Лукьянов: Многовекторность на постсоветском пространстве уходит в прошлое

В 2019 году Евразийскому экономическому союзу исполняется 5 лет. В течение данного периода объединение заключило торговые соглашения с целым рядом восточных партнеров. В то же время, «интеграция интеграций» с Евросоюзом закончилась, не начавшись, предлогом к чему стал украинский кризис. На этом фоне в странах ЕАЭС стала набирать популярность концепция «моста» между Россией и Западом. В последнее время особо активно на роль посредника между Москвой и Брюсселем, а также на осуществление «многовекторной» политики претендует Минск. В интервью «Евразия.Эксперт» главный редактор журнала «Россия в глобальной политике», председатель Совета по внешней и оборонной политике Федор Лукьянов проанализировал стратегические перспективы Евразийского союза, оценил возможность его расширения, и объяснил, насколько актуальны концепции «моста» и «многовекторной политики» для союзников России.

– Федор Александрович, в 2019 году исполняется 5 лет с момента создания Евразийского союза. Как вы оцениваете промежуточные итоги развития интеграции и ее стратегические перспективы?

– У евразийской интеграции, как мне кажется, того, что носит в бизнесе красивое название «бенчмаркинг» – нет. Здесь нет каких-то задач, которые должны быть реализованы к определенному сроку. Точнее, они, конечно, есть: существует представление о долгосрочной перспективе и желательном направлении развития, но поскольку все – реалисты, все понимают, что проект очень необычный для этого пространства. Ну, скажем, даже тот факт, который многие как-то игнорируют, что впервые Россия участвует на территории бывшего Советского Союза, в Евразии, в проекте со странами, которые объективно гораздо меньше ее и менее мощные, обладающие меньшим потенциалом, но при этом все решения принимаются консенсусом. То есть Россия не может провести любую свою идею, не убедив остальных в ее правильности. Для нас это новое явление, мы к этому не очень привыкли, и это очень хорошо, потому что в современном мире вообще мы видим, что диктат уже не работает.

Евразийская интеграция идет тяжело. Препятствий масса. Политических, экономических, культурных, в том смысле, что культура разных стран по-разному работает, и получается, что зачастую столкновение бюрократий порождает не синергию эффективности, а наоборот. То есть, сесть и критиковать можно от и до. Но это не должно заслонять главного: проект живет, в чем изначально далеко не все были уверены, потому что попыток запустить какие-то объединения на территории бывшего Советского Союза с 1992 г. предпринималось много, но ничего из этого сильно не продвинулось, даже при всем уважении к ОДКБ. Это союз, конечно, вольный и явно распадающийся на разные группы отношений между разными странами. В этом плане ЕАЭС отличается тем, что пусть медленно и с затруднениями, но продвигается в направлении создания единого института, единой системы, которая будет жить своей собственной динамикой.

– 2019 год задал новые контуры для расширения Евразийского союза. Начата проработка возможного вступления Узбекистана в ЕАЭС. Что нового подключение Узбекистана привнесет в интеграционное объединение?

– Как Вы тут правильно сформулировали, начата работа. И работа будет достаточно сложная, потому что, во-первых, сам Узбекистан сейчас только-только открывается миру – при предыдущем президенте Каримове в основу развития страны была положена философия закрытости и консервации потенциала, который там был. При президенте Мирзиёеве выбрана совершенно другая модель, исходящая из того, что консервировать потенциал можно долго, но в какой-то момент надо его наращивать. И Узбекистан, как мы видим, очень резко изменил свой стиль поведения, активно включается в международные связи. Поскольку ЕАЭС является наиболее существенным интеграционным объединением в регионе, то интерес естественен. Тем более что здесь есть встречная заинтересованность с обеих сторон.

Узбекистан – пожалуй, единственная страна в Центральной Азии сегодня, обладающая серьезным промышленным потенциалом: его надо развивать, обновлять, но, тем не менее, он сохранился.

Другие страны региона этим похвастаться не могут. Плюс, это традиционно страна серьезной государственной культуры. Опять же, по возрасту гораздо старше, чем многие соседние страны. И Узбекистан в случае вступления в ЕАЭС, безусловно, смог бы использовать преимущества этого единого рынка и координации экономических усилий и так далее.

Со стороны Евразийского экономического союза есть тоже безусловный интерес, потому что Узбекистан – страна большая. Если я не ошибаюсь, в случае вступления это будет вторая по численности страна после России [численность населения России оценивается в 144 млн чел., Узбекистана – 32 млн чел., Казахстана – 18 млн чел., Беларуси – 9 млн чел., Кыргызстана – 6 млн чел., Армении – 3 млн чел. – прим. «ЕЭ»]. Это большой рынок, это мощный резервуар рабочей силы, причем разной, в том числе, достаточно квалифицированной. Конечно, в этом плане взаимодополняемость ЕАЭС и Узбекистана очевидна.

Естественно, эти причины стимулируют интерес к сближению, но они же неизбежно делают сближение очень сложным, потому что вступление в такого рода объединения – это всегда торг за условия. Каждая страна, даже относительно несильная, тем не менее, должна защищать какие-то свои отрасли, где-то идти на уступки, а где-то нет, и это длительный процесс.

Поэтому если он начнется – а шансы на это достаточно высоки, политические сигналы говорят, что тема серьезно рассматривается – это займет пару лет, потому что Узбекистан абы как, только ради того, чтобы вступить, вступать не будет.

Вступление Узбекистана, если оно произойдет, будет очень серьезным рубежом для ЕАЭС, потому что это будет означать переход некой, если так можно сказать, ожидаемой границы. Как принято обывательски говорить, «ну, понятно, что туда вступают сателлиты России, потому что им деваться некуда». Узбекистан сателлитом России не является, и наоборот, всегда принципиально ставил вопрос, что «мы отдельно». Поэтому, если Узбекистан к этому склонится, это будет очень серьезное достижение, которое открывает возможности для дальнейшего расширения, тоже не беспроблемного, и, безусловно, длительного, но, тем не менее. Таджикистан, скажем, оставшись один в этом регионе, наверняка задумается.

– Особое внимание в текущем году приковано к переговорам Беларуси и России об «углублении интеграции». По каким сценариям могут развиваться российско-белорусские отношения, и есть ли альтернатива развитию Союзного государства?

– Союзное государство никуда не денется, потому что в нем как в маркере особых отношений заинтересованы обе стороны. Другой вопрос, чем этот маркер, эта оболочка будет наполнена. Здесь как раз идет основной спор, основной торг. Но если не вдаваться в детали, схема такова: Россия никаким образом не посягает и не претендует на политический суверенитет и независимость Белоруссии. Это, слава Богу, тот урок, который выучен, как мне кажется, что в XXI веке покорять страны, заставляя их жить по каким-то своим правилам… ничего хорошего из этого не получается.

Даже Европейский союз, притом, что это очень успешное, грамотно и продуманно выстроенное объединение, сталкивается с нарастающими проблемами, так как многие страны начинают ощущать минусы от интеграции в не меньшей степени, чем плюсы.

Тем более, когда речь идет о странах, очень болезненно относящихся к вопросу собственной независимости – это, как правило, молодые страны – категорически нельзя пытаться каким-то образом это ущемлять. Поэтому политически все разговоры, что их якобы поглотят – это, по-моему, полная чушь. 

Экономически – другое дело. Белорусская экономика очень сильно связана с российской. Она от нее весьма зависит, получает немало выгод от этой связки. Чем-то она вынуждена поступаться, но это вполне давняя и естественная конгломерация. И сейчас, как я понимаю, идет очень предметный торг относительно того, на каких условиях это будет единый хозяйственный комплекс.

То есть, Союзное государство как бренд на протяжении длительного времени прежде всего имело политический флёр. Сейчас речь идет о том, чтобы как раз политически это не педалировать, но экономически – наполнить реальным содержанием, чтобы это было экономически практически одно пространство. Ясное дело, что это все проходит довольно мучительно, но о чем договоришься, так и будешь жить, и Белоруссия это прекрасно понимает.

– Беларусь и другие союзники России акцентируют особое внимание на важности многовекторной политики и равновесия в сотрудничестве как с ЕАЭС, так и с ЕС. Что препятствует диалогу двух интеграционных объединений, и способны ли в действительности союзники России выступить в роли «моста» между Москвой и Брюсселем?

– Мосты «Москва-Брюссель» не нужны. Это красивая метафора, но она ничего не значит. У Москвы и Брюсселя давняя история отношений, она разная, но они как-то всегда ухитрялись обходиться без посредников, мостов и прочего. Сейчас, в отличие от XX века, когда основной формой объединения считались обязывающие жесткие альянсы, считалось, что НАТО – это модельный тип организации союзников, но сейчас даже НАТО при всей мощи испытывает серьезные проблемы. Страны не хотят быть связанными по рукам и ногам, с ориентацией только на одну группу партнеров. В современном взаимозависимом мире необходимо иметь возможность именно что многовекторно строить отношения. Это, естественно, касается и всех партнеров, соседей России.

В России были разные периоды. Были периоды, когда у нас невероятно болезненно воспринимались любые поползновения тех или иных стран установить связи с ЕС, НАТО и прочее. Сейчас это еще остается: это очень сильная инерция, связанная с тем, каким образом исчез СССР и как кончилась Холодная война, но, на мой взгляд, сейчас это постепенно уходит.

Приходит понимание того, что России не нужна монополия в соседних странах. России нужна гарантия того, что ее интересы будут учтены. Это болезненно и долго происходит, но тенденция, мне кажется, очевидна.

В этом плане у стран-соседей вроде бы появляется больше возможностей. Одновременно надо признать, что они не добавляются, по другой причине: та сторона, которая всегда была магнитом и была заинтересована в том, чтобы привлекать тех, кто с Россией, на свою сторону… сейчас этот магнит, это притяжение очень сильно ослабело – просто по внутренним причинам. ЕС, скажем, сейчас совершенно не до того, речь об экспансии не идет никак. Плюс, трагическая ситуация вокруг Украины привела к достаточно мучительному и тяжелому, но отрезвлению, потому что те же самые западные альянсы – и ЕС, и НАТО – были готовы к абсорбции новых стран только в том случае, если им это ничего не стоило, если все шло само собой. Как только выяснилось, что при определенных условиях приходится платить тяжелую цену, вплоть до угрозы войны, то [оказалось, что] вопрос снимается, потому что оно того не стоит ни в глазах США, ни Евросоюза.

Возможности маневрировать, варьировать свою политику и пытаться играть на противоречиях внешних патронов сократились, потому что изменились позиции «больших игроков». Поэтому многовекторность как желание использовать все возможности сохранится, но многовекторность как жизненное кредо, которое мы наблюдали много лет на Украине, уходит, потому что нет возможностей, нет объектов, на которые она может быть направлена.

– Наряду с развитием экономической интеграции на евразийском пространстве формируются новые риски. В своей недавней статье секретарь Совета безопасности России Николай Патрушев подчеркнул, что «в отношении СНГ и ОДКБ Западом последовательно проводится политика, направленная на разрушение единого гуманитарного пространства». В чем конкретно это выражается и как Россия планирует реагировать на данные угрозы?

– Я думаю, что разрушение единого гуманитарного пространства – к сожалению, процесс объективный, потому что мы жили в одном государстве, а сейчас этих государств много и каждое из них строит свою национальную идентичность. Считать, что все это является чьими-то кознями – упрощение. Это, к сожалению, объективный процесс. Ничего радостного для нас в этом нет, но так происходит.

Другое дело, что русская культура, русский язык, Россия как фактор продолжают быть очень мощным элементом притяжения в этих странах, даже тех, которые не ориентированы на Россию, как Азербайджан или Узбекистан до недавнего времени. Это очень мощный задел, его надо сохранять и развивать – не в том смысле, что мы должны навязывать свою культуру, а в том, что русский язык не должен быть языком, на которым мы обязываем их разговаривать. Это должен быть язык, который открывает им окно в мир – именно русский, а не английский, турецкий или какой-либо другой.

Это очень сложная задача, но, повторюсь, задел очень мощный – все-таки столетия совместной истории. Пример Украины показал: пять лет агрессивнейшей антирусской политики – последовательной и целенаправленной, по обрубанию всех связей – а в результате три четверти голосов, побеждает человек совершенно другого типа, русскоязычный по рождению. Этот потенциал надо использовать.