Последние годы на постсоветском пространстве очень много внимания уделяется молодежи, привлечению ее в науку. Несмотря на это, образ молодого ученого в обществе остается довольно размытым и не лишенным определенных стереотипов. Корреспондент «Евразия.Эксперт» пообщалась с председателем Совета молодых ученых Национальной академии наук Беларуси, доктором химических наук Андреем Иванцом, чтобы узнать, насколько реально для молодежи реализовать себя в академической среде, как взаимодействуют промышленный сектор и наука в Беларуси, а также действительно ли проще быть специалистом в естественных науках.

- Андрей Иванович, расскажите, пожалуйста, чем занимается Совет молодых ученых в Академии наук Беларуси. Как вы видите роль молодых ученых в формировании общества?

- Совет молодых ученых – это добровольное объединение молодых ученых, которое имеет более чем пятидесятилетнюю историю. Это говорит о том, что понимание необходимости привлечения молодежи, в частности молодых ученых, к обсуждению важных вопросов научной сферы, выработке идей и предложений остается актуальным на протяжении не одного десятилетия. Цели, которые ставились еще при создании Совета, по большому счету, полностью трансформировались в настоящее время. В первую очередь, это создание условий для развития научного и творческого потенциала молодежи, потому что, приходя в любую научную организацию Академии наук, молодой человек впервые перешагивает этот порог, и он не всегда представляет (а если и представляет, то это зачастую не имеет ничего общего с реальностью), что такое научная деятельность, как она строится, насколько непростым может быть процесс создания нового, а самое главное – как трудно найти какое-то положительное подтверждение того предположения, которое тебе кажется единственно верным и возможным.

Вторая задача, которая стоит перед Советом молодых ученых – это создание и функционирование определенных научных и научно-организационных площадок для представления молодежных разработок.

Совет молодых ученых – это своеобразный рупор молодежи, у которого есть возможность донести свои мысли руководству на уровне отделений Академии наук, вплоть до Председателя Президиума НАН Беларуси.

Это возможность донести те идеи и те инициативы, которые есть, а самое главное – предложить пути их реализации. Одно дело иметь инициативу, и совсем другое – предложить, как реализовать.

Третья же цель Совета – содействовать решению социально-бытовых вопросов, связанных с заработной платой, социальными и жилищными аспектами. Это все взаимосвязанные вещи, потому что мы прекрасно понимаем, что производительность труда не должна быть отвязана от заработной платы, эти вещи должны шагать в ногу друг с другом. Эти цели – те три кита, на которых базируется и выстраивает свою деятельность Совет молодых ученых.

- Какие основные проекты и инициативы продвигает Совет молодых ученых?

- За последние 5 лет я хотел бы выделить следующие инициативы: в декабре 2015 г. в Минске в стенах Национальной академии наук Беларуси прошел Первый Евразийский Форум молодых ученых. Это была инициатива, реализованная в рамках Соглашения о сотрудничестве между Советами молодых ученых НАН Беларуси, Российской академии наук, Совета молодых ученых Фонда Первого Президента – Лидера Нации Республики Казахстан и Национальной академии наук Республики Армения. Четыре страны заключили соглашение о сотрудничестве, а мы решили внести свой вклад в его реализацию путем создания такой площадки. Это была не просто конференция, которая собрала под четырьмя флагами молодежь. В мероприятие была заложена значительно более глубокая идея. Во-первых, проекты, которые представлялись, должны были быть междисциплинарными. Во-вторых, все они должны были быть выполнены коллективами молодых ученых не менее чем из двух стран, которые на тот момент являлись участницами Евразийского экономического союза.

- То есть все проекты, представленные в рамках Форума, носили международный характер?

- Да, все проекты международные. Не возбранялось участие третьих стран, то есть в одном проекте это могли быть Россия, Беларусь и Германия, Франция и так далее, но минимум две страны обязательно должны были быть из числа стран-участниц ЕАЭС. Конечно, это мероприятие вызвало очень большой резонанс, ведь формат был новый для всех. Там мы уже не делили все на традиционные секции химических, физических и прочих наук. Разделение всех проектов было на следующие группы по основным трендам – Material science, Social science и Life science. Уровень представленных проектов приятно удивил членов жюри, состоящего из известных академиков и профессоров. В 2016 г. этот Форум прошел уж во второй раз в Республике Казахстан, в Алма-Ате.

Планируется, что в следующем году в России пройдет уже Третий Форум молодых ученых. Все это говорит о том, что этот проект интересен, актуален и жизнеспособен, а идея ротации по странам получила свое отражение.

Нам особенно приятно, что именно Беларусь была одним из главных инициаторов, поэтому первой площадкой и была выбрана Академия наук и город Минск.

- В обществе бытует мнение, что ученым быть престижно во всем, кроме, скажем так, финансового аспекта. Можете ли вы подтвердить или опровергнуть этот слух? Если ли проблемы с оплатой труда ученых?

- Действительно, реальный сектор экономики в настоящее время в финансовом плане в значительно большей степени подкреплен, нежели бюджетная сфера. Это касается не только науки, но и образования, медицины, социальной сферы.

Однако сейчас создаются дополнительные условия для того, чтобы в случае действительно эффективной работы ученых иметь возможность получать за это соответствующую оплату труда.

В прошлом году прошел II Форум ученых Республики Беларусь, и глава государства подписал Указ о возможности повышения тарифного оклада до 200% по решению директора научной организации и до 300% – по решению Бюро Президиума (при наличии соответствующего финансирования научного института). Это важный инструмент, потому что мы, научная сфера, привязаны к тарифной ставке первого разряда. Чем бы ты ни занимался, в какой бы институт ни пришел, если ты младший научный сотрудник, у тебя есть определенный тарифный оклад, коэффициент и надбавка за то, что ты – молодой специалист. При этом не важно, как ты работаешь – хорошо, плохо или средне. Сейчас же, в виде этого Указа появился инструментарий, который позволяет дифференцировать вклад каждого специалиста, каждого человека, в итоговый результат. В одной и той же должности благодаря этому разные люди могут получать в три раза разнящуюся оплату. Это создает и стимул для мотивации, потому что уже нельзя сказать, что нет разницы, как кто работает, все равно все получим одинаково. Пожалуйста, работай больше – и получишь больше.

- Насколько я понимаю, есть еще и инструментарий внебюджетного финансирования с возможностью его повышения.

- Безусловно. Но это, опять-таки, выбор, чему ученый сегодня отдает приоритет – работе над созданием продукта и его внедрением, либо разработке задела, который в будущем будет использоваться для создания этого продукта. Можно бросить все силы на то, чтобы уже сегодня внедрить все, что есть, но что мы тогда будем делать завтра? И что будем внедрять, если сегодня не создадим какого-то фундамента для того, чтобы завтра была возможность делать и внедрять что-то новое? Здесь, между внебюджетными договорами, проектами и внедрениями, важно не потерять баланс и не упустить нить создания чего-то принципиально нового.

- Сейчас очень часто сейчас заходит речь о коммерциализации инноваций. Скажите, как Совет молодых ученых НАН Беларуси помогает продвигать исследования или разработки и внедрять их в производство?

- Мое мнение таково, что цепочка должна быть обратной – не идея от ученого, потом ее разработка и внедрение, а должна быть потребность в ней и восприимчивость.

Для того, чтобы сегодня внедрить научную разработку, любое промышленное предприятие должно быть восприимчиво, а это может быть только в случае малого и среднего бизнеса.

Почему? Понятно, что для того, чтобы внедрить даже самую маленькую инновацию, допустим, у таких гигантов, как «БелАЗ» или МТЗ, нужно поменять всю технологическую цепочку, ведь если ты поменяешь цикл на отдельном технологическом участке, значит, получишь уже другую деталь или полупродукт, который должен обрабатываться и использоваться иначе. А замена всего технологического цикла – вещь достаточно дорогостоящая. Именно поэтому, к сожалению, часто наши предприятия при модернизации идут по пути закупки зарубежной технологии «под ключ»: и самой технологии, и технологической линии, и специалистов, которые приезжают и обучают работников. Но здесь нужно понимать, что любая страна, которая продает технологию или технологическую цепочку, дает нам продукт вчерашнего дня.

- Потому что невыгодно продавать новое?

- Потому что им нет смысла выводить на рынок конкурента. Более того, здесь есть и другая проблема – покупая эту технологию, мы вкладываем деньги и в науку, потому что в стоимость этой технологии уже заложены составляющие, потраченные на научно-исследовательскую и конструкторскую разработку. Получается, что мы платим деньги не только за технологическую линию, но и за труд тех ученых, которые ее разработали. То есть мы оплачиваем труд зарубежных ученых, получая при этом продукт не сегодняшнего дня. Я, конечно, понимаю, что оппоненты могут сказать, чтобы наши ученые предлагали готовый продукт. Но такой готовый продукт, чтобы быть качественным, должен рождаться путем функционирования базовых кафедр на предприятиях.

Когда на предприятиях появятся кафедры, которые будут работать не в кабинете за столом, а на том оборудовании, которое есть, они будут видеть, что можно модернизировать и улучшить.

Вот тогда и будут создаваться эти цепочки.

Сегодня любое предприятие должно быть инновационно-восприимчивым, оно должно давать идеи того, что бы оно хотело видеть (и это все должно быть безусловно применимо к тому оснащению и той технической базе, которая уже существует), а не просто говорить о том, что хочет выпускать хороший продукт. Должна быть привязка к абсолютным вещам.

- Что можно отметить касательно сотрудничества молодых ученых с более маститыми коллегами?

- Я всегда люблю подчеркивать известную фразу, что молодость – это тот недостаток, который очень быстро проходит с годами. Поэтому я очень не люблю разделять научные проекты на проекты молодых и не очень молодых ученых.

Нам нужно двигаться в направлении сплава, при котором есть ученый зрелого возраста, имеющий за плечами определенный опыт и знания, и молодой ученый, который сможет высказать какую-то, на первый взгляд, совершенно неприемлемую и несуразную идею, которая потом все же пройдет через систему и реализуется в качестве успешного проекта.

Мы в Совете молодых ученых всегда больше ориентированы на то, чтобы создавались, с одной стороны, молодежные группы, в которых был бы молодой кандидат наук, аспирант, магистрант и студент, а с другой стороны, допустим, заведующий лабораторией, который будет созидать, направлять, подсказывать, но при этом не подавлять где-то, может быть, иногда сумасшедшую и не совсем, на первый взгляд, реалистичную идею. В этом направлении у нас есть уже абсолютно конкретные успехи – в ряде институтов есть такие лаборатории и группы, в которых средний возраст не превышает 35 лет. Эти группы созданы, они работают, и становится понятно, что люди разговаривают на одном языке и мыслят одинаково.

Мы все прекрасно понимаем, что, говоря о связи поколений, мы имеем в виду не только преемственность знаний и взглядов, но и социокультурный код. То, что сегодня надо человеку в возрасте 60-70 лет, и его понимание «нормальности» абсолютно не соответствует понятию «нормальности» человека, которому 20-30 лет. Тот, кому 60-70, прекрасно понимает, что он уже прошел определенный путь, сделал себе имя и реноме. А тот, кому сегодня 30 лет, понимает, что жизнь молниеносна, а он в это время обучается в магистратуре 2 года, потом еще в аспирантуре минимум 3, еще через год-другой надо выйти на защиту. И за эти семь лет его сверстники, которые ушли в реальный сектор экономики, уже успевают сделать материально-финансовый базис, который нужно весьма серьезно догонять. Поэтому у молодого человека, который планирует посвятить свою жизнь научным исследованиям, должна быть система долгосрочного планирования и понимание того, куда он движется и для чего. А главное – понимание, получит ли он в итоге от этого удовлетворение.

- Есть ли потенциал коммерциализации гуманитарных дисциплин? Ведь легко говорить о коммерциализации естественных наук, потому что, например, наработки физиков и химиков достаточно легко внедрить в процесс. Но довольно сложно объяснить коммерциализацию гуманитарных дисциплин, потому как большая часть продуктов, которые они делают, касается нематериальных вещей. Как вы считаете, есть ли у нас проблема с тем, что гуманитарии чувствуют себя немного ущемленными в каком-то роде?

- Есть ли у гуманитариев чувство какого-то ущемления? Да, есть, но я считаю, что оно не оправдано, а просто надумано от непонимания, скорее. В моем представлении коммерциализировать социо-гуманитарный проект сегодня намного легче. Потому что те плюсы, которые называются для естественных наук, требуют огромных финансовых затрат. Это большие сложные эксперименты, аппаратурное оформление. И далеко не факт, что они закончатся успехом. В социо-гуманитарной же сфере, как мне кажется, все в руках ученого. Я твердо уверен, что в XXI в. технологии управления обществом выходят на первый план, потому как построение моделей взаимоотношений стран, информационные войны, воспитание патриотизма – это и есть как раз та самая социо-гуманитарная технология. Поэтому давайте мы будем работать с этой технологией, а не считать, что социо-гуманитарный сектор – это просто изучение в архиве каких-то бумаг определенного периода нашей истории, хотя и это, конечно, тоже важно.

Социо-гуманитарные технологии – это взгляд в будущее. Это инструмент управления обществом, управления умами на самом высоком уровне, управлениями странами и континентами. И это та движущая сила, которая не требует никаких материальных ресурсов, а требует только идей.

Поэтому мне кажется, что мы здесь просто сами недорабатываем, мы должны чуть-чуть повернуться в сторону от привычного ракурса. Еще мне кажется, что гуманитариям проще внедрять свои проекты, потому что они понятны простому человеку. Любому человеку понятно, что дети должны быть гражданами своей страны. Любому человеку понятно, что определенные слои населения должны получать поддержку в виде реализации проектов социальной направленности, например, по адаптации людей с ограниченными возможностями, чтобы дать им шанс стать частью социума. Все это люди воспринимают, и это может быть еще более понятно, чем новость о том, что разработана замечательная оптическая или лазерная система с передовыми характеристиками. Что может подумать, услышав такое, обычный человек? В лучшем случае, его реакция будет «окей». То есть он не сможет это ощутить в своей повседневности. Где-то в глубине души он понимает, что это очень хорошо для медицины, для военной сферы, но для него сейчас это не понятно и не видно.

Когда садишься в автомобиль, ведь не задумываешься о том, как и почему он едет, просто чувствуешь себя комфортно и спокойно. Ты знаешь о том, что он экономичный, экологичный, вместительный, бесшумный и супернадежный, но тебе не принципиально, какие технологии заложены внутрь и кто их делал, физики, материаловеды или другие специалисты. В социальной же сфере это все немного ближе к человеку. И это бесспорное преимущество.

- То есть гуманитарии зря жалуются?

- Я думаю, да. Они просто должны чуть по-другому взглянуть на те направления, в которых они должны преуспеть. При сохранении классической направленности, вопросов философии, мироздания, истории, литературоведения, они должны быть направлены больше в сторону к обществу. Тогда подобные вопросы о необходимости и актуальности социо-гуманитарных дисциплин даже не будут возникать.

Беседовала Ксения Волнистая