стало восприниматься и на политическом уровне, и на уровне общественного мнения как уступка России. Обостряло ситуацию и то, что процессы развивались на фоне таких действий России, которые приносили Москве очевидный практический результат.

У рубежа «реальных действий»

Западу не удалось использовать антироссийскую риторику как инструмент консолидации общественного мнения.

Жестко антироссийских настроений в обществе не удалось достичь даже в Германии и Франции, где пропаганда носила почти тотально антироссийский характер.

В США эффект антироссийской пропаганды оказался еще более сложный – при отсутствии симпатий к России, возник вопрос о такой важной для «среднего американца» категории, как «решительность и лидерство», в чем российский лидер, по мнению многих в США, превосходил американского президента.

В любом случае, американская политика в начале октября 2016 г. подошла к тому рубежу, когда надо либо с неизбежной «потерей лица» свертывать антироссийскую пропаганду, либо переходить к неким практическим действиям.

Очевидно, что нынешняя администрация, политика которой изначально была нацелена на максимизацию PR-результатов, скорее будет склонна пойти по пути практических действий, нежели признать свое поражение в пропаганде.

Показательной была суета вокруг заявлений официального представителя Госдепа США Дж. Кирби (в том числе, о возможных терактах в России – прим.ред), которые так и не были прямо дезавуированы. И надо понимать, что в современном мире, где информационное доминирование рассматривается порой как более важное, нежели военное, мы неизбежно столкнемся с колоссальной инерцией пропаганды.

Бумеранг антироссийских санкций

Россия, впрочем, также допустила целый ряд ошибок, в частности, дав себя втянуть в эскалацию пропаганды, что особенно было ощутимо в конце 2015 – первой половине 2016 гг. Этот негативный момент не преодолен до сих пор, свидетельством чего является заявление о развертывании Россией зарубежных военных баз, которое, вероятно, пока сделано в логике обмена информационными ударами.

Проблема в том, что глобальная взаимозависимость оказалась реальностью, причем реальностью, которая касается не только малых и средних государств, вовлеченных в глобализацию, но и США.

Любая масштабная дестабилизация глобальной экономической системы через очень короткое время заденет и их. Так что такие варианты жестких действий против России, например, отключение SWIFT, которое многими мыслится как одностороннее, односторонним, по сути, не является. Оно повлечет за собой цепь неминуемых решений, которые бумерангом сравнительно быстро ударят и по американской экономике. И полностью предсказать эффект будет невозможно.

Можно говорить, по крайней мере, о 5-6 ключевых звеньях в «экономических цепочках» глобального масштаба, ограничение или дестабилизация российского участия в которых может привести к тяжелым глобальным последствиям. Для современной мировой экономики этого достаточно.

Проблема в том, что политики и политологи, рассуждая о глобализации, исходили из того, что «кости» в глобальном экономическом «домино» может расставлять и валить только одна сила и только тогда, когда захочет.

Поглощение Новой Евразии

Проблема в данном случае еще и в том, что мировая политическая и экономическая элита совершенно игнорировала в последние годы значение тех хозяйственных связей и тех финансовых потоков, которые формировались в Новой Евразии и, хотя бы частично, управлялись за счет экономических инструментов, контролируемых государствами – не только Россией – этого региона.

Мировая экономическая элита так и не смогла осознать значения перерастания экономических комплексов «Новой Евразии» из объектов экономической экспансии и поглощения в важные элементы системы мировой экономики, дестабилизация которых будет иметь глобальные последствия.

Новая Евразия и ее экономический потенциал рассматривались, как нечто, что надо купить или поглотить и включить в собственные системы управления. Такой подход был почти везде на постсоветском пространстве, даже в России, где ему сопротивлялись путем создания т.н. системы «назначенных олигархов». Наши западные партнеры так и остались в этой логике, не поняв, что экономические субъекты постсоветского пространства, даже вне ЕАЭС, заняли самостоятельно значимые ниши в глобальных цепочках. И не могут быть оттуда исключены или заменены без риска дестабилизации всей цепочки.

Из этого, вероятно, и проистекает та смелость, граничащая с безрассудством, с которой на Западе обсуждались планы расширения экономических санкций против России. Отсюда и идея неограниченного политического и экономического давления на Россию, в рамках которой никакие реальные «ответные ходы» не предусматривались.

Увы, но и Россия, и другие страны постсоветского пространства допустили явные ошибки с точки зрения консолидации своего влияния в экономических кругах Запада, не сформировав корректный имидж и на страновом, и на общерегиональном уровне именно как глобально значимых экономических субъектов.

Заблаговременное развертывание информационной работы, например, на экспертном уровне в этом направлении могло бы иметь вполне ощутимое сдерживающее воздействие. В конечном счете, «западные партнеры» плохо себе представляли возможности государства, против которого они собирались задействовать «мягкую силу».

Силовой сценарий не исключен

Стоит ли говорить, что сдерживающий – в отношении политической риторики и санкций – потенциал ЕАЭС также остался невостребованным.

В дальнейшем против России можно будет задействовать только сценарии, которые несут для США весьма значительные риски и которые не всегда можно будет предсказать и, тем более, - контролировать.

И нельзя исключать, что в условиях столь значительного нагнетания пропагандистской напряженности выбор военно-силового варианта (а в США явно уверены, что силовое противостояние удастся локализовать в удаленном и безопасном для Запада регионе, причем выбор будет за ними) может показаться допустимым способом для выхода из пропагандистского тупика в отношениях с Россией. Ибо логику: «война» скроет все предыдущие просчеты политиков, еще никто не отменял.

И, вот это, действительно, очень опасно.

Дмитрий Евстафьев, профессор НИУ ВШЭ

На портале «Союзное вече» вышел репортаж посвященный заседанию Российско-белорусского экспертного клуба в Деловом и культурном комплексе Посольства Беларуси в России. Главной темой стали итоги парламентских выборов в России и Беларуси.

«Происходит одновременная перезагрузка парламентского процесса и в России, и в Беларуси, жизнь ставит перед нами и депутатами много новых задач», – заявил первый заместитель главного редактора газеты «Союзное Вече» Николай Ефимович.

Гендиректор радиостанции «Говорит Москва» Владимир Мамонтов отмечает, что российские думские выборы 2016 г. отличаются от предыдущих тем, что проходили в совершенно других реалиях. Произошел коренной пересмотр участия России в глобальном измерении. В данном случае существенное влияние оказали события в Сирии и Украине, а также санкции. Результаты выборов оказались весьма неожиданными. По прогнозам экспертов, альтернативные движения должны были лучше проявить себя в ходе электоральной гонки. Это связано прежде всего с гигантскими бюджетами избирательных кампаний, повышением прозрачности гонки, высокой инфрмативности населения о кандидатах и фантастическими усилиями в борьбе за депутатские места. Однако, «Единая Россия» с феноменальным отрывом одержала безоговорочную победу, набрав конституционное большинство.

Научный сотрудник Института философии НАН Беларуси, директор консервативного центра «НОМОС», сопредседатель редакционного совета аналитического портала «Евразия.Эксперт» Петр Петровский считает, что современный электоральный цикл Беларуси характеризуется несколькими факторами. Во-первых, формирование оппозиции заморозилось на узкой социальной базе и уже давно не расширяется. Во-вторых, усиление роли частного сектора в экономике, соседствуя с госконтролем и государственным сбором налогов, рождает сомнения со стороны частного сектора и ведет к электоральным рискам. В-третьих, в последние годы в Беларуси начинается смена поколений. Вместо «советской электоральной культуры» приходит постсоветское восприятие политических процессов, а вместе с ним в управленческие круги поступает все больше постсоветского поколения и меняется состав электората в целом.

Полную версию репортажа читайте на портале «Союзное вече»

10 октября Александр Лукашенко заявил об урегулировании споров вокруг цены на газ для Беларуси. Суть газового спора заключалась в противоречии межправительственных соглашений Беларуси и России и коммерческого контракта с «Газпромом». Минск и Москва сумели разрешить спор путем компромисса, не доводя его до накала торговых войн «нулевых». Это может стать рабочей моделью для двусторонних отношений.

До последнего момента Минск получал газ по ценам, фактически равным внутрироссийским + доставка. Однако платила за газ Беларусь в долларах, а несколько лет формула цены на газ для Беларуси была отвязана от стоимости нефти, в связи с дороговизной последней. Однако теперь, на фоне падения нефтяных цен и роста доллара, цены на газ для Беларуси приблизились к ценам для европейских потребителей.

В этих непростых условиях начались переговоры о корректировке цены на газ. Позиция Минска основывалась на межправительственных соглашениях России и Беларуси, которые предполагают переход фактически к равным ценам на газ для российский и белорусских потребителей. Москва поддерживает данный курс, тем более учитывая цель по формированию единого энергетического рынка в рамках Евразийского экономического союза в 2020-х гг.

Однако встал вопрос о том, по какой формуле ценообразования считать цену на газ для Беларуси в текущем году. Цена вопроса – несколько сотен миллионов долларов. Однако полное списание того, что российская сторона рассматривает как долг перед «Газпромом» согласно коммерческому контракту, а белорусская – не признает, означало бы не компромисс, а полное принятие позиции Минска.

Естественно, отсутствие компромисса и односторонние уступки создавали бы прецедент для дальнейшего разрешения спорных ситуаций между Минском и Москвой, в которых позиция каждой из сторон имеет законные юридические основания. Фактически, это закладывало бы мину под двусторонние отношения, создавая стимул к давлению в будущем.

Поэтому единственным оптимальным выходом из ситуации был компромисс – частичный пересчет цены на газ в 2016 г. и переход на новую цену в 2017 г. В итоге именно к этому решению стороны и пришли.

В рамках текущего курса доллара экономия Беларуси, по оценкам «Евразия.Эксперт», только в 2017 г. может составить около $800 млн при условии сохранения текущих объемов закупок.

Переговоры о новой цене были непростыми. Российская и белорусская стороны использовали механизмы взаимного давления – вспомнили как о соглашениях по нефти, так и об информационной сфере. Александр Лукашенко в сентябре призвал оптимизировать участие Минска в союзных проектах.

Осенью 2016 г. «Транснефть» ограничила поставки нефти в Беларусь на основании контракта. Минск поднял цену за прокачку российской нефти по территории Беларуси. Ситуация могла бы усугубиться, если бы соглашение по газу не было достигнуто до конца года, и стороны вступили бы в 2017 г. без согласованной цены на газ.

Принципиальным моментом стало то, что несмотря на сложный переговорный процесс, стороны не скатились к «информационной войне». Ряд политических заявлений все же прозвучал, но они не превратились в информационные кампании, которые в прошлом пагубно сказывались на общественном мнении в Союзном государстве.

Тем самым в Союзном государстве постепенно вырабатывается модель разрешения противоречий, опирающаяся на несколько принципов:

1. Взаимная сдержанность в процессе сложных переговоров, в ходе которых используются различные рычаги влияния на партнера, но спор не перерастает в конфликт.

2. Отказ от инструментов «информационных войн» в общем пространстве.

3. Отработка модели урегулирования споров в форме компромисса на основе взаимных уступок.

Сторонний наблюдатель может сказать, что причины в том, что Россия сегодня как никогда раньше заинтересована в Беларуси как союзнике в Восточной Европе. Очевидно, это так, но так сложилось не вчера, и проблема Калининградской области появилась не вчера. Надо вспомнить, что подходы к Беларуси в последние два года пытается скорректировать Запад (надолго ли?), в то время как Союзное государство давно сложилось как взаимовыгодный проект.

Для более внимательного наблюдателя очевидно, что белорусско-российские отношения за период двух десятилетий союзного строительства проделали определенный путь. Наработан опыт управления противоречиями и урегулирования споров. Это вовсе не означает, что проблем больше нет.

Сейчас Беларусь и Россия стоят перед необходимостью адаптации Союза к новым геостратегическим реалиям растущей напряженности в мире, одним из очагов которой стала Восточная Европа.

Александр Лукашенко заявил 10 октября, что будет на переговорах с Владимиром Путиным ставить стратегический вопрос о равных условиях хозяйствования белорусских и российских производителей в Союзном государстве. Это означает и равные цены на энергоносители, к которым стороны совершили очередной шаг с урегулированием текущего газового спора.

Можно предположить, что российская сторона поддержит подход белорусского руководства. Более того, с учетом растущей непредсказуемости международной обстановки разграничить экономическое и политическое сотрудничество, гуманитарное партнерство и взаимодействие в сфере безопасности будет все сложнее.

Союзные отношения должны опираться на несколько точек опоры в разных сферах, чтобы сохранить предсказуемость и выстоять в период мировой турбулентности, которая, очевидно, сохранится еще долгие годы.

Вячеслав Сутырин

Президент Республики Беларусь в начале октября посетил с официальным визитом Пакистан. Активизация отношений между двумя странами наметилась в 2014-2015 гг. В мае 2015 г. Александр Лукашенко посетил Пакистан с официальным визитом. В августе этого же года с официальным визитом в Беларуси побывал премьер-министр Пакистана. В 2014-2015 гг. состоялось взаимное открытие посольств в двух странах. «Евразия.Эксперт» поговорил с экспертами о том, где Беларусь и Пакистан могут быть полезны друг другу.

Директор Центра по проблемам европейской интеграции (Минск) Юрий Шевцов отмечает, что численность населения Пакистана больше, чем в России. «Это немаловажный рынок для любой страны, тем более, для такой небольшой, как Беларусь. Структура экономики Пакистана такова, что белорусская продукция может найти там свое заметное место», считает эксперт.

В 1990-х гг. поставки тракторов с Минского тракторного завода в Пакистан в рамках пакистанской программы «Народный трактор» оказались спасительными для МТЗ. Исламабад получил много белорусской техники. Не считая того, что было в 1990-х гг., за последние десять лет в Пакистан было отправлено около 35 тысяч одних только тракторов.

«Эта техника нуждается в ремонте, обновлении и замене, что создает хороший задел для того, чтобы в пакистанском сельском хозяйстве белорусские поставщики чувствовали себя более-менее уверенно», поясняет Шевцов.

В Пакистане развито производство хлопка. Это один из мировых экспортеров хлопка, обладающий значительной текстильной промышленностью. На этот хлопковый рынок ищут выходы многие текстильщики, в том числе и белорусские. Сейчас ведется речь о белорусско-пакистанских или просто белорусских производствах. Наконец, в Пакистане крупное городское население, которое надо чем-то кормить. Это хороший рынок для белорусских продовольственных товаров, резюмирует Шевцов.

Белорусский экономист Александр Синкевич отмечает, что нынешний визит президента Беларуси А. Лукашенко в Исламабад является далеко не первым и обозначает определенную тенденцию по работе с пакистанским рынком.

«Основные надежды связаны, конечно, с тем, чтобы поддержать белорусское машиностроение и производство удобрений. Пакистан – это огромный рынок, где, несмотря на не самый высокий уровень жизни, очень много денег. За счет своего масштаба этот рынок представляет для нашей промышленности колоссальный интерес», – говорит Синкевич.

По мнению эксперта, еще одним существенным аспектом в отношениях между Беларусью и Пакистаном может стать сотрудничество в сфере новых технологий. «Пакистан страна ядерная, страна космическая, Беларусь также развивается в этих сферах. Поэтому не стоит удивляться, если в повестке дня окажется один из этих пунктов», – подчеркивает Синкевич.

Беседовал Кирилл Метелица

Немецкие политические фонды и неправительственные организации давно и активно работают на территории государств Евразийского союза. Недавно наметилось «потепление отношений» фондов с официальным Минском, после чего возникли разговоры об их возвращении в Беларусь. Как и другие иностранные организации, фонды ФРГ регулярно обвиняют в попытках повлиять на политическую ситуацию в других странах.

Светлана Погорельская, кандидат политических наук, доктор философии Боннского университета и старший научный сотрудник ИНИОН РАН – один из ведущих специалистов по германским фондам и их деятельности. В настоящий момент Светлана Вадимовна работает над исследовательским проектом о деятельности фондов после украинского кризиса. Она согласилась ответить на ряд вопросов для «Евразия.Эксперт».

- Светлана Вадимовна, как изменились деятельность и направление работы ключевых немецких фондов и НКО на территории стран ЕАЭС с началом украинского кризиса?

- На постсоветском пространстве представлены фонды пяти германских политических партий, некоторые из которых, в частности – фонд Эберта и фонд Аденауэра, начали свою работу ещё до развала СССР.

Работа политических фондов в странах постсоветского пространства варьировалась в зависимости от характера германских внешнеполитических концепций по отношению к этим странам.

Не во всех странах представлены все фонды одновременно. В ряде стран фонды делят сферы влияния между собой, чтобы охватить весь политический спектр. Например, фонд Белля в России (партия «Зелёных» ФРГ) изначально делал упор на сотрудничество с российскими правозащитными и экологическими НКО, в то время, как фонды партий, несущих правительственную ответственность, не исключают сотрудничества с организациями, близкими к властным структурам.

Прочие немецкие НКО менее «политичны», они работают в рамках культурной внешней политики или культурного обмена, либо же в экологических, гуманитарных и гуманитарно-правовых сферах.

Основные инструменты и в то же время акторы германской внешней политики на постсоветском пространстве, являющиеся одновременно НКО по своему статусу – это именно фонды германских политических партий.

Вторая часть вашего вопроса: изменения с начала украинского кризиса – извините, это часть моей собственной научной публикации, пока она не вышла, я предпочту оставить эту информацию для своей работы.

- Какие фонды в данный момент ведут наиболее масштабную работу на постсоветском пространстве?

- Фонд Эберта и фонд Аденауэра, два фонда больших так называемых «народных» партий ФРГ – СДПГ и ХДС. В силу их величины они получают и больше средств для работы, как глобальных (бюджетных), так и целевых (министерских).

- Можно ли оценить эффективность их политической деятельности?

- Результативность работы фондов систематически проверяется министерствами и ведомствами, предоставляющими им средства для реализации проектов, в частности, Министерством экономического сотрудничества и развития и МИД ФРГ.

- Фонды связаны с различными политическими силами в ФРГ. Фонд Конрада Аденауэра связан с ХДС, партией канцлера Меркель. А фонд Фридриха Эберта - с СДПГ, которая в целом занимает не столь жёсткую позицию в отношении России. Проецируются ли подобные различия на работу соответствующих фондов?

 - Фонды не просто «связаны», а являются «близкостоящими» (nahestehende) к политическим партиям, этот статус зафиксирован решением Федерального Конституционного Суда от 1986 г. Этот статус дает право на финансирование из госбюджета помимо политических партий и в то же время в связи с ними.

То есть фонд Аденауэра близок ХДС по своему официальному статусу, как и остальные фонды – к своим партиям.

Фонды – не инструменты своих партий, они самостоятельны в своих решениях, это – предпосылка их финансирования отдельно от партий. Но поскольку в фондах работают люди, принадлежащие к данным партиям, нередко – бывшие политики, отошедшие от активной работы, это отражается на характере принимаемых решений и проектов.

- В последнее время отмечается оживление диалога между немецкими фондами и белорусской властью. В мае руководство фонда Аденауэра встречалось с белорусским МИД. До этого аналогичная встреча состоялась с фондом Эберта. О чём это говорит?

- О том, что фонды возобновят там свою работу. Они активно работали в Беларуси в годы правления Шушкевича, особенно фонд Эберта и фонд Аденауэра. Позже, поскольку они поддерживали национал-демократическую, прозападную оппозицию, их работа была затруднена, так что им пришлось реализовывать свои проекты в Беларуси из соседних с ней стран.

Особенно навредили работе германских фондов, предпочитающих в сложных случаях политику «малых шагов», американские НКО, также поддерживавшие белорусскую оппозицию, но делавшие это в американском стиле – нагло и демонстративно.

Под впечатлением украинской «оранжевой революции» белорусская власть на законодательном уровне затруднила деятельность западных НКО в стране. Нацелен декрет был на американцев, но пострадали и немцы.

В итоге фонд Аденауэра руководил своей работой в Беларуси из Вильнюса, а фонд Эберта, начавший свою работу в Беларуси еще в 1993 г., руководил своими белорусскими проектами из Украины, фонд Науманна – из своего регионального бюро в Польше.

- Какие цели преследуют фонды, стараясь вернуться в Беларусь?

- Такие, как и везде, где они работают. Первая – сопровождать германскую дипломатию. Вторая – сотрудничать с политическими и общественно-политическими элитами, с университетами, поддерживать студентов стипендиями. Третья – поддерживать в сотрудничестве с местными политическими силами развитие демократического процесса, если таковой будет иметь место (сами они эти процессы не инициируют, в отличие от американцев).

Для примера – классический профиль фонда Эберта: сотрудничество с профсоюзами, поддержка молодых журналистов (стипендии, волонтариаты в немецких СМИ), поддержка структур местного самоуправления, политический диалог.

- С какими политическими силами в Беларуси они контактируют и что представляет из себя их общение с белорусской оппозицией?

- Общение с белорусской оппозицией, как и в других сложных странах, останется на уровне совместных семинаров, конференций, возможно, поддержки молодых политиков стипендиями для стажировок в Германии. Что касается деталей – извините, это тема моей публикации, поэтому я не даю пока материалы.

- На Ваш взгляд, какие цели преследуют белорусские власти, активируя диалог с фондами?

- Если белорусская власть пойдёт навстречу фондам и облегчит их работу в стране, она продемонстрирует этим интерес к улучшению сотрудничества с Германией, поскольку фонды – любимые неправительственные организации германской внешней политики. Кто ущемляет германские политические фонды в их работе – тот обижает официальную Германию.

Это не распространяется на те случаи, когда у фондов политическая принципиальность перевешивает внешнеполитический здравый смысл, и они по своей вине ввязываются в политические приключения, как в свое время фонд Науманна в Китае.

- Что представляет из себя работа фондов на Украине? С какими политиками они взаимодействуют?

- На Украине фонды начали работу уже в начале 1990-х гг. До 2004 г. профиль, общий для постсоветского пространства: «поддержка развития демократии». В зависимости от профиля фонда, в большей или меньшей степени – политический диалог (сотрудничество с организациями политических партий, с депутатами парламентских фракций, с профсоюзами, с НКО), поддержка структур коммунального самоуправления (считается, что сильное местное самоуправление – предпосылка демократизации), поддержка молодых демократических политиков (стипендии для стажировок), поддержка молодых журналистов (стипендии, волонтариаты в немецких СМИ), стипендии студентам.

Фонд Ханнса Зайделя был в 1990-е гг. очень активен, в своем духе – сотрудничество с силами внутренней охраны порядка, обучение полицейских и таможенников, поддержка малого предпринимательства (обучение менеджеров).

Такие программы этот фонд обычно проводит там, где либо нет предпосылок для чисто политической работы в демократическом ключе (например, он проводил их для режима Мобуту), либо дополняя политическую работу фонда Аденауэра. [Мобуту Сесе Секо – президент Заира в 1965-1997 гг. – прим. ред.]

- В публицистике встречается мнение, что немецкие фонды много сделали для формирования европейского вектора в украинской политике и чуть ли не «спонсировали майдан». Это так?

- Нет, не так. Кто так говорит, не имеет понятия о германских политических фондах.

Действительно, германские политические фонды целенаправленно сотрудничали с партиями и движениями, ориентирующимися на ЕС и особенно на Германию – и это понятно и естественно. Они симпатизировали демократическим силам, в частности, носителям «оранжевой революции» в 2004 г.

Но тем не менее, их деятельность отличается от работы американских демократизаторов. Перевороты в верхах, «цветные революции» (замена элит) – не их дело. На Украине они шли тем же путем, что и в своей работе в развивающихся странах: структурная поддержка развития стабильной демократии.

Еще в начале 1990-х гг. тогдашний генсек фонда Аденауэра Отфрид Хеннинг так сформулировал задачу фондов в третьем мире: «Мы хотим изменить структуры».

Структуры в долгосрочном плане изменяются снизу, с уровня местного самоуправления, а не сверху, не путем одномоментной замены пророссийских элит на прозападные. Поэтому проекты поддержки структур коммунального самоуправления присущи работе фондов в странах третьего мира и в странах, переходящих к демократии.

Наступательная работа американских демократизаторов, несмотря на то, что американцы являются союзниками ЕС по НАТО, скорее вредила, нежели способствовала интересам ЕС.

Германские политические фонды – там, где им это позволяют – с немецкой основательностью пытаются делать структурную работу, не просто разворачивая элиты к Европе, но и укрепляя гражданское общество.

- Фонд Генриха Белля пропагандирует в ЕАЭС отказ от атомной энергетики, издаёт научные работы, направленные против «мирного атома». Раньше его обвиняли в финансировании экологов, выступающих против строительства Балтийской АЭС в Калининградской области. Теперь киевский филиал фонда проводит мероприятия против Островецкой АЭС в Беларуси. Насколько это влиятельная структура? Кто за ней стоит?

- Это – фонд, близкий партии «Зелёных», создан в 1986 г. Влиятельность фонда варьируется в зависимости от того, находится ли близкая ему партия в правительстве или в оппозиции.

В «разделении труда» между германскими политическими фондами (в тех странах, где они представлены все вместе) фонд Белля взял на себя сотрудничество с правозащитными прозападными НКО и экологическую тематику.

Они делают то же, что в свое время делала их партия в ФРГ. Они и в Германии – против «мирного атома». Силы, стоящие в ФРГ за политическими противниками «мирного атома» – предпринимательство в сфере альтернативных источников энергии (ветряные двигатели, солнечные батареи и тому подобное).

- Изменилось ли в последнее время финансирование немецких фондов, работающих на постсоветском пространстве? На какие сферы деятельности и проекты уходят основные средства?

- Фонды получают глобальные средства из бюджета [ФРГ] и целевые – от министерств. Внешнеполитические проекты финансирует, как правило, МИД, проекты из сферы политики развития – Федеральное министерство сотрудничества и развития.

Размер глобальных средств зависит от того, как представлена соответствующая партия в бундестаге. Если она долгое время не набирает 5%, фонд может получить проблемы с финансированием (например, фонд Науманна).

Целевые средства выделяются под проекты. В годовых сообщениях фондов указывается, какие проекты как финансировались. На постсоветском пространстве это (для всех фондов) – политический диалог. Остальные проекты варьируются от страны к стране в зависимости от специфики фонда

- Влияет ли работа фондов на изменение имиджа стран ЕАЭС в Германии?

- Формирование имиджа других стран не входит в задачи германских политических фондов. Работая в этих странах, они привносят вклад в создание имиджа Германии и Евросоюза.

Имидж России и ЕАЭС в Германии и в других странах ЕС следует укреплять самим – создав организации, аналогичные германским политическим фондам и отправив их – на основаниях паритета – работать в Германию и заниматься там тем же самым, чем их организации занимаются у нас. Нужно расставаться с менталитетом жертв влияния и учиться влиять самим.

Беседовал Александр Шамшиев

Решение Великобритании выйти из Евросоюза нанесло удар по имиджу Брюсселя. Не осталось в стороне и Восточное партнерство – программа, нацеленная на сближение ЕС с Арменией, Грузией, Азербайджаном, Украиной, Молдавией и Беларусью. Лондон – один из главных доноров в фонды ЕС, идущие, в том числе и на восточную политику. Восточное партнерство будет сохранять свое значение для Евросоюза, полагает доктор политических наук Наталья Еремина. Однако программа переориентируется на страны, которые необходимо «обратить в веру ЕС». Партнерство больше сосредоточится на политических, а не экономических задачах, находясь под влиянием «активно европеизируемых государств».

Восточное партнерство под ударом

Brexit расставил новые акценты в интеграционном процессе, наглядно доказав, что масштабное расширение территории ЕС влечет за собой не только значительные финансовые издержки, но и прямо влияет на толерантность граждан ЕС.

Британцы, например, стали подвергать жесточайшей критике ЕС и его политику именно после масштабного расширения на Восток за счет стран Восточной Европы и Прибалтики.

Brexit продемонстрировал, что новый имидж ЕС не по душе так называемым старым демократиям (Соединенное Королевство, Нидерланды, Австрия), которым слишком дорого обходится демократизация новичков.

Новички же, в свою очередь, полагая, что у них с демократией уже все обстоит благополучно, решили также поиграть в демократизаторов и приобщить к демократии страны, которые еще пока не стали частью Евросоюза.

Как Brexit повлияет на программу Восточного партнерства, которая несет в себе довольно большой идеологический заряд, связанный с приведением норм и стандартов в соответствие с принятыми в ЕС?

Brexit может стать жестоким ударом для программы Восточное партнерство в идеологическом плане, не говоря уже о финансовом.

Программа Восточного партнерства с 2009 г. реализует задачи, связанные с «обучением» ряда стран постсоветского пространства демократии. В 2009 г. был учрежден Институт гражданского общества и Европейский фонд демократии. Они предоставляют финансовые возможности в реализации этих задач. К подобным институтам могут возникать вопросы – не финансируют ли они не столько формирование гражданских обществ, сколько оппозицию? Другими целями программы обозначены экономическая интеграция и политическая ассоциация.

Денег не хватит всем восточным партнерам

Восточное партнерство – это обширная программа, предусматривающая поддержку широкомасштабных преобразований, от инфраструктурных проектов до демократических реформ в Армении, Азербайджане, Беларуси, Грузии, Молдове, Украине. И комплекс проектов, предусмотренных в рамках Восточного партнерства, довольно интересный и значительный, начиная от гармонизации цифровых рынков и заканчивая программами академического обмена. Данные проекты потребовали значительных средств, с самого начала продемонстрировав странам-участницам финансовые выгоды интеграции в отдельные секторы пространства ЕС.

При этом Восточное партнерство включено в качестве специального измерения в Программу Инструмента Европейского соседства, что позволяет странам-партнерам получать щедрое вознаграждение.

В целом страны-участницы получили с момента начала Восточного партнерства к настоящему времени более €3 млрд. от фондов ЕС по различным направлениям сотрудничества.

Так, в 2014 г. ЕС направил более €150 млн. на различные региональные программы, и €47 млн. на продолжающиеся программы. В 2015 г. общий объем инвестиций составил почти €147 млн., при этом, например, на период с 2015 по 2017 гг. странам-участницам выделено €33,8 млн. на реализацию реформ своих судебных систем.

Помимо фондов, действующих в рамках Инструмента Европейского соседства, Европейский инвестиционный банк учредил соответствующий трастовый фонд технической поддержки Восточного партнерства, который также осуществляет финансирование разных проектов. В июне 2016 г. этот фонд уже одобрил 22 проекта общей стоимостью в €23,75 млн. В общем, приоритетные проекты получают ежегодно около €40 млн. (обычно в четырех секторах: управление, рынок, мобильность, взаимодействие, которые были подтверждены комиссаром европейской политики соседства 20 сентября 2016 г.).

Возникает вопрос – большие ли это суммы? Для сравнения отметим, что одной только Шри-Ланке ЕС выделил в рамках Программы соседства €38 млн., которые она должна будет направить на программы развития по отдельным направлениям, а Египет получит €50 млн. за реализацию программы социально-экономического развития и обеспечения прав женщин.

Поэтому, наверное, суммы, выделяемые ЕС на проекты Восточного партнерства, с учетом того, что они направлены сразу на 6 стран, нельзя назвать ни чрезмерными, ни самыми щедрыми, если сравнивать с другими программами ЕС.

А если судить о реализации программ, то следует подчеркнуть, что по оценкам самих же экспертов ЕС, благодаря финансированию из фондов ЕС очень многое было сделано, но результаты все же недостаточны. Очевидно, что это уже сказывается и в дальнейшем серьезно отразится на финансировании проектов Восточного партнерства в сторону сокращения выделяемых средств. Отказ Британии осуществлять выплаты в общий бюджет ЕС только подтверждает эту мысль.

Кроме того, дополнительные соглашения ЕС с Турцией, Египтом и другими партнерами, направленные на решение миграционных вопросов, потребуют изменения финансовых приоритетов, поскольку именно эти угрозы воспринимаются деятелями ЕС как экзистенциальные.

Геополитика Восточного партнерства

Восточное партнерство обречено, как минимум, спотыкаться о разноплановые интересы стран – и в самом Партнерстве, и в рамках ЕС.

Ключевую идею подготовки стран постсоветского пространства к включению в орбиту ЕС в современных условиях уже невозможно осуществить, по крайней мере, в среднесрочной перспективе.

«Страны-опекуны» Восточного партнерства игнорируют реальные проблемы и задачи, которые стоят перед шестью постсоветскими государствами. Вместо этого, судя по официальным заявлениям, Программа нацелена не столько на создание пространства, в котором уважают права и интересы всех участников и занимаются решением структурных проблем, сколько на уменьшение влияния России в регионе и закрепление за Польшей и странами Прибалтики статуса главных «европеизаторов».

Ведь страны, которые постоянно обращаются к России в своей риторике по поводу и без повода тем самым демонстрируют, что находятся в состоянии острого соперничества с ней. В качестве примера обратим внимание на текст Совместной декларации последнего саммита Восточного партнерства, прошедшего в Риге 21-22 мая 2015 г.

Во-первых, в тексте указано, что в современных условиях партнерство нельзя ослаблять – напротив, его необходимо усилить в связи с новыми угрозами. В качестве таковой названа «агрессия» против Грузии и Украины.

Делегатов саммита Восточного партнерства не смутил тот факт, что уже резолюция 1633 (2008) Парламентской Ассамблеи Совета Европы однозначно указала на Грузию как на инициатора и виновника конфликта.

Было обозначено, что именно артобстрелы со стороны Грузии привели к «полномасштабным военным действиям» (хотя противодействие России названо в этом же тексте чрезмерным, повлекшим нарушения прав человека).

Не смутил делегатов Восточного партнерства и тот факт, что присутствие российских войск на Украине так и осталось недоказанным, а министр обороны Украины заявил, что российской армии на территории Украины нет.

Примечательно, что Россию при этом ни разу не упомянули в тексте Декларации саммита. Даже когда речь идет об «агрессии». Вероятно, это сделано сознательно, ведь, если не фиксировать на бумаге то, что заявляется в устном порядке, то не возникнет необходимости отвечать за свои слова, например, в международном суде.

Очевидно, украинские события значительно повлияли на текст Декларации, да и сама украинская делегация очень активно просила включить в текст те или иные сюжеты, создавая новые приоритеты для Восточного партнерства. Киев, видимо, рассматривает свое участие в подобных саммитах как некую индульгенцию от возможных обвинений в свой адрес и стремится закрепиться в «лагере обвинителей».

Антироссийская и евразийская партии

Фактически Восточное партнерство сегодня в большой степени превратилось в поле ожесточенного соперничества с российским влиянием. Это порождает внутреннюю разноголосицу.

Отношение к России не является негативным для всех стран-участниц Восточного партнерства. В итоге последнее превратилось в «двухскоростную инициативу». Украина, Молдова и Грузия рассматривают отношения с Россией в таком же ключе, как и кураторы Программы, настаивая в своей риторике, что ЕС выступает в качестве естественного соперника России. Европейские действия преподносятся как реакция против российского влияния на постсоветском пространстве.

Хотя на Украине вообще сложно говорить о каком-либо целенаправленном влиянии России в последние 25 лет, что серьезно поспособствовало буйному росту ультраправого движения радикалов.

Именно эти три страны испытывают наибольшие опасения в связи с Brexit’ом, который подрывает доверие к ЕС и его авторитет.

Другие участники Восточного партнерства – Беларусь и Армения – более скептично относятся к такой оценке, отстаивают свое право на сотрудничество с Россией и вошли в Евразийский экономический союз. Кроме того, чиновники из Брюсселя постоянно критикуют Беларусь. В 2010 г. это привело к тому, что Инвестиционный банк даже не продлил свою деятельность в стране. Азербайджан в большей степени нацелен на сотрудничество со своими региональными партнерами.

Россия, в свою очередь, довольно настороженно относится к Восточному партнерству, которое предусматривает большую включенность в экономические структуры ЕС традиционных торговых, экономических и военно-политических партнеров Москвы.

ЕС захлопывает двери

Но и в пределах Евросоюза Восточное партнерство вызывает смешанные чувства. Вслед за Brexit’ом отношение многих стран ЕС к Восточному партнерству станет еще более критичным.

«Старые демократии» и так традиционно игнорировали саммиты Восточного партнерства, оставляя это детище «новым демократиям», в первую очередь, странам Прибалтики и Польше.

Например, Соединенное Королевство вообще выступало против формирования Восточного партнерства и требовало прекратить финансирование проектов в рамках Программы.

Такие страны как Франция, Испания и Италия полагают, что из-за Восточного партнерства Средиземноморское измерение во внешней политике ЕС недополучает необходимые средства.

Показательны и результаты референдума в Нидерландах об ассоциации ЕС с Украиной. Британцы также высказывались против ассоциации с Украиной еще до Brexit’а. А Германия выступила против либерализации визового режима с Грузией в июне 2016 г.

В условиях последствий Brexit’а, миграционного кризиса и очередного витка экономического кризиса страны-члены ЕС будут в большей степени озабочены собственным состоянием.

Это означает предел расширению ЕС, несмотря на заявления главы дипломатии ЕС Федерики Могерини о продолжении этого процесса.

Так, комиссар Европейской политики соседства Йоханнесс Хан отметил, что среди граждан ЕС преобладает усталость от постоянного расширения и новых членов. В связи с этим в течение десяти лет никто не будет принят в ЕС.

Но что изменится через десять лет? Ведь Brexit поставил вопрос в целом о европеизации (распространении коммунитарных норм и правил), обострив споры о моделях интеграции уже не вовне, а внутри ЕС.

Восточное партнерство: что дальше?

Brexit повлек значительные имиджевые потери для ЕС. Так, даже население стран, наиболее стремящихся к интеграции с ЕС (например, Украины, так как последние опросы общественного мнения показали рост сомнений украинцев в необходимости интеграции в ЕС на предложенных условиях), начинает думать и о других возможностях. Программы, подобные Восточному партнерству, понесут эти издержки.

ЕС не в состоянии решить все возникшие проблемы в одночасье. Но Брюссель не может себе позволить показаться слабым партнером для сопредельных государств. Это, в первую очередь, относится к странам-участницам Восточного партнерства.

В условиях Brexit’а потребуется пересмотр объемов финансирования и перераспределение финансовых потоков в рамках восточной политики Брюсселя. Теперь ЕС отчетливо делает ставку на те страны, население которых в большей степени сомневается в необходимости интеграции с Евросоюзом.

Так, 19 сентября 2016 г. Брюссель заявил о новом пакете помощи в объеме €79,8 млн. для поддержки социально-экономического развития, развития малого и среднего бизнеса, социальных и молодежных программ в странах Восточного партнёрства. Он включает в себя двустороннее сотрудничество с Азербайджаном и Беларусью.

Евросоюз готов заплатить после Brexit’а цену за поддержание идеи о своем процветании в тех странах, которые необходимо развернуть к себе. Все остальные проекты в рамках Партнерства уже не смогут рассчитывать на прежнюю финансовую поддержку. Миграционный вопрос будет постепенно оттягивать все большую массу средств на себя.

Таким образом, Восточное партнерство будет сохранять свое значение в рамках европейской политики соседства, но будут изменены некоторые акценты, произойдет переориентация на страны, которые необходимо «обратить в веру ЕС».

Партнерство в большей степени будет апеллировать не к экономическим, а к политическим задачам, находясь под влиянием «активно европеизируемых государств», таких как Украина.

Наталья Еремина, д.полит.н., доцент кафедры европейских исследований СПбГУ

В 2016 г. вице-премьер Дмитрий Рогозин, «курирующий космос» в России, наделал много шума, когда заявил, что российская космическая отрасль по некоторым показателям в девять раз отстает от Америки. «Евразия.Эксперт» поговорил с кандидатом технических наук, член-корреспондентом Российской академии космонавтики им. К.Э. Циолковского Андреем Иониным о том, кто сегодня лидирует в космической гонке, и есть ли сама гонка?

- Андрей Геннадьевич, что означает заявление Дмитрия Рогозина?

- Дмитрий Рогозин говорил про производительность труда. Но это очень условный показатель. Производительность труда можно мерить по-разному. Можно глянуть, на сколько долларов вы производите продукции. Понятно, что американская продукция дороже, у американского рабочего зарплата выше.

Оттого и говорят, что производительность в космической отрасли России в девять-десять, а то и в двадцать раз ниже. Думаю, что она действительно ниже – это правда. Но она у нас везде в целом ниже, не только в космосе, а в космосе разница не столь существенная с американцами.

Кроме того, сравнивать надо тождественные вещи. У нас космическая отрасль исторически выглядит по-другому. Очень многие предприятия, которые у нас числятся в отрасли, в США «космическими» не считаются и не относятся к NASA. Так что все это очень лукавые цифры. Ими можно спекулировать, но я бы относился крайне осторожно.

- Рогозин также обозначил, что Россия – лидер в трех областях: по количеству стартов ракет-носителей, технологиям ракетных двигателей на жидком топливе и пилотируемым пускам на МКС. Ситуация не изменилась?

- По пускам вообще лукавая вещь. Китайцы уже больше запускают. Плюс надо отделять коммерческие запуски от научных. Да, Россия делает хорошие ракеты – это так. Просто они спроектированы очень давно. Да, надежность сейчас не очень высокая, но это связано в целом со снижением человеческого капитала в отрасли.

Безусловно, Россия - мировой технологический лидер по качеству двигателей, но я бы уточнил - лидер по одному из сегментов рынка двигателей, по типу кислород-керосин.

Твердотопливные двигатели у нас хуже, чем у американцев – тоже факт. В отличие от США, у нас нет практического опыта по мощным водородным двигателям – со времен единственного двигателя такого типа, «Энергии», прошло 25 лет.

Также, безусловно, Россия вместе с США являются лидерами в части пилотируемого космоса в целом.

Это и запуски космонавтов, и подготовка космонавтов, и эксплуатация долговременных орбитальных станций, и послеполетная адаптация. Подчеркну – мы здесь лидеры вместе с американцами. Раз вы на Рогозина ссылаетесь, он недавно точно сказал: «Мы не вторые, но мы и не первые».

- Космической гонки больше нет?

- Космической гонки сейчас не существует в природе. Больше никто ни за кем не гонится. Есть отдельные проекты, которые ведут страны, но состояния, как было в 1950-х и 60-х гг., нет. Если помните, тогда буквально через месяц после полета Гагарина американцы запустили своего человека в суборбитальный полет.

Давно никто не соревнуется, кто первым сделает тот или иной прорыв. И я думаю – уже не будет соревноваться как раньше. В одну реку не войти дважды.

- Американцы сейчас говорят, что планируют с 2018 г. отправлять астронавтов на МКС самостоятельно. Для этого NASA заключила контракты с компаниями Boeing и SpaceX. Грозит ли это тем, что «Союзы» останутся не у дел?

- К этому надо относиться спокойно. У американцев помимо договоренности со SpaceX еще есть разработки космического корабля Orion и ракетная программа Constellation. Работы в этом направлении ведутся, однако я не верю в 2018 г.

По «Ориону» был только один пуск. SpaceX запускал пока только корабль в грузовом варианте - это очень далеко до пилотируемого запуска. В пилотируемых запусках главный фактор - не цена и даже не надежность, а спасение людей.

Все эти серьезные решения требуют долговременной отработки. Надо провести несколько запусков, набрать статистику, чтобы удостовериться, что система работает. По этой причине разработка альтернативы нашим носителям займет куда больше времени.

В 2018 г. будут сделаны первые пробные пилотируемые запуски без людей внутри - это уже возможно. Астронавтов к тому сроку отправить не успеют. Если программа пройдет без аварий, то астронавтов смогут в лучшем случае отправлять до МКС к 2020 г.

Но здесь все равно идет передергивание. Российский пилотируемый корабль «Союз» не только несет функцию доставки людей на МКС и спуска с нее, но и служит «спасательной шлюпкой».

Гарантийный срок «Союза» – полгода. То есть полгода он стоит пристыкованным к МКС, и в случае нештатной ситуации космонавты и астронавты по нему могут спуститься и таким образом спастись.

Для этого нужна еще более длительная сертификация, поэтому, пока я сомневаюсь, что и корабль Dragon, и Orion по полгода могут находиться в космосе, и это кто-то сможет адекватно подтвердить. А «Союзы» проверены десятилетиями и остаются надежным средством спасения космонавтов.

Для сравнения – «шаттлы» прилетали к МКС и тотчас улетали, потому что их срок нахождения в космосе был в районе двух недель. Более того, раз уж на то пошло, в первоначальной программе МКС был отдельный корабль, который так и назывался «Спасательная шлюпка» и был рассчитан на шесть мест. По нему экипаж станции должен был эвакуироваться на Землю.

В соответствии с разделением работ участников проекта МКС делать шлюпку должны были американцы. Они ее не сделали - не получилось. В начале 2000-х гг. отказались от своего проекта и заявили, что его выполнить не могут. С тех пор роль спасательной шлюпки выполняют «Союзы».

Причем для экипажа из шести человек требуются два пристыкованных «Союза». Разработка подобных кораблей занимает очень много времени - это только на бумаге все быстро. Жизнью астронавтов никто рисковать не будет.

Беседовал Александр Шамшиев

3 октября в Санкт-Петербурге состоялась презентация доклада «Отстраненность вместо конфронтации: пост-европейская Россия в поисках самодостаточности» профессора НИУ ВШЭ Федора Лукьянова и профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Алексея Миллера. Авторы доклада (есть в распоряжении «ЕЭ») приходят к выводу о том, что «развод» России и Евросоюза – это надолго или даже навсегда, а идея Большой Европы утратила смысл.

Российский историк и один из ведущих специалистов по Восточной Европе, доктор исторических наук Алексей Миллер в интервью «Евразия.Эксперт» рассказал о том, почему Россия отходит от евроцентризма, Лукашенко не пойдет на Запад, Украину можно делегировать Евросоюзу, а международные отношения все больше напоминают Тридцатилетнюю войну.

- Алексей Ильич, в Вашем докладе речь идет о завершении 70-летней эпохи (с начала 1940-х гг.) глубокой вовлеченности России в европейские дела. Неужели мечтам о Большой Европе, пространству от «Лиссабона до Владивостока» пришел конец?

- Мы так привыкли думать о Большой Европе, так много надежд было с этим связано, что увидеть совершенно очевидное отсутствие этой повестки трудно. Но она закончилась, если когда-нибудь и была. Это очевидная вещь, о которой бессмысленно спорить. Данная повестка закончена даже дискурсивно, потому что даже в документах Евросоюза Россия фигурирует как главный геополитический вызов, а не как партнер по строительству Большой Европы.

- Вы утверждаете, что в идентичности России происходят большие перемены – страна больше не думает о своем будущем в западной перспективе. Это долгосрочный тренд или ситуативное разочарование, которое пройдет через 5-10 лет? Ведь в конечном счете все зависит от того, кто сумеет победить в текущей мировой перестройке, не так ли?

- Во-первых, речь идет не об идентичности граждан России, потому что у каждого гражданина России много своих идентичностей. Речь идет о коллективной идентичности, которая проявляется в том, как мы думаем о будущем этой общности. Совершенно очевидно, что подавляющее большинство людей в России сегодня думают о будущем общности не как о западноцентричном проекте.

Мне кажется, это здоровая тенденция, потому что даже у вас последняя фраза такая: «все зависит от того, кто сумеет победить в текущей мировой перестройке». Что будет означать эта победа – непонятно. Поэтому совершенно здоровая реакция любого актора – попытаться в этой ситуации не оказаться под ураганом, насколько это возможно «постоять в сторонке», и увидеть, какие тенденции будут преобладать.

Но пока что мы констатируем одну простую вещь: если еще 20-25 лет назад ни у кого не было вопросов о том, где лежит центр мира, то сегодня такой вопрос и неопределенность ответа на него для всех очевидны.

Поэтому отказ думать о своем будущем только в западной перспективе – абсолютно здоровая, логичная вещь.

- Сегодня много говорят о Великом Шелковом пути, который нередко идеализируется. Спору нет, возможности заработать есть. Но не получается ли так, что мы очарование Западом меняем на очарование Китаем – и вновь по кругу?

- Конечно, может такое быть, потому что глупости случаются. Но смысл нашего доклада как раз в том, чтобы подчеркнуть: расставаясь с очарованием Западом, не нужно впадать в следующее очарование. Там, где мы говорим о задачах России в Азии, одна из них – как говорится, «не складывать все яйца в одну корзину». Но я не вижу очарования Китаем ни у кого в России.

- В докладе Вы пишете, что Россия отходит от евроцентризма. Украина тем временем сделала свой «цивилизационный выбор» идти в Европу. В других странах Восточной Европы, например, в Беларуси, встречаются настроения «уходящего поезда» - успеть «вклиниться» в европейский проект, пока не поздно. Движемся ли мы к новому расколу?

- Что касается Украины и России, я думаю, что это глубокий конфликт, расставание, которое в очень большой степени определяется не цивилизационным выбором Украины в пользу Европы – потому что и выбор смешон, и в Европу она не идет.

Просто есть враждебность, она очень глубокая, и в этом смысле нет никаких сомнений, что мы будем все сильнее отдаляться. Украина очень многое делает для этого – например, собирается вводить визы для россиян.

Про Беларусь я знаю намного меньше. Я знаком с представителями разных групп в Беларуси – есть глубоко антирусские люди. Есть пророссийские, но которым не нравится то, что Россия делает сегодня. В Беларуси очень широкий спектр, и хотя не так много людей активно вовлечено в эти дискуссии – спектр различных взглядов виден.

Пока Александр Лукашенко у власти, с одной стороны, он очень интересно и удачно маневрирует, торгуется. Но уж он-то точно знает – если попытается отправиться в Европу, то ничего кроме судьбы Януковича его не ждет.

А вопрос о том, что произойдет в Беларуси после Лукашенко подобен вопросу о том, что произойдет в России после Путина. Никто не знает, и это произойдет далеко не завтра.

- Каким Вы видите будущее региона Центральной и Восточной Европы в меняющейся конфигурации? Насколько вообще применим этот термин сегодня, учитывая его политический подтекст?

- Я считаю, что нет такого региона, это – идеологический конструкт. Его границы все время менялись. Можно условно считать Центральной Европой те страны, которые уже попали в Евросоюз, а Восточной Европой – те, которые в Евросоюз не попали и не попадут.

Тогда то, что будет происходить с Центральной Европой, во многом зависит от того, что будет происходить с Евросоюзом вообще. Сегодня это трудно предсказать.

Но если мы посмотрим на Венгрию, Польшу, становится очевидным возрождение трендов национального суверенитета, евроскептицизма, готовности жестко торговаться с Брюсселем и бунтовать против него.

Что из этого последует и как будут складываться отношения внутри Центральной Европы, что будет с германским лидерством в Европе – это уже вопросы очень сложные и далеко не очевидные.

А Восточная Европа зависает в промежуточной позиции. Один из тезисов нашего доклада состоит в том, что нам не нужно бороться с ЕС и Соединенными Штатами за восстановление нашего влияния в Восточной Европе.

Реваншизм в Восточной Европе ничего хорошего нам с точки государственных интересов не даст.

Что нам может предложить, к примеру, Молдова? Грубо говоря – ничего. Что нам может предложить Украина? Ничего хорошего. Вопрос в том, кто будет тащить этот «чемодан без ручки». Я считаю, это вполне можно делегировать Евросоюзу.

Единственное – Россия в 2014 г. уже провела «красную линию»: «если вы входите туда со своими структурами, в том числе и военными, – тогда вы желаете военного конфликта». Судя по всему, Россия собирается придерживаться этой линии и дальше.

У Восточной Европы промежуточное нехорошее состояние, к сожалению, сохранится надолго. Европейский проект «захлопывается», он сам нестабилен.

Но одно дело – принять Молдову, потому что она внутри, или вне ЕС – никто не заметит разницы, она маленькая. А вот с Украиной уже совершенно очевидно, что этого никогда не произойдет.

С Беларусью пока Лукашенко у власти ничего такого не произойдет, а когда он уйдет – большой вопрос. Есть или нет потенциал для цветной революции – не мне судить. Но как мы уже могли заметить, цветная революция вовсе не значит, что дорога в ЕС открыта.

- Сегодня популярны сравнения нашего времени с началом XX века. Есть ли исторические прецеденты того состояния самоопределения, в котором мы оказались сегодня?

- Такие сравнения напрашиваются, поэтому люди с этим носятся. Однако, во-первых, никакого революционного кризиса в 2017-м г. не будет.

Во-вторых, в начале ХХ в. вызревала, вызрела и состоялась Первая мировая война. В силу того, что сегодня в мире существует ядерное оружие, такое развитие событий невозможно. То есть мы можем представить себе мировую войну, но в ней последний, уходя, «гасит свет».

Будут другие сценарии. Мы можем проводить параллели не только с началом ХХ в., но и с Тридцатилетней войной, длительной нестабильностью.

Один из тезисов нашего доклада заключается в том, что мировой порядок в том виде, каким он был установлен после Второй мировой войны, не закончился с распадом Советского союза, а оказался стоящим «на одной ноге из двух». Он обслуживал холодную войну, Советский Союз выпал из нее, а никакого институционального пересмотра мирового порядка не случилось. Сейчас мы подходим к тому времени, когда этот пересмотр начинает происходить.

- Есть ряд исследований, демонстрирующих, как менялось восприятие Азии в Европе с началом Нового времени и индустриальной революции: от «вершины мира» - до «отсталого захолустья». Можно ли это сравнить с происходящей сегодня переоценкой ценностей?

- Меняется баланс между Азией и Европой – это совершенно очевидно. Европа сегодня не является центром мира ни в каком смысле – ни в технологическом, ни в экономическом, ни как геополитический игрок (она не суверенна). У них масса вызовов, и далеко не самый главный из них – Россия, хотя они хотят считать ее самым главным вызовом.

Азия поднимается, но как мы это видим? Китайцы, например, говорят не о подъеме Китая, а о восстановлении привычного многовекового места в мире.

В течение многих веков Китай производил примерно половину или чуть больше мирового валового продукта. Сейчас они это нормальное состояние восстанавливают.

Соответственно, в Азии это может быть не вопросом «перетягивания на себя одеяла», а возвращением к нормальности.

Поскольку Азия поднимается, то и наши отношения с Европой выглядят совершенно по-иному. Одно дело, когда в ХIХ в. Европа была центром мира. Теперь это далеко не так очевидно. У Запада (у США, а не Европы) сохраняется колоссальное военное преимущество, но попытки его использовать ничего хорошего США не принесли.

- Учитывая происходящие изменения, насколько важен проект евразийской интеграции как объединения стран Центральной Евразии для более равноправного взаимодействия с Западом и Востоком? Или России пора переходить к самодостаточности?

- Во-первых, мы можем говорить о самодостаточности России вне какого-либо интеграционного проекта. Одна из проблем интеграционных проектов в том, что у России нет равновеликого партнера.

Скажем, в Европе Франция и Германия взаимно поддерживали и уравновешивали друг друга. У России нет такого партнера.

Вся евразийская интеграция задумывалась с идеей о том, что в ней будет участвовать Украина. Сейчас все эти программы должны быть пересмотрены, поскольку понятно – Украины в ней не будет.

Важен вопрос, чем евразийское пространство становится с точки зрения отношений России и Китая.

Либо это пространство сотрудничества России и Китая, сдержанности и не игры «друг против друга». Либо они начинают соревноваться и тогда у слабых, маленьких игроков на этом пространстве появляется искушение поиграть на этих противоречиях.

У России нет возможности равноправного взаимодействия ни с Востоком (Китай), ни с Западом (США). Они сильнее, больше. Вопрос в том, признают ли они Россию как суверенного игрока, которому нельзя просто диктовать какие-то условия. Не равного, но суверенного. У России есть достаточно разных ресурсов, включая способность уничтожить обоих реальных гегемонов в мире в физическом смысле.

Поэтому она может претендовать на особую роль самостоятельного суверенного игрока в разговорах с обеими сторонами. А будут ли участвовать в этом проекте Казахстан или Беларусь – это интересно, но не играет решающей роли.

- Довольно долго была популярной идея, что роль Евразийского союза на международной арене – это мост, который связывает Запад и Восток, Европу и Китай. Как Вы воспринимаете эту идею?

- Воспринимаю ее как не имеющую ничего общего с действительностью.

Идея «моста» была очень популярна в течение некоторого времени в Восточной Европе. И Украина хотела быть мостом, и Беларусь.

Элементарный взгляд на карту показывает, что Китаю и США мост в виде России абсолютно не нужен – между ними лежит океан, который является куда более удобным мостом.

Европе и Китаю мост в виде России может быть и нужен: это коммуникации, потенциально колоссальная автомобильная и железнодорожная трасса. Некоторые участки этой трассы возникают на моих глазах – в Санкт-Петербурге, между Москвой и Нижним Новгородом, Казанью и т.д.

Но не стоит это переоценивать: будет такая трасса – будут дополнительные экономические возможности; не будет – по-прежнему колоссальные контейнеровозы будут курсировать по океану между Китаем и Европой.

Это не революционные вещи. Скорее, это инструмент реализации новых политических конструктов. Сами по себе такие проекты не решат проблем. Не за счет строительства этого транспортного коридора изменится мировой порядок.

Беседовал Вячеслав Сутырин

В сентябре 2016 г. российская Lada Vesta вошла в топ-100 наиболее продаваемых автомобилей в Европе (33 тыс., 99-е место). На 64-м месте в рейтинге расположился другой автомобиль АвтоВАЗа – Lada Granta. После падения курса рубля продукция российских предприятий на внешних рынках сильно подешевела и автомобили из России прочно обосновались в сегменте эконом-класса на европейском рынке.

Модернизация автопрома

В 2008 г. для АвтоВАЗа произошло знаменательное событие – российский завод стал частью международного холдинга Renault-Nissan. 29 февраля 2008 г. было подписано соглашение о продаже французскому концерну 25% и 1 акции за $1 млрд.

Однако начавшаяся модернизация завода и освоение новых технологий были прерваны экономическим кризисом 2008-2009 гг. Из-за сложной экономической ситуации на заводе в течении следующих лет проводились массовые сокращения, а предприятие так и не стало прибыльным.

В 2013 г. контроль над предприятием перешел к альянсу Рено-Ниссан и сейчас франко-японской компании принадлежит 67,13% акций. Часть мощностей завода стали использовать для сборки автомобилей под маркой Nissan и Renault.

Последние годы демонстрируют положительную динамику – убытки завода уменьшаются и активно осваивается производство новых моделей с использованием продвинутых технологий.

Конкуренты в сложной ситуации

Однако на российский рынок пришли зарубежные компании, которые решили создавать собственные производства. От АвтоВАЗа эти заводы отличаются тем, что на них нет цикла полного производства – зачастую на производственных мощностях ведется простая отверточная сборка из готовых машинокомплектов.

C наступлением кризиса в 2014 г., вызванного падением цен на энергоносители и западными санкциями в отношении России, ситуация на внутрироссийском рынке сложилась для зарубежных производителей довольно сложная.

С одной стороны, резко упал спрос на автомобили – и это стало причиной ухода с российского рынка компании General Motors, которая свернула продажи бюджетных Opel и Chevrolet и оставила себе только премиальный сегмент рынка. Компания BMW не стала покидать российский рынок, но отказалась от планов по строительству завода.

Заграница помогла автопрому

На фоне этих новостей и негативной динамике рынка настоящий фурор произвела новость о решении компании Daimler построить завод по производству автомобилей Mercedes-Benz в Московской области. Примечательно, что немецкий концерн несколько раз собирался начать строительство завода в России за последние 16 лет – но решился только сейчас.

Причин этому несколько. Самая очевидная – минимальная за долгие годы стоимость  инвестиций из-за ослабления рубля. Вторая причина – налоговые послабления.

31 декабря 2014 г. был принят закон «О промышленной политике Российской Федерации», в котором прописана новая форма партнерства с инвесторами – специальные инвестиционные контракты.

Заключив такой договор (обязательное условие – инвестиции в российскую экономику объемом от ₽750 млн). Взамен инвестор либо освобождается от налогов на пять лет, либо же получает налоговые льготы на срок до 10 лет.

Третья причина – стремление использовать международные соглашения для расширения продаж на рынки СНГ. Благодаря Евразийскому экономическому союзу компания сможет снизить стоимость для конечного потребителя за счет отсутствия таможенного контроля и пошлин внутри союза.

Аналогичными аргументами руководствовались, вероятно, и владельцы Mazda. В начале сентября стало известно о подписанном соглашении между ООО «Мазда Соллерс Мануфэкчуринг рус» и Минпромторгом РФ. Новый завод во Владивостоке будет собирать двигатели для компании – объем производства, по словам министра Дениса Мантурова, составит 50 тыс. двигателей в год. На руку компании здесь опять же сыграл низкий курс рубля – это снижает издержки на производство.

Постсоветский опыт России в вопросе открытия зарубежных автомобильных заводов не уникальный – первыми привлекать зарубежные компании к сотрудничеству начало правительство Ислама Каримова в Узбекистане.

В 1993 г. властям Узбекистана удалось привлечь к сотрудничеству корейскую компанию Daewoo, которая построила на территории страны крупнейший за всю постсоветскую историю завод мощностью в 250 тыс. автомобилей в год.

Позднее компания UzDaewooAuto была присоединена к концерну  General Motors из-за банкротства Daewoo. Именно разорение корейской компании стало во многом причиной того, что завод так и не вышел на проектную мощность. В настоящее время автомобили завода в Асаке идут как на внутренний рынок страны, так и на экспорт в страны СНГ (прежде всего, Россию), Афганистан и Пакистан.

Перспективы постсоветского автопрома

На сегодняшний день автомобильные компании стран СНГ занимают весьма узкую нишу – так называемые автомобили ultra-low класса. К тому же, большая часть выпускаемой продукции уходит на внутреннее потребление либо на экспорт в соседние страны.

Достижения Lada Granta и Lada Vesta можно назвать положительным сигналом, но для достижения успеха российскому АвтоВАЗу и узбекской UzDaewooAuto необходимо расширять как линейку продукции, так и осваивать производство машин других классов.

Кроме того, привлечение иностранных компаний для создания заводов по сборке автомобилей – палка о двух концах. С одной стороны, зарубежные компании создают новые рабочие места, платят налоги, происходит трансфер технологий.

Но с другой стороны, продукция иностранных заводов создает сильную конкуренцию для отечественных производителей и вытесняет их с рынка.

Причем зарубежные компании располагают гораздо большими ресурсами и всегда имеют место для маневра за счет других рынков сбыта.

Пока что российское руководство делает ставку на привлечение зарубежных компаний – это достаточно простой способ для борьбы с безработицей и приобретения технологий.

Антон Курилкин

30 сентября в Российской академии наук состоялось заседание Российско-белорусского экспертного клуба на тему: «Белорусская АЭС – проект развития Союзного государства». Участники заседания – энергетики, инженеры, экономисты, политологи – дискутировали о том, что даст Беларуси атомная станция, окупится ли она, почему Литва выступает против проекта, и кто будет покупать белорусскую атомную электроэнергию?

Новый технологический уклад

Заместитель директора Второго департамента стран СНГ МИД России Дмитрий Ветров полагает, что Белорусская АЭС – это масштабный проект и ответ скептикам, считающим формат Союзного государства «мелкотравчатым». «На самом деле это крупнейший энергетический проект в Европе, это именно проект Союзного государства», – подчеркивает дипломат, считая недопустимым разделять абстрактные российско-белорусские отношения и отношения в рамках Союзного государства.

Советник Посольства Республики Беларусь в России Сергей Заяц сравнил проект АЭС по значимости с газификацией страны 10-15 лет назад и выразил уверенность в том, что белорусская атомная электроэнергия найдет спрос за границами страны.

Профессор Санкт-Петербургского государственного университета, президент Российской ассоциации прибалтийских исследований Николай Межевич обратил внимание, что АЭС не только выводит Беларусь на новый технологический уровень, но и подтверждает уже достигнутую республикой высокую планку. «МАГАТЭ проверяет страну на критические технологии. Существует 14-19 конечных технологий, которые необходимо иметь стране, чтобы вообще задумываться о подобном проекте», – поясняет Межевич и рекомендует в будущем задуматься об «экспорте» опыта строительства и эксплуатации Белорусской АЭС, когда белорусские специалисты смогут участвовать в «атомных проектах» в других странах.

Индустриальный центр притяжения

Существует рыночная оценка того, как строительство двух энергоблоков повлияет на экономику Беларуси. Обычно говорят о том, что Беларусь сэкономит 5 млрд кубометров газа в год, отмечает директор Центра по проблемам европейской интеграции Юрий Шевцов. Эксперт полагает, что если с белорусской стороны последует просьба о строительстве дополнительных энергоблоков, то о ее реализации можно будет говорить в рамках уже долгое время существующих партнерских отношений стран. Дальнейшее развитие атомной энергетики республики может дать возможность Беларуси стать «энергетическим ядром между Германией и Россией» и претендовать на «региональное лидерство в некоторых других сферах». В итоге Швеция может стать одним из покупателей белорусской электроэнергии, а страны Прибалтики могут начать «тяготеть к индустриальному очагу, который создает Белоруссия».

Кто покупатель: Литва, Польша или Швеция?

С другого угла на ситуацию смотрит председатель секции «Энергетика» отделения технических наук Академии наук Литвы Юргис Вилемас. По данным эксперта, в 2010–2015 гг. Балтийские страны построили высоковольтные линии, связывающие их со Скандинавскими странами, общей мощностью 1700  мВт, а также с Польшей – 500 мВт.

Экспорт энергии с БелАЭС на сравнительно маленький (около 30 тВт/час) рынок Балтийских стран маловероятен не из-за политических капризов литовских политиков, а из-за экономических обстоятельств, уверен эксперт. Страны Балтии привязаны к «Норд Пулу», где избыток очень дешевых генерирующих мощностей сохранится на десятилетия. Более перспективным эксперт считает экспорт электроэнергии из Беларуси в Польшу.

Профессор Санкт-Петербургского государственного экономического университета Александр Саулин поясняет, что в Белоруссии 99% энергии производится на традиционных энергоносителях, по балансу – 9,7 ГВт установленной мощности. 2,4 гВт – выработка электроэнергии двумя энергоблоками БелАЭС после завершения строительства. «То есть, 18-20% будет давать атомная энергия, которая не зависит от поставок сырья, от спроса, от пиковых нагрузок. Это диверсификация для экономики Беларуси», – уверен эксперт.

Саулин полагает, что импортировать белорусскую электроэнергию в будущем могла бы Швеция. «Если бы мы смогли привлечь кого-то на нашу сторону, ту же Польшу и она вошла в капитал, к примеру, на 25%, это принесло бы ей экономическую пользу и надежные поставки энергии. Это привело бы к упрощению регионального взаимодействия».

«Польша, по данным Евростата, импортирует наибольшие объемы энергии и может стать потенциальным рынком для внешних поставок. Беларусь может бороться за европейский рынок в целом благодаря БелАЭС», говорит Игорь Юшков, преподаватель Финансового университета при Правительстве России.

«Тут начинается зона совместной деятельности России и Беларуси. Литва и Польша в долгосрочной перспективе отказываются от российского газа, таким образом, предложение БелАЭС может стать хорошим заменителем», отмечает эксперт.

Позиция Литвы

Научный сотрудник Института философии НАН Беларуси, главный редактор портала «ИМХОклуб.by» Алексей Дзермант подчеркивает, что Вильнюс критикует проект БелАЭС через разные каналы: «в международные организации идут претензии по безопасности, в Европейскую комиссию идут депеши о необходимости проведения стресс-тестов, от чего, кстати, белорусская сторона не уклоняется. В этой связи претензий со стороны ЕК и МАГАТЭ не прозвучало. Беларусь идет навстречу, эксперты приезжают, им все показывают и рассказывают».

 Литва может оказаться в ситуации, когда ее негативная риторика в отношении Беларуси не будет иметь поддержки ни со стороны ЕС, ни со стороны самого литовского общества, если будет и дальше ухудшаться социально-экономическое положение граждан в результате сокращения европейских дотаций, предупреждает Алексей Дзермант, добавляя, что если появятся «дополнительные аргументы» в виде предварительных договоренностей Минска с Польшей и другими странами по энергетическому сотрудничеству, это значительно повлияет на позицию Литвы».

Директор информационно-аналитического центра по изучению постсоветского пространства МГУ имени М.В.Ломоносова Сергей Рекеда обращает внимание на «фактор 2018 года», когда произойдет смена политической элиты в Литве, что «создает коридор возможностей». Однако до 2018 г. литовское давление на проект будет нарастать, и, скорее всего, будет предпринята попытка вынести этот вопрос на общеевропейский уровень, прогнозирует эксперт. Вместе с тем, вопрос БелАЭС может стать «точкой кристаллизации для развития практического диалога между ЕАЭС и ЕС», полагает Рекеда.

Научный сотрудник Института философии НАН Беларуси, директор консервативного центра «НОМОС» Петр Петровский отмечает: «Что может предложить БелАЭС? Это не только рабочие места для специалистов с Игналинской АЭС, это также многочисленные инфраструктурные проекты».